Иван Грозный

Видимо, государь длительное время размышлял, как закрепить  царство за наследниками сыновьями, и в конце концов решил, что раздел огромной и слабо управляемой державы облегчит достижение поставленной цели. Заметим, что царь и его ближайшее окружение еще не обладали опытом опричного раздела России, а лишь размышляли над последствиями такой меры.

Проект отвечал  политическим целям Грозного, ясно обозначившимся в 1561–1564 гг. В соответствии с царским завещанием главные центры родовых наследственных земель суздальской знати должны были перейти не к старшему сыну, а к младшему царевичу и его мачехе. А именно: Суздаль с Шуей и Ярославль должен был получить Федор, а Ростов — жена Анна Колтовская.

Вдумаемся в смысл  такого распоряжения. Фактически речь шла об изгнании князей Суздальских-Шуйских, Ярославских и Ростовских со службы в государевой Боярской думе и Государевом дворе. Единым махом царь намеревался перевести на службу в удельные княжества всю коренную суздальскую знать, исключая Стародубских князей. (Землевладение Стародубских подверглось наибольшему дроблению, что и определило их упадок.)

На службу в удел определяли по традиции младших сородичей  великих боярских фамилий. Удельная знать становилась как бы знатью второго сорта: удельным слугам закрыт был доступ к высшим постам в царских полках и государевой думе.

Распоряжение государя об уделах членов семьи носило реальный характер. Дьяки старательно пополняли  соответствующие абзацы черновика. В раздел о передаче Федору Ярославля  были включены сведения о вотчинах, конфискованных у князей («А которые  есми вотчины поймал у князей Ярославских…»), в раздел о суздальских волостях — данные о волостях, селах, приселках  и деревнях, конфискованных у князя  Александра Горбатого в 1565 г.

Грозный успел приобрести достаточный политический опыт и  понимал, что князья постараются  отъехать из удела и вернуться  на царскую службу. Чтобы предотвратить  такой исход дела, он ввел санкции. Князьям Ярославским предписывалось «от сына моего Федора не отъехати к сыну моему Ивану и никуды. А кто отъедет от сына моего  Федора куды нибудь, и земля их сыну моему Федору». Отъезд был запрещен под страхом конфискации родовых  наследственных вотчин.

Волеизъявление  о разделе государства монарх сопроводил важной оговоркой. Наследник  престола должен был выделить удел брату лишь после того, как сам  «государства доступит». До той поры сыновья не должны были разделяться. «А докудова Вас Бог не помилует, свободит от бед, — наставлял отец сыновей, — и вы ничем не разделяйтесь, и люди бы у вас заодин служили и казна бы у вас заодин была, ино то вам прибыльняе». Итак, царевичи не должны были делить казну и войско, пока государство не будет «свобождено от бед».

При ближайшем рассмотрении можно заметить, что в завещании  речь шла не столько о разделе  царства, сколько о переходе России под совместное управление двух сыновей  царя. Проект не был осуществлен, а  раздел приобрел уродливую форму  опричнины.

Поучая детей, царь писал в духовной: «А всякому делу навыкайте, и божественному, и священническому, и иноческому, и ратному, и судейскому московскому пребыванию, и житейскому всякому обиходу». Государь поставил дела иноческие и священнические прежде дел управления. То была дань благочестию, а может быть, и нечто  большее. Наказ царя следует сопоставить  с его обращением в Кириллов монастырь, когда самодержец устроил келью  для себя, а позднее кельи для  обоих своих сыновей.

Будущее представлялось самодержцу опасным и неопределенным. Иван заклинал наследников не забывать родителей, что бы ни случилось, «не  токмо что в государствующем  граде Москве или инде где будет, но аще и в гонении и во изгнании будете, во божественных литургиях, и в панихидах, и в литиях, и в милостынях к нищим». Изгнание — вот чего более всего боялся самодержец.

Текст завещания  следует сопоставить с царскими приписками на полях Царственной  книги. Летописное «Сказание о мятеже»  дает возможность судить о том, какие  чувства в душе царя посеял раздор с боярами на пороге опричнины. Описав «мятеж» бояр в дни его болезни  в 1553 г., отказ от присяги наследнику, государь якобы обратился к крамольникам со словами: «Вы свои души забыли, а нам и нашим детем служити не хочете — и коли мы вам ненадобны, и то на ваших душах». Потом Грозный напустился с упреками на свою растерявшуюся родню — Захарьиных. «А вы, Захарьины, чего испужалися? — будто бы сказал он. — Али, чаете, бояре вас пощадят? Вы от бояр первые мертвецы будете! и вы бы за сына за моего, да и за матерь его умерли, а жены моей на поругание боярам не дали!» Не надеясь на одних Захарьиных, царь обратился с отчаянным призывом ко всем верным членам думы: «Будет станетца надо мною воля Божия, меня не станет, и вы пожалуйте, попамятуйте, на чем есте мне и сыну моему крест целовали; не дайте бояром сына моего извести никоторыми обычаи, побежите с ним в чюжую землю, где Бог наставит».

Обращение царя к  Захарьиным менее всего соответствовало  патриархальным временам правления  Сильвестра, зато было исключительно  злободневным в период, когда из-за боярского «самовольства» царь отрекся  от престола.

После четырех лет  «самодержавного» правления Грозный  пришел к трагическому осознанию  того, что он, боговенчанный царь, и дети, рожденные на троне, «ненадобны»  более его могущественным вассалам.

Половину царского завещания составляли отеческие  наставления, призванные уберечь наследников  от собственных ошибок. Чтобы научиться  повелевать подданными, надо знать, «как людей держать и жаловати и  от них беречися и во всем их умети  к себе присваивати», чтобы сами стали «своими государствы владети  и людьми …ино вам люди не указывают, вы станите людям указывати».

Предостережения насчет советников, указывающих самодержцу, конечно же, имели в виду печальный  опыт с Адашевым и Сильвестром. Более  десяти лет он безропотно подчинялся авторитету наставников. Видимо, их он имел в виду, когда горько жаловался  на людскую неблагодарность.

Завещание царя пронизано  духом покаяния. «Главу, — писал монарх, — оскверних желанием и мнению неподобных дел, уста — разсуждением убийства, и блуда, и всякаго злаго делания, язык — срамословия и сквернословия, и гнева, и ярости, и невоздержания». Исповедание, обращенное равным образом к сыновьям и к Богу, государь завершал поразительным признанием: «Аще и жив, но Богу скаредными своими делы паче мертвеца смраднейший и гнуснейший… сего ради всеми ненавидим есмь…» Царь говорил о себе то, чего не смели произнести вслух его подданные.

Совсем недавно  боярин Курбский пенял царю на его  чудовищную неблагодарность, сетуя  на изгнание в дальние страны. «…Воздал еси мне злая за благие, — писал он Ивану, — и за возлюбление мое непримирительную ненависть…» Теперь совершенно тем же языком заговорил другой «изгнанник» — царь Иван. Ум покрылся струпьями, жаловался Иван, «тело изнеможе, болезнует дух, струпи телесна и душевна умножишася, и не сущу врачу, исцеляющему мя, ждах, иже со мною поскорбит, и не бе, утешающих не обретох, воздаша ми злая возблагая, и ненависть за возлюбление мое». Прошло несколько месяцев с тех пор, как Грозный бросил Курбскому горделивую фразу о вольном российском «самодержьстве». Теперь наступил жалкий финал. Самодержец и помазанник Божий был «изгнан» от своего достояния своими холопами — боярами. Для человека, свято верившего в божественное происхождение своей власти, отречение не было фарсом. Иван IV пережил страшное нервное потрясение. У него выпали почти все волосы. Когда царь вернулся из Слободы в Москву, многие не могли узнать его, так он изменился. Как видно, жалобы на «изнеможение» тела, умножение струпий телесных и Душевных не были простой риторической фразой.

Указ об опричнине

Укрывшись в укрепленной  Александровской слободе, Иван IV направил в Москву гонца Поливанова с грамотами. Одну грамоту гонец вручил митрополиту Афанасию вместе со списком, «а в нем писаны измены боярские и воеводские и всех приказных людей, которые они измены делали и убытки государству его до его государьского возрасту…».

По существу, «список», присланный митрополиту, был посвящен в основном той же теме, что и  летописные приписки и письмо царя Курбскому. В канун опричнины, когда старые вины бояр еще не были заслонены «великой боярской крамолой» опричных лет, вопрос об «изменах» бояр в малолетство Грозного приобрел злободневность, какой он не обладал ни прежде, ни потом.

Бояре расхитили  государеву казну (в приписках такие  упреки конкретно адресовались Шуйским), присвоили «государские земли» и  пр. Едва царь соберется наказать виновных «по их винам», как все чины «покрывают»  опальных (берут их на поруки).

В то время как  члены думы и епископы сошлись  на митрополичьем Дворе и выслушали  известие о царской на них опале, дьяки собрали на площади большую  толпу и объявили ей об отречении  Грозного. В прокламации к горожанам  царь просил, «чтобы они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет». Объявляя об опале власть имущим, царь как бы апеллировал к народу в своем давнем споре с боярами. Он не стесняясь говорил о притеснениях и обидах, причиненных народу изменниками-боярами.

Толпа на дворцовой  площади прибывала час от часу, а ее поведение становилось все  более угрожающим. Допущенные в митрополичьи покои представители купцов и  горожан заявили, что останутся  верны присяге, будут просить  у царя защиты «от рук сильных» и готовы сами «потребить» всех государевых  изменников.

При чтении официального отчета об отречении Грозного трудно избавиться от впечатления, что летописец  преувеличил верноподданнические  чувства народа, в едином порыве выразившего желание уничтожить всех, кто противился царю. Народу не за что было благодарить самодержца. Его царствование ознаменовалось бесконечными войнами и резким повышением царевых  податей.

В Боярской думе оставался  князь Александр Горбатый и некоторые  другие бояре, не боявшиеся «прекословить» государю. Ввиду этого Иван IV после отречения испытал смертельное беспокойство. В январские дни он проявил малодушие.

Все знали, что Горбатому  принадлежали лавры победителя Казани. Слава обеспечила ему авторитет  в народе. Но противникам жестокого  правителя не хватало единодушия. Из-за вражды со Старицкими князья Шуйский  и Суздальские не желали видеть на троне князя Владимира. У многочисленной родни князя Владимира не было авторитетного предводителя, и они  не могли преодолеть недоверия к  Шуйским.

Царь избегал  эксцессов на протяжении полугода, пока втайне готовил опричнину. Он усыпил подозрения недругов, для которых  его отречение было полной неожиданностью. Благоприятный момент был упущен. Под давлением обстоятельств  Боярская дума не только не приняла  отречение Грозного, но вынуждена  была обратиться к нему с верноподданническим  ходатайством.

Представители митрополита  и бояре, не теряя времени, выехали  в Слободу. Царь допустил к себе духовных лиц и в переговорах с ними заявил, что его решение окончательно. Но потом он «уступил» слезным  молениям близкого приятеля, чудовского архимандрита Левкия, и новгородского  архиепископа Пимена. Наконец в Слободу  допущены были руководители думы. Слобода производила впечатление военного лагеря. Бояр привели во дворец под сильной охраной как явных врагов. Вожди думы просили царя сложить с них гнев и править государством, как ему «годно».

Ответная речь царя подробно изложена в записках опричников-иностранцев  Таубе и Крузе. Сам по себе этот источник не внушает большого доверия. Но в нем фигурируют многие сюжеты, присутствующие в подлинном послании царя Курбскому. Царь заявил боярам, что  они и прежде пытались погубить славную  династию и теперь ежечасно готовы сделать это. В словах Ивана можно  усмотреть прямой намек на заговоры в пользу Старицких. Но имя удельного  князя названо не было: прощение брата обязывало к молчанию. Как  и в письме Курбскому, царь охотнее всего касался таких тем, как беззаконное боярское правление в годы его детства. В Слободе Иван IV выдвинул новые обвинения против бояр, отсутствовавшие в послании. Он заявил, будто после смерти отца бояре хотели лишить его законных прав и сделать своим государем выходца из рода Barbatto — князей Горбатых-Шуйских. И этих людей он ежедневно вынужден видеть в числе тех, кто причастен к правлению. Свою гневную речь Грозный заключил словами о том, что изменники извели его жену и стремятся уничтожить его самого, но Бог воспротивился этому и раскрыл их козни. Теперь он, царь, обязан принять меры, чтобы предупредить надвигающееся несчастье.

Присутствовавшие  прекрасно уразумели смысл царской  речи. Старшие Шуйские давно сошли со сцены, за исключением одного князя Александра Горбатого. Его-то и имел в виду царь, говоря о том, что принужден ежедневно встречаться с ним в своей думе. Правда, при регентстве Шуйских Горбатый подвизался на самых скромных ролях. Лишь при Адашеве Горбатый стал одним из столпов думы. Это и погубило его. Боярская дума не смогла защитить своего признанного вождя.

Когда царь под предлогом  борьбы с заговором потребовал от бояр чрезвычайных полномочий, они  ответили покорным согласием. Для выработки  соглашения с думой царь оставил  в Слободе нескольких бояр, а остальных  в тот же день отослал в столицу. Такое разделение думы как нельзя лучше отвечало целям Басманова  и других приспешников царя. На подготовку приговора об опричнине ушло более месяца. В середине февраля царь вернулся в Москву и представил на утверждение думе и Священному собору текст приговора.