Шпаргалка по "Социологии"

Идеи Зиммеля о природе  социального познания легче понять, рассмотрев их в свете общих теоретико-познавательных суждений («метафизики познания»), сформулированных им в рамках философии жизни. «Только  жизнь в состоянии понять жизнь», — писал Зиммель [6, с. 29]. Вот почему «всякая объективность, предмет  познания, должна быть обращена в жизнь, дабы процесс познавания, истолкованный  как функция жизни, действительно, был уверен в том, что перед  ним совершенно проницаемый для  него и, по существу, одинаковый с ним  объект» [Там же, с. 29—30].

Если традиционный релятивизм растворял в потоке жизни Картину  мира со стороны субъекта; то у Зиммеля  то же самое происходит со стороны  объекта. Не только субъект познает  внешний по отношению к нему мир  в образах и категориях, выражающих его собственную духовную структуру, но и сам объект познания лишается «внежизненной» объективности, выступая только в тех категориях и формах, которые предлагает ему жизнь.

Точно таким же образом  организуется, по Зиммелю, и социальное познание: общество при посредстве использующего процедуры понимания  индивида познает само себя; оно  полагает представление о себе самом  в качестве регулятивного принципа познания, понуждая тем самым явления  и факты развертывающейся социальной жизни выражаться в предписанных им категориях и формах.

Именно таким образом, в соответствии с наиболее общими представлениями о процессах  и механизмах познания и строит Зиммель  свою социологическую концепцию. Именно в этом смысле и следует толковать  роль теории понимания в общесоциологической  концепции Зиммеля — как соединительного  звена между формальной социологией (описывающей формы социации и  трактующей их в их историческом изменении  и развитии) и социальной философией. Лишь в духовной «деятельности» исследователя, писал Зиммель, которая упорядочивает  факты в согласии с господствующими  идеями и ценностями, составляет факты  в такие сочетания, из которых  рождаются решения проблем, какие  даже и не могли бы быть поставлены, если бы исследователь опирался только и исключительно на исходные «ряды  опыта», — лишь в такой деятельности рождаются гипотетические по самой  своей сути образования, воспринимаемые и обсуждаемые как «исторические  истины» [17, S. 54]. Эта духовная деятельность есть, в сущности, деятельность понимания, а началом, ее направляющим и организующим, ее регулятивным принципом является «целостный образ» социального мира, фигурирующий в образе социальной философии.

4. Социальная философия  и социология культуры

В фундаменте социально-философской  концепции Зиммеля были заложены характерные для эволюционизма XIX в. идеи о развитии общества как функциональный дифференциации, сопровождаемой одновременной  интеграцией различных его элементов. В этом сказалось влияние позитивистского  эволюционизма, преобладавшего на начальном  этапе философско-социологического творчества Зиммеля.

Характеризуя один из типов  исследуемых Зиммелем форм социации, обозначаемый как модель развития, мы показали, что, по Зиммелю, размер группы тесно коррелирует со степенью развития индивидуальности ее представителей. Точно так же, добавляет он, размер группы прямо пропорционален степени  свободы, которой пользуются ее члены: чем меньше группа, тем сплоченнее она должна выступать, тем теснее держать своих членов с целью  защиты собственной целостности  от враждебных воздействий внешней  среды [19, S. 534].

По мере количественного  роста группы расширяются допустимые границы идентификации ее членов как таковых, следовательно, открывается  возможность варьирования индивидуальностей  и возрастает степень индивидуальной свободы. Расширение группы приводит к  реализации пространственного аспекта  социации, в свою очередь ведущего (применительно к процессам развития психики) к появлению способности  абстрагирования; увеличение численности  индивидов в группе, сопровождающееся дифференциацией ее элементов, порождает  умственную способность к ассоциации [19, S. 480]. Так рождается интеллект, способность сознания.

Порождение и развитие интеллекта идет одновременно с возникновением и развитием денежного хозяйства. Появление денег как универсального средства обмена также обусловлено  историческим процессом пространственного  расширения и неизбежной дифференциации хозяйственных единиц. Деньги, как  и интеллект, развиваются параллельно  росту свободы и нарастающей (благодаря  разделению труда) индивидуализации членов социальных групп [Ibid., S. 552].

Возникновение сознания и  появление денег знаменуют вступление общества в его исторический «период».

История общества есть, по Зиммелю, история нарастающей интеллектуализации (т. е. по существу, рационализации) социальной жизни и углубления влияния принципов  денежного хозяйства. Другими словами, история общества отождествляется  Зиммелем с историей становления  современного капитализма, в котором  наиболее полно выразились характерные  общие черты денег и интеллекта.

В посвященной Канту книге  Зиммель писал, рассуждая об интеллектуализме кантовской философии: «С одной стороны, он (интеллектуализм. — Авт.) проявился  в характерном для нового времени  возвеличении науки, причем не столько  в оценке ее фактических успехов, сколько в вере в нее, в полноту  жизни, которую обеспечит развернувшая свои возможности наука, — в вере, которая точно так же растет из столкновений социализма с либерализмом. С другой стороны, на практике всепроникающее денежное хозяйство демонстрирует  господство интеллектуального принципа: ни с чем не считающуюся рациональность, неприятие субъективных моментов, принципиальную доступность для любого человека — все это характерные черты  как денежного хозяйства нового времени, так и интеллектуализма» [15, S. 7]. В отличие от других теоретиков «капиталистического духа» 3иммель не связывает возникновение денежного  хозяйства и интеллектуализма с  новым временем — с зарождением  капиталистического хозяйства и  идеологии. Это гораздо более  общие понятия — своего рода «эволюционные  универсалии», уровень развития которых  характеризует различные эпохи  человеческой истории. Интеллектуализм  и денежное хозяйство — руководящие  понятия историко-социологической  концепции Зиммеля. Одновременно они  рассматриваются как абстрактнейшие из форм социации. Анализу этих форм Зиммель посвятил заключительную главу  своей «Философии денег», представляющую собой феноменологию капиталистического образа жизни.

Первой и основной чертой, равным образом характеризующей  две эти формы, Зиммель считает  отсутствие определенных качественных признаков выраженной природы. «Интеллект, — пишет он, — согласно чистому  его понятию, абсолютно бесхарактерен, но не в смысле отсутствия какого-то требуемого качества, а потому, что  он целиком находится по ту сторону  любой избранной односторонности, которая, собственно, и дает характер» [20, S. 483]. То же самое относится и  к деньгам. Деньги в себе и для  себя есть чистое отображение ценностных отношений вещей, они равно доступны любой стороне, в денежных делах  все люди равноценны, но не потому, что  ценен каждый, а потому, что ни один не обладает ценностью, а только деньги [20, S. 483].

С безжалостной объективностью интеллект выстраивает механистический  образ мира, изгоняя свойственный предшествующим эпохам наивный субъективизм и прямое постижение, заменяя их объективностью логического метода.

Снижается качество, исчезает глубина и полнота душевного  переживания, характерные для прошлого, когда «даже такой высокоинтеллектуальный... человек, как Данте, говорил, что  некоторым теоретическим противникам  нужно отвечать не аргументами, а  ударом ножа» [Ibid., S. 484]. Ныне же распространение  интеллекта — все и вся опосредующего  духа — обеспечивает легкость понимания  друг друга людьми самого различного происхождения и душевного склада, — легкость, оборотной стороной которой становится уравнение, понижение  общего уровня душевной жизни.

Точно так же и деньги, пишет Зиммель, в неумолимой однозначности  своих воздействий исключают  столь характерные для прошлых  эпох проявления любого рода непосредственности. Воцаряется всеобщее отчуждение: деньги отнимают у производимой вещи ее целесообразный характер, превращают ее в средство — работник оказывается отчужденным  от продукта своего труда; деньги пространственно, а затем и духовно отделяют индивида от принадлежащих ему вещей, перестающих быть частью его Я, —  и владелец оказывается отчужденным  от владения; из взаимоотношений тех, кто управляет, и тех, кто подчиняется, исчезает субъективный, личностный момент, подчинение становится частью технологической  необходимости, требованием «дела» — и индивиды оказываются отчужденными друг от друга в процессе производства и т. д.

Всеобщее отчуждение сопровождается ростом индивидуальной свободы. «Если  свобода есть независимость от воли другого вообще, — пишет Зиммель, — то прежде всего она предполагает независимость от воли определенного  другого. Независим не одинокий отшельник  германских или американских лесов  — независим в позитивном смысле слова человек современного большого города, который, хотя и требует для  себя бесчисленного количества производителей, доставщиков, помощников, соединен с  ними лишь вещным, т. е. деньгами опосредуемым, образом» [Ibid., S. 318]. Отчуждение и свобода  — две стороны одной медали.

В этом процессе всеобщего  отчуждения люди теряют качества своей  особости, переходят в «одномерность», перестают быть предпочитающими  и предпочитаемыми. Символом межчеловеческих  отношений становится проституция.

Природа проституции и  природа денег аналогичны, считает  Зиммель. «Безразличие, с которым  они предаются всякому новому употреблению, легкость, с которой  они покидают любого субъекта, ибо  поистине они не связаны ни с одним, исключающая всякое сердечное движение вещность, свойственная им как чистым средствам, — все это заставляет провести роковую аналогию между  деньгами и проституцией» [Ibid., S. 414].

Кант, формулируя моральный  императив, указывал, что человек  никогда не должен рассматривать  другого человека как средство, но обязан считать его целью и  соответственно действовать. Проституция  — это поведение, полностью противоречащее этому принципу. Человек здесь  — средство, причем для обеих  участвующих сторон. И в том, что  проституция оказалась глубочайшим  образом связанной с денежным хозяйством, Зиммель видит глубокий исторический смысл.

Также и природу вещей  деньги губят одним своим прикосновением. «В то самое мгновение, — пишет  Зиммель, — когда вещь начинает рассматриваться  и оцениваться с точки зрения ее денежной стоимости, она выпадает из этой категории (из категории предметов, обладающих собственной природой. —  Авт.), ее качественная ценность переходит  в количественную, и та принадлежность самой себе, т. е. двойственное отношение  к самой себе и другому, которую  мы воспринимаем как предпочтительность, особость, оказывается утраченной. Сущность проституции, обнаруженная нами в деньгах, сообщается предметам...» [Ibid., S. 433].

Зиммель исследует социальную функцию денег и логического  сознания во всех их многообразных  и тончайших опосредствованиях  в проявлениях: в буржуазной демократии, формальном праве, идеологии либерализма, всевластии науки, развитии техники, тенденциях художественного вкуса, излюбленных  мотивах и композиции художественных произведений и, наконец, в самом  ритме в темпе современной  жизни. Во всех областях и сферах совместного  человеческого существования он открывает «стилевое единство»  современной культуры, обусловленное  природой двух этих руководящих ею факторов.

Объективность — вот стиль  современной культуры: объективность  денег, противостоящая любой содержательной, субъективно обусловленной характеристике обладания, делающая их абсолютно независимыми от той или иной возможности их применения; объективность логических форм, существующих независимо от наполняющего их содержания и признающих возможной формальную правильность любого, даже самого бессмысленного и ложного суждения; в каком-то смысле им аналогична и объективность современного права, с неуязвимой формальной правильностью творящего иногда вопиющую содержательную, или, как говорил Зиммель, материальную, несправедливость. Таковы парадоксы, возникающие из развития и сочетания двух основных факторов и определяющие, по Зиммелю, смысл современной эпохи.

Смысл этот — нарастающее  «опустошение» фундаментальных  форм социации, отрыв их от содержания, превращение их в самодовлеющие  игровые формы — короче, релятивизация  культурных содержаний.

Освобожденный индивид оказывается  отчужденным от объективности человеческого  духа. «Как абсолютистский образ мира в сочетании с соответствующими практическими, экономическими, чувственными образами человеческих вещей характеризовал определенную ступень интеллектуального  развития, так релятивистский кажется  выражающим или, может быть, еще важнее, являющим собой нынешнее приспособительное  отношение нашего интеллекта, что  подтверждается образами социальной и  субъективной жизни, которая в деньгах  обрела как свой реальный, действенный  носитель, так и отраженный символ своих движений и форм» [Ibid., S. 585]. Так — на высокой ноте сознательного  и последовательного релятивизма  — завершается «Философия денег».

Зиммель дал в «Философии денег» впечатляющее описание глубочайших  противоречий капиталистической цивилизации  в сфере культуры. Впервые эту  тему Зиммель осветил еще в 1889 г. в одноименной статье, опубликованной в «Шмоллеровском ежегоднике». Вышедшая первым изданием в 1900 г., книга стала  первой в бесконечном ряду посвященных  анализу «духа капитализма» трудов различных авторов. «Современный капитализм»  В. Зомбарта, «Протестантская этика  и дух капитализма», а также  ряд очерков по социологии религии  М. Вебера, работы Р. Штаммлера, Э. Трельча, М. Шелера, а еще позже — О. Шпенглера, давшего теорию капитализма во втором томе «Заката Европы», социологов и  философов антропологического направления  — А. Гелена, X. Плесснера, Э. Ротхакера, «Диалектика Просвещения» М.Хоркхаймера  и Т.Адорно и уже более поздние  труды критических философов  и социологов Франкфуртской школы  —все эти работы появились после  зиммелевской, но далеко не все они  содержали столь острую критику  духовного строя капитализма. Можно  согласиться с Г. Войславски, писавшем о «Философии денег», что, несмотря на отсутствие этического пафоса и  абстрактную «внеличностность»  стиля, «вся книга от первой до последней  строки звучит как обвинительное  заключение» [24, S. 13] — обвинительное  заключение капитализму.

Зиммель дал блестящее  описание процесса деградации культурных норм и связанной с этим релятивизации  образа жизни в условиях капитализма  — изнутри самого этого процесса, с позиций участника происходящих событий. Он продемонстрировал явление  опустошения социальных форм, неспособных  более содержать внутри себя материальное движение жизни, косвенно подтвердив тем  самым марксов диагноз капитализма  как социальна экономической  системы, неспособной обеспечить адекватное использование переросших ее общественных производительных сил.