А.И. Деникин : « Очерки русской смуты»

 

Два фактора имели несомненное  значение в создании неблагоприятного настроения в войсках. По крайней  мере, впоследствии, во время "словесной  кампании" министров и военных  начальников, солдатские ораторы очень  часто касались этих двух тем: введенное  с 1915 года официально дисциплинарное наказание  розгами и смертная казнь -- "палечникам". Насколько необходимость борьбы с дезертирством путем саморанения 8 не возбуждала ни малейшего сомнения и требовала лишь более тщательного  технического обследования для избежания  возможных судебных ошибок, настолько  же крайне нежелательным и опасным, независимо от этической стороны  вопроса, являлось телесное наказание, применяемое властью начальника. Военные юристы не сумели разрешить  иначе этого вопроса. Между тем, судебные уставы не обладают в военное  время решительно никакими реальными  способами репрессий, кроме смертной казни. Ибо для элемента преступного, праволишения не имеют никакого значения, а всякое наказание, сопряженное  с уходом из рядов, является только поощрением. Революционная демократия этого вопроса также не разрешила.

 

Впрочем, после полной демократизации, после завоевания всех свобод и даже самостийности, войсковой круг Донского казачьего войска, весьма демократического состава, ввел в свою армию в 1919 году наказание розгами за ряд воинских преступлений.

 

 

В конечном итоге, все эти обстоятельства создавали не совсем здоровую атмосферу  в армии и флоте, и разъединяли, где в большей, где в меньшей  степени, два их составных элемента. В этом несомненный грех и русского офицерства, разделяемый им всецело с русской интеллигенцией. Грех, вызвавший противоположение "барина" мужику, офицера -- солдату и создавший впоследствии благоприятную почву для работы разрушительных сил.

 

В стране не было преобладания анархических элементов. В особенности, в армии, которая отражает в себе все недостатки и достоинства народа. Народ -- крестьянская и казачья массы -- страдал другими  пороками: невежеством, инертностью  и слабой волей к сопротивлению, к борьбе с порабощением, откуда бы оно ни исходило -- от вековой традиционной власти или от внезапно появившихся  псевдонимов. Не надо забывать, что  наиболее яркий представитель чистого  русского анархизма -- Махно -- недолго  мог держаться на юге России своим  первоначальным лозунгом: "долой  всякую власть, свободное соглашение между собой деревень и городов. Вся земля и все буржуйское добро -- ваше"... Дважды разбитый, весною 1920 года он уже сам приступает к  организации гражданского управления и произносить слово:

 

-- Порядок.

 

Правда, лозунг этот не получил реального  осуществления, но уже сама потребность  в нем знаменательна.

 

В армии отнюдь не было преобладания анархических элементов. И потребовалось  потрясение слегка подгнивших основ, целый  ряд ошибок и преступлений новой  власти, огромная работа сторонних  влияний, чтобы инерция покоя  перешла, наконец, в инерцию движения, кровавый призрак которого долго  еще будет висеть над несчастной русской землей.

 

Сторонним разрушительным влияниям в  армии не противополагалось разумное воспитание. Отчасти, по крайней неподготовленности в политическом отношении офицерского  корпуса, отчасти, вследствие инстинктивной  боязни старого режима внести в казармы  элементы "политики", хотя бы с  целью критики противогосударственных учений. Этот страх относился, впрочем, не только к социальным и внутренним проблемам русской жизни, но и  к вопросам внешней политики. Так, например, незадолго до войны был  издан высочайший приказ, строго воспрещавший воинским чинам где бы то ни было вести разговор на современную политическую тему (Балканский вопрос, австро-сербская распря и т. д.). Накануне неизбежно  предстоявшей отечественной войны, старательно избегали возбуждения  здорового патриотизма, разъяснения  целей и задач войны, ознакомления со славянским вопросом и вековой  борьбой нашей с германизмом.

 

 

Перед главной массой армии -- крестьянской -- вставал один практический вопрос, который заставлял ее инстинктивно не торопиться с социальной революцией :

 

-- Без нас поделят землю... Нет,  уж когда вернемся, тогда и  будем делить!..

 

 

 

Своего рода естественной пропагандой  служило неустройство тыла и дикая  вакханалия хищений, дороговизны, наживы и роскоши, создаваемая на костях и крови фронта. Но особенно тяжко  отозвался на армии недостаток техники  и, главным образом, боевых припасов.

 

Только в 1917 году процесс Сухомлинова  вскрыл перед русским обществом  и армией главные причины, вызвавшие  военную катастрофу 1915 года. Еще  в 1907 г. был разработан план пополнения запасов нашей армии и отпущены кредиты. Кредиты эти возрастали, как это ни странно, часто по инициативе комиссии государственной обороны, а не военного ведомства. Вообще же ни Государственная Дума, ни министерство финансов никогда не отказывали и  не урезывали военных кредитов. В  течение управления Сухомлинова, ведомство  получило особый кредит в 450 миллионов  рублей, и не израсходовало из них 300 миллионов! До войны вопрос о способах усиленного питания армии боевыми  припасами, после израсходования запасов  мирного времени, даже не подымался... Если действительно напряжение огневого боя с самого начала войны достигло неожиданных и небывалых размеров, опрокинув все теоретические  расчеты и нашей, и западноевропейской военной науки, то тем более героические  меры нужны были для выхода из трагического положения.

 

Между тем, уже к октябрю 1914 года иссякли запасы для вооружения пополнений, которые мы стали получать на фронте сначала вооруженными на 1/10, потом  и вовсе без ружей. Главнокомандующий  Юго-западным фронтом телеграфировал в Ставку: "источники пополнения боевых припасов иссякли совершенно. При отсутствии пополнения придется прекратить бой и выводить войска в самых тяжелых условиях "...

 

А в то же время (конец сентября) на вопрос Жофра "достаточно ли снабжена российская императорская армия  артиллерийским снаряжением для  беспрепятственного продолжения военных  действий", военный министр Сухомлинов отвечал: "настоящее положение  вещей относительно снаряжения российской армии не внушает серьезного опасения"... Иностранных заказов не делалось; от японских и американских ружей, "для  избежания неудобств от разнообразия калибров", отказывались.

 

Когда в августе 1917 года на скамью подсудимых сел виновник военной  катастрофы, личность его произвела  только жалкое впечатление. Гораздо  серьезнее, болезненнее встал вопрос, как этот легкомысленный, невежественный в военном деле, быть может, сознательно  преступный человек мог продержаться у кормила власти 6 лет. Какая среда  военной бюрократии -- "к добру  и злу постыдно равнодушная" -- должна была окружать его, чтобы сделать  возможным и действия и бездействия, шедшие неуклонно и методично  ко вреду государства.

 

Катастрофа разразилась окончательно в 1915 году.

 

Весна 1915 г. останется у меня навсегда в памяти. Великая трагедия русской  армии -- отступление из Галиции. Ни патронов, ни снарядов. Изо дня в  день кровавые бои, изо дня в день тяжкие переходы, бесконечная усталость -- физическая и моральная; то робкие надежды, то беспросветная жуть...

 

Помню сражение под Перемышлем в  середине мая. Одиннадцать дней жестокого  боя 4-ой стрелковой дивизии... Одиннадцать  дней страшного гула немецкой тяжелой  артиллерии, буквально срывавшей  целые ряды окопов вместе с защитниками  их. Мы почти не отвечали -- нечем. Полки, измотанные до последней степени, отбивали одну атаку за другой -- штыками или  стрельбой в упор; лилась кровь, ряды редели, росли могильные холмы... Два полка почти уничтожены -- одним огнем...

 

Господа французы и англичане! Вы, достигшие невероятных высот  техники, вам небезынтересно будет  услышать такой нелепый факт из русской  действительности:

 

Когда, после трехдневного молчания нашей единственной шестидюймовой  батареи, ей подвезли пятьдесят снарядов, об этом сообщено было по телефону немедленно всем полкам, всем ротам, и все стрелки  вздохнули с радостью и облегчением...

 

И какой тогда тяжелой, обидной  иронией звучало для нас циркулярное  послание Брусилова, в котором он, не имея возможности дать снаряды, с  целью подбодрить, "поднять дух  войск", убеждал нас не придавать  такого исключительного значения преобладанию немецкой артиллерии, ибо были неоднократно случаи, что тяжелая артиллерия, выпустив по нашим участкам позиции  огромное число снарядов, не наносила им почти никаких потерь...

 

21 марта генерал Янушкевич 9 сообщил  военному министру: "свершился  факт очищения Перемышля. Брусилов  ссылается на недостаток патронов -- эту "bêtе-nоirе" вашу и  мою... Из всех армий вопль -- дайте патронов"...

 

 

ГЛАВА III.

 

Старая армия и государь.

 

В августе 1915 года государь, под влиянием кругов императрицы и Распутина, решил принять на себя верховное  командование армией. Этому предшествовали безрезультатные представления  восьми министров и некоторых  политических деятелей, предостерегавших государя от опасного шага. Официальными мотивами выставлялись с одной стороны трудность совмещения работы управления и командования, с другой -- риск брать на себя ответственность за армию в тяжкий период ее неудач и отступления. Но истинной побудительной причиной этих представлений был страх, что отсутствие знаний и опыта у нового Верховного главнокомандующего осложнит и без того трудное положение армии, а немецко-распутинское окружение, вызвавшее паралич правительства и разрыв его с Государственной Думой и страной, поведет к разложению армии.

 

Ходила, между прочим, молва, впоследствии оправдавшаяся, что решение государя вызвано отчасти и боязнью  кругов императрицы перед все  более возраставшей, невзирая на неудачи  армии, популярностью великого князя  Николая Николаевича...

 

23 августа армии и флоту был  отдан приказ, в котором после  официального текста государь  собственноручно приписал:

 

С твердою верою в милость  Божию и с непоколебимою уверенностью в конечной победе будем исполнять  наш святой долг защиты Родины до конца  и не посрамим земли Русской.

Николай.

 

Этот значительный по существу акт  не произвел в армии большого впечатления. Генералитет и офицерство отдавало себе ясный отчет в том, что  личное участие государя в командовании будет лишь внешнее, и потому всех интересовал более вопрос:

 

-- Кто будет начальником штаба?

 

Назначение генерала Алексеева  успокоило офицерство.

 

Что касается солдатской массы, то она  не вникала в технику управления, для нее царь и раньше был верховным  вождем армии и ее смущало несколько  одно лишь обстоятельство: издавна  в народе укоренилось убеждение, что царь несчастлив...

 

Фактически в командование вооруженными силами России вступил генерал Михаил Васильевич Алексеев. На фоне русской  военной истории и русской  смуты фигура генерала Алексеева  занимает такое большое место, что  нельзя в кратких словах очертить его значение. Для этого необходимо специальное историческое исследование жизненного пути человека, вызвавшего различное отношение -- и положительное, и отрицательное -- к своей военной  и политической деятельности, но никогда  не давшего повода сомневаться в  том, что "крестный путь его озарен кристаллической честностью и горячей  любовью к Родине -- и великой, и растоптанной"...11

 

Не всегда достаточно твердый в  проведении своих требований, в вопросе  о независимости Ставки от сторонних влияний Алексеев проявил гражданское мужество, которого так не хватало жадно державшимся за власть сановникам старого режима.

 

Однажды, после официального обеда  в Могилеве, императрица взяла  под руку Алексеева и, гуляя с  ним по саду, завела разговор о Распутине.

 

Несколько волнуясь, она горячо убеждала Михаила Васильевича, что он не прав в своих отношениях к Распутину, что "старец -- чудный и святой человек", что на него клевещут, что он горячо привязан к их семье, а главное, что  его посещение Ставки принесет счастье...

 

Алексеев сухо ответил, что для  него это вопрос -- давно решенный. И что, если Распутин появится в Ставке, он немедленно оставит пост начальника штаба.

 

-- Это ваше окончательное решение?

 

-- Да, несомненно.

 

Императрица резко оборвала разговор и ушла, не простившись с Алексеевым.

 

Этот разговор, по словам Михаила  Васильевича, повлиял на ухудшение  отношений к нему государя. Вопреки  установившемуся мнению, отношения  эти, по внешним проявлениям не оставлявшие  желать ничего лучшего, не носили характера  ни интимной близости, ни дружбы, ни даже исключительного доверия.

 

Государь никого не любил, разве  только сына. В этом был трагизм  его жизни -- человека и правителя.

 

Несколько раз, когда Михаил Васильевич, удрученный нараставшим народным неудовольствием  против режима и трона, пытался выйти  из рамок военного доклада и представить  царю истинное освещение событий, когда  касался вопроса о Распутине  и об ответственном министерстве, он встречал хорошо знакомый многим непроницаемый  взгляд и сухой ответ.