Иван Грозный

Известную откровенность  в выражении своих тревог и  сомнений царь Иван допускал не часто, и главным образом в исторических повествованиях о прошлом. Когда  же дело касалось настоящего, он не желал  дать противникам повода для торжества. Так, Грозный не хотел признать, что  его раздор с Боярской думой углубляется. Среди бояр наших, писал он Курбскому, нет несогласных с нами, кроме  только ваших друзей и советников, которые и теперь, подобно бесам, работают под покровом ночи над осуществлением своих коварных замыслов. Нетрудно догадаться, в кого направлены были царские стрелы. Курбского и его  друзей царь считал приверженцами Старицких  и участниками их заговора. Теперь он недвусмысленно грозил им всем расправой.

От современности  царь обращал взоры к прошлому, и тут он не скупился на примеры, иллюстрировавшие боярскую измену. Если в приписках к Царственной книге Грозный пытался скомпрометировать Сильвестра и Адашева как косвенных пособников Старицких, то в своем письме Курбскому он одним росчерком пера превратил этих лиц в главарей заговора против династии. Изменники-бояре, писал Иван, «восташаяко пияни с попом Селивестром и с начальником вашим с Олексеем» (Адашевым), ради того чтобы погубить наследника царевича Дмитрия и передать трон князю Владимиру.

Вся аргументация послания Грозного сводилась к тезису о  великой боярской измене. Боярам, писал  Грозный, вместо государственной власти потребно самовольство; а там, где  царю не повинуются подданные, никогда  не прекращаются междоусобные брани; если не казнить преступников, тогда все  царства распадутся от беспорядка и  междоусобных браней. Боярскому своеволию  царь пытался противопоставить неограниченное своеволие монарха, власть которого утверждена Богом.

На разные лады Грозный  повторял мысль о том, что за «непокорство»  и измену бояре достойны гонений. Он искал и находил множество  доводов в пользу репрессий против знати. Его писания прокладывали путь опричнине.

Царь не жалел  бранных эпитетов по адресу Курбского  и всего его рода. Беглый боярин, по словам Ивана, писал свои изветы «злобесным собацким умышлением», «подобно псу лая или яд ехидны отрыгая». Между прочим, Курбский грозил Ивану  тем, что не явит больше ему своего лица до дня Страшного Суда.

Эпистолия царя дошла  до Курбского после того, как он переехал в Литву и получил  от короля богатые имения. К тому времени его интерес к словесной  перепалке с Грозным стал ослабевать. Беглый боярин составил краткую «досадительную»  отписку царю, но так и не отправил ее. Отныне его спор с Иваном могло  решить лишь оружие. Интриги против «Божьей земли», покинутого отечества  занимали теперь все внимание эмигранта. По совету Курбского король натравил на Россию крымских татар, а затем  послал свои войска к Полоцку. Курбский участвовал в литовском вторжении. Несколько месяцев спустя с отрядом  литовцев он вторично пересек русские  рубежи. Курбский благодаря хорошему знанию местности сумел окружить русский корпус, загнал его в боЛота и разгромил. Легкая победа вскружила  боярину голову. Воевода настойчиво просил короля дать ему 30-тысячную армию, с помощью которой он намеревался  захватить Москву. Если по отношению  к нему есть еще некоторые подозрения, заявлял Курбский, он согласен, чтобы  в походе его приковали цепями к телеге, спереди и сзади окружили стрельцами с заряженными ружьями, чтобы те тотчас же застрелили его, если заметят в нем неверность; на этой телеге, окруженный для большего устрашения всадниками, он будет ехать  впереди, руководить, направлять войско и приведет его к цели (к Москве), пусть только войско следует за ним.

Курбский скомпрометировал себя. На родине даже его друзья, печерские  старцы, объявили о разрыве с ним. Но было ли полным торжество царя? Ответ  на этот вопрос пришел незамедлительно.

Будучи в Литве, Курбский упрекнул царя за «разврат»  с Федором Басмановым. Басмановых втихомолку поносили и в России. Однажды знатный воевода князь  Федор Овчинин поссорился с Федором  Басмановым и выбранил его за нечестивые деяния с царем. Фаворит отправился к царю и плача рассказал ему  об оскорблении. Разгневанный дерзостью  Грозный пригласил Овчинина во дворец и после пира велел спуститься в винный погреб, чтобы закончить  там праздник. Подвыпивший князь  не расслышал угрозы в словах государя и отправился в погреб, где был  задушен псарями.

Сын знаменитого  фаворита правительницы Елены князь  Федор Овчинин-Телепнев-Оболенский принадлежал к высшей знати и  успел отличиться на военном поприще. Его беззаконное убийство вызвало  протест даже со стороны лояльных по отношению к царю лиц. По словам осведомленного современника, митрополит и бояре отправились к Грозному и просили его прекратить жестокие расправы.

Митрополит Афанасий заявил публичный протест царю через  несколько месяцев после избрания на митрополию. Новый владыка не собирался отказываться от традиционного  права «печалования» за опальных.

Не зная подлинных  причин выступления митрополита, очевидцы событий склонны были объяснить  его тем огромным влиянием, которым  якобы пользовался в Московии «граф» Овчинин. В действительности гибель Овчинина явилась не более  чем поводом для выступления  влиятельных сил, добивавшихся изменения  правительственного курса и прекращения  террора.

Внешне верноподданническое  обращение подданных к царю разительно отличалось от гневных филиппик эмигранта  Курбского. Но суть их была одна и та же. Духовенство и Боярская дума твердо потребовали от царя прекращения  неоправданных репрессий. Судя по письмам  Курбского, требование о прекращении  казней было одновременно требованием  об удалении из правительства главного вдохновителя террора Алексея Басманова. Причастность сына Басманова к убийству Овчинина давала оппозиции весьма удобный  повод для того, чтобы настаивать на отставке ненавистного временщика.

Знать открыто осуждала жестокость царя. Когда он велел  казнить слугу Курбского Василия  Шибанова и выставить его труп для устрашения, боярин Владимир Морозов  тотчас же приказал своим людям подобрать  тело и похоронить его. Грозный не простил Морозову его поступка. Боярина  обвинили в том, что он поддерживает тайные связи с Курбским, и заточили в тюрьму.

Оппозиция со стороны  бояр и высшего духовенства ставила  царя в трудное положение. Даже лица, которые выдвинулись после отставки Адашева и стали царскими душеприказчиками, не внушали ему больше доверия. Один из членов регентского совета, князь  Петр Горенский, получил приказ покинуть двор и отправиться в действующую  армию. Прибыв к месту назначения, он попытался бежать за рубеж. Погоня настигла беглеца в литовских  пределах. В цепях Горенский был  доставлен в столицу и вскоре же повешен.

Грозный выразил  недоверие некоторым влиятельным  деятелям правительства Захарьиных и подверг кратковременному аресту своего душеприказчика боярина И. П. Яковлева-Захарьина. Еще недавно Иван IV видел в Захарьиных возможных спасителей династии, теперь и эта боярская семья оказалась под подозрением.

Правительство Захарьиных, каким оно сложилось после  отставки Адашева, фактически просуществовало  не более четырех лет. Признанный глава этого правительства Данила Романович умер в конце 1564 г. Распад правительства Захарьиных расчистил путь к власти новым любимцам царя.

В целом кружок лиц, поддержавших программу крутых мер  и репрессий против боярской оппозиции, был очень немногочислен. В него не входил ни один из влиятельных членов Боярской думы, за исключением разве  что А. Д. Басманова. Ближайшим помощником Басманова стал Афанасий Вяземский, расторопный обозный воевода, привлекший внимание царя во время полоцкого похода.

Протест митрополита  и Боярской думы поставил вдохновителей  нового курса в положение полной изоляции. Но именно это обстоятельство побуждало их идти напролом.

Лишившись поддержки  значительной части правящего боярства и церковного руководства, царь не мог  управлять страной обычными методами. Но он никогда не сумел бы расправиться с могущественной аристократической оппозицией без содействия дворянства. Приобрести поддержку дворян можно было двумя путями. Первый из них состоял в расширении сословных прав и привилегий дворянства, осуществлении программы дворянских реформ. Правительство Грозного избрало второй путь. Отказавшись от ориентации на дворянское сословие в целом, оно решило создать особый охранный корпус, который комплектовался из относительно небольшого числа дворян. Его члены пользовались всевозможными привилегиями в ущерб всей остальной массе служилого сословия.

Традиционная структура  управления армией и приказами, местничество и прочие институты, обеспечивавшие политическое господство боярской аристократии, так и не подверглись реформированию. Подобный образ действий был чреват опасным политическим конфликтом. Монархия не могла сокрушить устои политического  могущества знати и дать новую  организацию всему дворянскому  сословию. Привилегии охранного корпуса  со временем вызвали глубокое недовольство в среде земских служилых людей. Таким образом, опричная реформа  способствовала в конечном счете сужению социальной базы правительства, что в дальнейшем привело к террору как единственному способу разрешения возникшего противоречия.

Царское завещание

Царь Иван IV работал над текстом своего завещания в течение всей жизни. Но сохранилась лишь одна испорченная копия черновика завещания. Копия не утверждена самодержцем, не заверена подписями и печатью и не имеет даты.

В тексте черновика  упомянуты имена царицы Анны Колтовской и митрополита Антония, но помолвка царя с Анной состоялась в апреле 1572 г., а Антоний занял митрополичий престол через месяц. На этом основании черновик датируют временем не ранее апреля — мая 1572 г. Завещание было написано в промежуток между началом июня и 6 августа, когда царь жил в Новгороде в тревожном ожидании исхода неминуемой кровавой схватки его воевод с татарами. Для правильного понимания духовной царя Ивана этот довод имеет очень существенное значение. Завещание проникнуто мрачными предчувствиями (С. Б. Веселовский). С его аргументами не согласился А. Л. Юрганов, датировавший завещание 1577–1579 гг.

Сохранившаяся копия  завещания Грозного замечательна тем, что дает представление о ранних текстах, которые легли в его  основу.

Первое завещание  Грозный составил в дни тяжелой  болезни в марте 1553 г. Как отметил летописец, «дияк Иван Михайлов воспомяну государю о духовной, государь же повеле духовную съвершити, всегда бо бяше у государя сие готово». Приведенные слова были продиктованы самим Иваном и записаны на полях Царственной книги много лет спустя после болезни. К тому времени монарх «съвершал» духовную неоднократно.

В последний раз  царь внес поправки в завещание в  день смерти. Писал под его диктовку Савва Фролов. Он служил подьячим, и  прошло всего пять месяцев, как стал дьяком. Савва не имел думного чина и не был писателем. В том, что  «душевные грамоты» были самостоятельными сочинениями царя, сомневаться не приходится.

Поводы к переделке  завещания были самые разнообразные: тяжелая болезнь, рождение детей  в царской семье, вступление в  брак, отречение от трона, смерть наследника, завоевания, менявшие границы государства, перемены в боярском руководстве, отставка душеприказчиков и назначение новых, смена митрополита. Устаревшие духовные могли вызвать раздор между наследниками и смуту, а потому их, по-видимому, уничтожали. Чтобы иметь возможность  в любой момент представить царю исправленный проект духовной, приказные люди должны были постоянно собирать материал обо всех земельных приобретениях или утратах, переменах в составе удельных княжеств и пр.

В тексте черновика  духовной имеются ссылки на документы, важные для его датировки. Это  опись казны царевичей (она была составлена опричным постельничим Наумовым, умершим в 1565 г.), грамоты герцога Магнуса (1570) и короля Сигизмунда II (1570). Все это документы опричной поры.

Основное содержание любой княжеской или царской  духовной всегда составляли распоряжения о поземельной собственности. Им уделяли особое внимание, разрабатывали  с наибольшей тщательностью. При  датировке их следует учитывать  в первую очередь.

В завещании Ивана IV имеются несколько распоряжений насчет удела князя Михаила Воротынского. Одно из них закрепляло за князем «треть» Воротынска, Перемышль, Одоев, Новосиль, Острог на Черне. Это распоряжение утратило силу летом 1562 г., когда Воротынские подверглись опале. Перемышль, Одоев и Новосиль, а также «доля» братьев в Воротынске были отобраны в казну.

В 1566 г. государь вернул Михаилу Воротынскому старый удел без Перемышля (две трети города перешли в опричнину) и Воротынска. Однако ранее февраля 1569 г. «государь взял на себя» родовые владения князя Михаила, предоставив ему взамен Стародуб Ряполовский. По этому случаю дьяки включили в черновик завещания подробнейший список стародубских вотчин, попавших в разное время в казну. Перечень начинался словами: «Да сыну же моему Ивану даю к Володимеру в Стародубе в Ряполовим Стародубских князей вотчины, которые остались за мною у князя Михаила Воротынского».

Из приписки к  тексту завещания Воротынского узнаем, что в ноябре — декабре 1572 г. «государь взял на себя» Стародуб с уездом, а взамен вернул удельному князю Перемышль. Однако новое волеизъявление царя не попало в черновик его завещания, работа над которым прекратилась, как видно, в самом конце 1572 г., когда опричнина была отменена.

Летом 1573 г. князь Михаил умер от пыток, после чего Перемышль и прочие удельные города окончательно перешли в казну. Но и это событие не получило отражения в черновике завещания.

Наличие нескольких взаимоисключающих распоряжений об уделе Воротынского, сделанных в  разное время, неоспоримо доказывает, что черновик царского завещания  был составлен не в один прием  и даже не в один год, а на протяжении нескольких лет.

Большой интерес  представляют три распоряжения царя-о  владениях брата князя Владимира Андреевича.

Летописная запись гласила, что в 1563 г. государь «выменил у князя Вышегород на Петрове и с уезды да в Можайском уезде княжие волости, волость Олешню, волость Воскресеньскую, волость Петровскую». Царское завещание дословно повторяло летопись: Иван благословил сына землями — «князь Володимера Ондреевича городом Вышегородом на реке на Петрове, с волостми… да в Можайском уезде волостью Алешнею, Воскресенским, да волостью Петровскою…». Характерно, что оба текста повторяли одну и ту же ошибку («на Петрове» вместо «на Поротве»). Дело в том, что над духовным завещанием работали те же самые дьяки, которые собирали материалы для летописи.