А.И. Деникин : « Очерки русской смуты»

 

В записке, приготовленной для доклада  Временному правительству, указывалось  на необходимость следующих главнейших мероприятий: введения на всей территории России в отношении тыловых войск  и населения юрисдикции военно-революционных  судов, с применением смертной казни  за ряд тягчайших преступлений, преимущественно военных; восстановления дисциплинарной власти военных начальников; введения в узкие рамки деятельности комитетов и установления их ответственности перед замком.

 

История прохождения этой записки  весьма характерна для выяснения  взаимоотношений главных действующих  лиц разыгравшейся в конце  августа драмы и свидетельствует  о том двоедушии, которое проявил  Керенский и которое сделало  неизбежным окончательный разрыв между  ним и верховным командованием.

 

3 августа Корнилов прибыл в  Петроград для доклада Временному  правительству своей записки  и вручил ее Керенскому. Ознакомившись  с запиской, Керенский выразил  принципиальное согласие с указанными  в ней мерами, но, совместно с  Савинковым, уговорил Корнилова  не представлять записки правительству,  а выждать окончания аналогичной  работы военного министерства  для согласования с ней. Было  условлено, что после этого  Корнилов вновь приедет сделать  доклад правительству. В своей  книге 12 Керенский мотивирует  этот шаг... заботами об успешном  прохождении мероприятий и о  самом Верховном главнокомандующем: "доклад был написан в таком  тоне, что я считал невозможным  предъявить его Временному правительству.  Он заключал в себе ряд мер,  большая часть которых была  вполне приемлема; но они были  так формулированы и поддержаны  такими аргументами, что оглашение  доклада привело бы к обратным  результатам. И если доклад  стал бы достоянием гласности,  не возможно было бы сохранить  Корнилова на посту Верховного  главнокомандующего".

 

А 4 августа, то есть на другой день копия  доклада находилась уже в редакционном портфеле советского официоза "Известия", и с 5-го началось печатание выдержек из него и одновременно широкая травля верховного командования.

 

На заседании 3 августа произошел  инцидент, произведший глубокое впечатление  на Корнилова. Детали и мотивы его  все три участника (Корнилов, Керенский  и Савинков) трактуют различно, но сущность его заключалась в следующем: Керенский остановил доклад Корнилова, когда последний коснулся вопроса  о преднамеченной наступательной операции на Юго-западном фронте, а Савинков прислал записку, выражавшую неуверенность  в том, что "сообщаемые Верховным  главнокомандующим государственные  и союзные тайны не станут известны противнику в товарищеском порядке". 13 Корнилов "был страшно поражен  и возмущен тем, что в Совете министров  Российского государства Верховный  главнокомандующий не может без  опаски касаться таких вопросов, о  которых он в интересах обороны  страны считает необходимым поставить  правительство в известность".

 

Корнилов уехал, унося с собою  мало надежды на удовлетворение своих  требований, тем более, что в ближайшие  дни в советской и вообще в  крайней левой печати раздалось  настойчивое требование об удалении его с поста, -- требование, нашедшее живой отклик и в мыслях министра-председателя, который "почти ежедневно возвращался к вопросу о смещении генерала Корнилова, причем предполагалось, что Верховным главнокомандующим будет сам Керенский". 

 

Все эти разногласия в вопросах реорганизации армии были скрыты Керенским от Временного правительства, члены которого узнавали о них  из газет, а некоторые министры либеральной  группы очевидно и в военном министерстве, с которым поддерживали более  тесные отношения.

 

Между тем, военное министерство изготовило свой доклад, который, сохранив некоторые  общие положения корниловской записки, вносил существенные изменения в  ее основную мысль. Они касались не только формы изложения и мотивировки -- более льстивых и следовательно  более приемлемых для революционной  демократии, но и расширяли значительно  права военно-революционных учреждений и вводили весьма важные законопроекты  о милитаризации железных дорог  и торгово-промышленных предприятий, работающих на оборону. Общая схема  взаимоотношений в армии в  представлении составителя 2-ой записки, Верховного комиссара Филоненко  рисовалась в таком виде: "комитеты должны выражать собою мнение армии, комиссары осуществлять в армии  революционную государственную  власть, а командный состав должен по-прежнему ведать часть оперативную  и подготовку войск". 16 Впоследствии в положении о комитетах проект министерства, вопреки решительному протесту Корнилова, предусматривал даже участие комитетов в аттестовании начальников. Таким образом 2-ая записка, если и вводила суровые репрессии, то по главному вопросу -- организации  армии -- не шла далее закрепления  существующего порядка.

 

Не может быть однако сомнения, что вся плохо прикрытая игра между Керенским и военным  министерством велась вовсе не по поводу редакции доклада или даже существенных его положений, а исключительно  вокруг одного основного вопроса -- о введении смертной казни в тылу. Тем более, что в бурных заседаниях солдатской и рабочей секций Совета, обыкновенно очень хорошо осведомленного о том, что делается в кругах правительства, еще 7 и 8 августа было предъявлено  требование отмены смертной казни, как  меры, "преследующей явно контр-революционные  цели".

 

Корнилов отказался ехать к 10-му августа в Петроград, ссылаясь на серьезное положение фронта. Действительными  причинами были опасение подвоха  со стороны Керенского и сложившееся  убеждение о безнадежности проведения корниловских мероприятий. Этим только и можно объяснить предложение  Корнилова Савинкову "взять на себя представление доклада Временному правительству с теми изменениями, которые желательно в нем сделать  по мнению управляющего военным министерством". Однако Савинков и Филоненко переубедили  Корнилова, и он выехал 9-го, не зная, что вслед ему послана телеграмма министра-председателя, указывающая, что его "прибытие не представляется необходимым и что Временное правительство снимает с себя ответственность за последствия его отсутствия с фронта".

 

9-го августа во время серьезного  объяснения Савинкова с Керенским  последний говорил, что "никогда  и ни при каких обстоятельствах  не подпишет законопроекта о  смертной казни в тылу". Савинков  счел себя вынужденным просить  об отставке и заяпил, что "если  военный министр не желает  подписать докладной записки  (Временному правительству), то ее  подпишет Верховный главнокомандующий".

 

10 августа Корнилов приехал в  Петроград и в военном министерстве  ознакомился с возникшим конфликтом. Сопровождавший Верховного генерал  Плющевский-Плющик (редактировавший  первый доклад) доложил Корнилову  краткое содержание 2-ой записки  (Филоненко), указав, что фактическая  сторона ее почти целиком взята  из первой, но выводы поражают  прямой противоположностью.

 

-- Генерал Корнилов не возразил  ничего, -- рассказывал Плющевский-Плющик -- молчал и Савинков. Но за то  Филоненко вертелся мелким бесом  и старался убедить меня, что  это только первый шаг и  что мы его делаем в ногу. Я резко ответил, что если  первый шаг мы и делаем в  ногу, т. е. признаем недопустимым  развал фронта, то уже со второго  идем в перебой.

 

Корнилов был поставлен в  трудное положение: подписать записку  и тем признать своими некоторые  еретические взгляды той части  ее, которая касалась реорганизации  армии, или отклонить -- следовательно  порвать с Савинковым, дать моральную  поддержку Керенскому в их конфликте  и допустить отставку Савинкова.

 

Решение нужно было принять немедленно, и Корнилов принял первое решение.

 

Керенский, под предлогом, что он не ожидал приезда Верховного, не знаком с запиской (2-ой) и не может допустить  доклад Временному правительству о  военных мероприятиях, не изучив его  основательно, ограничил обсуждение доклада рамками триумвирата.

 

Странный характер имело это  заседание: составитель 2-ой записки  не был на него допущен; представлял  Корнилов, не имевший нравственного  основания защищать положения большой  ее части;

 

читал ее Плющевский-Плющик, с глубоким возмущением относившийся к ее содержанию; слушал триумвират, относившийся отрицательно к записке, предубежденно к ее авторам и сводивший весь вопрос к личной политической борьбе.

 

На заседании было установлено, что первый, корниловский проект более  приемлем, что "правительство соглашается на предложенные меры, вопрос же о их осуществлении является вопросом темпа правительственных мероприятий; что же касается... милитаризации железных дорог и заводов и фабрик, работающих на оборону, то до обсуждения этого вопроса, в виду его сложности и слишком резкой постановки в докладе, он подвергнется предварительному обсуждению в подлежащих специальных ведомствах".  18 С последним условием Корнилов согласился. Оставил первую записку и уехал на вокзал, увезя с собою вторую. Но там на перроне его ждали уже Савинков и Филоненко и после разговора с ними, Корнилов отправил Временному правительству с вокзала вторую записку... Характерная мелочь: у Филоненки предусмотрительно нашелся для этой цели и соответствующий конверт...

 

Политическая арена оказалась  много сложнее и много грязнее, чем поле битвы. Славного боевого  генерала запутывали в ней.

 

Члены Временного правительства узнали о приезде Верховного только 10-го из газет, и на вопрос Ф. Кокошкина, министр-председатель обещал, что доклад состоится вечером. Но день прошел и 11-го также из газет  они узнали о предстоящем оставлении своего поста Савинковым, ввиду разногласий  с военным министром и невозможности  провести известные военные реформы, а также с большим изумлением прочли, что Корнилов ночью отбыл  в Ставку.

 

В этот же день Кокошкин предъявил  министру-председателю ультимативное  требование, чтобы правительство  немедленно было ознакомленно с запиской Корнилова, угрожая в противном  случае выходом в отставку всей кадетской  группы (Кокошкин, Юренев, Карташев, Ольденбург). Вечером состоялось заседание, в  котором Керенский прочел первую записку Корнилова и дал по ней весьма уклончивые объяснения. Распространение на тыл военно-революционных  судов и смертной казни "подчеркивалось, как существенное разногласие, хотя тут же Керенский указывал, что  он не возражает по существу, но что  правительство введет эти судьи  и смертную казнь тогда, когда  само сочтет это нужным". В общем  весь вопрос был отложен до окончания  Московского государственного совещания, причем Керенский дал обещание сказать  в своей речи о необходимости  предложенных Корниловым мер для  оздоровления армии и тыла. В части, касающейся реорганизации армии, он не исполнил обещания вовсе. По вопросу  же об оздоровлении тыла Керенский  произнес фразы, которые скорее звучали  вызовом каким то неведомым врагам, чем свидетельствовали о принятом твердом решении: "...но пусть знает  каждый, что эта мера (смертная казнь) -- великое искушение, что эта мера -- великое испытание. И пусть никто  не осмеливается на этом пункте ставить  нам какие либо безусловные требования. Мы этого не допустим. Мы говорим  только: если стихийное разрушение, развал, малодушие и трусость, предательское  убийство, нападение на мирных жителей, сожжение строений, грабежи -- если это  будет продолжаться, не смотря на наши предупреждения, то хватить сил у  Временного правительства бороться так, как то окажется нужным".

 

Керенский на Московском совещании  пытался лишить Верховного главнокомандующего слова. Когда офицер, посланный к  министру почт и телеграфа Никитину, ведавшему распорядком Совещания, просил указать время для выступления  Верховного главнокомандующего российских армий, Никитин позволил себе даже глумиться:

 

-- А от какой организации будет  говорить генерал Корнилов?

 

Корнилов настоял, однако, на своем  требовании. Ограниченный в свободе  выбора тем для своей речи, он, как известно, сказал кратко, в широком  обобщении и не касаясь тех  вопросов, которые казались Керенскому слишком острыми.

 

17 августа по различным соображениям, и в том числе по настойчивому  представлению Корнилова, министр-председатель  отклоняет отставку Савинкова  и соглашается на образование  междуведомственной комиссии для  разработки проекта о военно-революционных  судах и смертной казни в  тылу.

 

20 августа Керенский, по докладу  Савинкова, соглашается на "объявление  Петрограда и его окрестностей  на военном положении и на  прибытие в Петроград военного  корпуса для реального осуществления  этого положения, т. е. для  борьбы с большевиками".

 

Кокошкин подтверждает, что постановление  о военном положении в Петрограде действительно было принято правительством, но не приводилось в осуществление. Как видно из протокола о пребывании в Ставке управляющего военным Министерством  Савинкова, день объявления военного положения  приурочивался к подходу к  столице конного корпуса, причем все собеседники -- как чины Ставки, так и Савинков, и полковник  Барановский (начальник военного кабинета Керенского) пришли к заключению, что "если на почве предстоящих событий  кроме выступления большевиков  выступят и члены Совета, то придется действовать и против них";

 

причем "действия должны быть самые  решительные и беспощадные"...

 

С какой бы стороны ни подходить  к повороту, свершившемуся в мировоззрении  Керенского 17 августа, он знаменовал собою  полный разрыв с революционной демократией. Тем более, что 18-го после небывало бурного пленарного заседания Петроградского совета была вынесена подавляющим большинством голосов резолюция о полной отмене смертной казни; при этом резолюция  эта была предложена... фракцией с.-ров., т. е. партией, к которой принадлежал  Керенский.

 

Было ясно, что введение новых  законов вызовет взрыв среди  советов. Как оценивал положение  Керенский, можно видеть из диалога  между ним и В. Львовым, сообщенного  последним.

 

-- Негодование (против Совета) перельется  через край и выразится в  резне.

 

-- Вот и отлично! -- воскликнул  Керенский, вскочив и потирая  руки. -- Мы скажем тогда, что  не могли сдержать общественного  негодования, умоем руки и снимем  с себя ответственность...