А.И. Деникин : « Очерки русской смуты»

 

30-го дивизия Дроздовского отдыхала. Я послал приказание двигаться  безотлагательно к Екатеринодару,  оставив лишь небольшой отряд  для прикрытия усть-лабинской  переправы. В этот вечер и  на следующий день Дроздовский  пододвинулся к станице Старо-Корсунской, войдя в связь вправо с Казановичем.

 

Таким образом, к 1 августа вся Екатеринодарская группа Добровольческой армии подошла  на переход к Екатеринодару, окружив  его кольцом с севера и востока.

 

1-го предстоял штурм екатеринодарских  позиций.

 

Они тянулись от Кубани, опоясывая  Пашковскую, разъезд Лорис, и далее  к екатеринодарским "Садам" [предместье города], пересекая Черноморскую железнодорожную  линию; непосредственно впереди  города шла вторая непрерывная линия  окопов. Местность кругом была совершенно ровная, покрытая садами и обширными  полями кукурузы.

 

1 августа после ожесточенного  боя Покровский взял, наконец,  Тимашевскую, и разбитый противник  начал отходить в общем направлении  на Новороссийск...

 

В этот же день с раннего утра начались бои на всем Екатеринодарском фронте. Кубанцы Эрдели дошли до "Садов", сбивая передовые части противника, поддержанные бронепоездом; Казанович  после горячего боя овладел разъездом  Лорис и продвинулся вперед версты на две; Дроздовский потеснил противника к станице Пашковской и занял  разъезд того же имени. В таком  положении наши войска застала ночь, а наутро возобновился опять упорный  бой.

 

Я шел с войсками Казановича. Все  поле боя было видно как на ладони; вдали виднелись знакомые очертания  города... Четыре месяца тому назад армия  уходила от него в неизвестное, раненная в сердце гибелью любимого вождя. Теперь она опять здесь, готовая  к новому штурму...

 

Шел непрерывный гул стрельбы. Быстро подвигался вперед 1-й Кубанский  полк под сильным огнем; левее  цепи Дроздовского [4-й Кубанский  пластунский батальон и батальон 2-го Офицерского полка] катились безостановочно к Пашковской, на некоторое время  скрылись в станице и потом  появились опять, пройдя ее и гоня перед собой нестройные цепи противника... Проходит немного времени, и картина  боя меняется: начинается движение в обратном направлении. Наши цепи отступают  в беспорядке, и за ними текут  густые волны большевиков, подоспевших  из резерва; прошли уже Пашковскую, угрожая и левому флангу Казановича. Дроздовский, вызвав свои многочисленные резервы, останавливает с фронта наступление противника; я направляю батальон Кубанского стрелкового полка в тыл большевикам: скоро треск его пулеметов и ружей вызывает смятение в рядах большевиков. Волна их повернула вновь и откатилась к Екатеринодару.

 

К вечеру Дроздовский занимал опять  Пашковскую, заночевав в этом районе. Казанович продвинулся с боем до предместья.

 

На фронте Эрдели, у Ново-Величковской, бригада кубанцев (запорожцы и  уманцы) атаковала и уничтожила колонну, пробивавшуюся на соединение с Тимашевской  группой большевиков. К концу  дня Эрдели атаковал на широком фронте арьергарды противника с севера и  запада от Екатеринодара и в девятом  часу вечера ворвался в город.

 

Утром 3-го наши колонны и штаб армии  вступали в освобожденный Екатеринодар - ликующий, восторженно встречавший  добровольцев. Вступали с волнующим  чувством в тот город, который  за полгода борьбы в глазах Добровольческой  армии перестал уже вызывать представление  о политическом и стратегическом центре, приобретя какое-то особое мистическое  значение.

 

Еще на улицах Екатеринодара рвались  снаряды, а из-за Кубани трещали пулеметы, но это были уже последние отзвуки  отшумевшей над городом грозы. Войска Казановича овладели мостом и отбросили  большевиков от берега.

 

В храмах, на улицах, в домах, в человеческих душах был праздник - светлый и  радостный.

 

Взятие Екатеринодара было вторым "роковым моментом", когда, по мнению многих - не только правых, но и либеральных  политических деятелей, добровольческое  командование проявило "недопустимый либерализм", вместо того, чтобы "покончить  с кубанской самостийностью", посадив на Кубани наказного атамана  и создав себе таким образом спокойный, замиренный тыл.

 

О последствиях такого образа действий можно судить только гадательно. Ни генерал Алексеев, ни я не могли  начинать дела возрождения Кубани с  ее глубоко расположенным к нам  казачеством, с ее доблестными воинами, боровшимися в наших рядах, актом  насилия. Была большая надежда на мирное сожительство. Но помимо принципиальной стороны вопроса, я утверждаю  убежденно: тот, кто захотел бы устранить  тогда насильственно кубанскую  власть, вынужден был бы применять  в крае систему чисто большевистского  террора против самостийников и  попал бы в полнейшую зависимость  от кубанских военных начальников.

 

Когда был взят Екатеринодар, я  послал кубанскому атаману полковнику Филимонову в Тихорецкую телеграфное  извещение об этом событии и письмо следующего содержания:

 

"Милостивый государь

 

Александр Петрович!

 

Трудами и кровью воинов Добровольческой  армии освобождена почти вся  Кубань.

 

Область, с которой нас связывают  крепкими узами беспримерный Кубанский  поход, смерть вождя и сотни рассеянных по кубанским степям братских могил, где рядом с кубанскими казаками покоятся вечным сном добровольцы, собравшиеся  со всех концов России.

 

Армия всем сердцем разделяет радость  Кубани.

 

Я уверен, что Краевая Рада, которая  должна собраться в кратчайший срок, найдет в себе разум, мужество и силы залечить глубокие раны во всех проявлениях  народной жизни, нанесенные ей изуверством  разнузданной черни. Создаст единоличную  твердую власть, состоящую в тесной связи с Добровольческой армией. Не порвет сыновней зависимости от Единой, Великой России. Не станет ломать основное законодательство, подлежащее коренному пересмотру в будущих  всероссийских законодательных  учреждениях. И не повторит социальные опыты, приведшие народ ко взаимной дикой вражде и обнищанию.

 

Я не сомневаюсь, что на примере  Добровольческой армии, где наряду с высокой доблестью одержала верх над "революционной свободой" красных банд воинская дисциплина, воспитаются новые полки Кубанского войска, забыв навсегда комитеты, митинги  и все те преступные нововведения, которые погубили их и всю армию.

 

Несомненно, только казачье и горское  население области, ополчившееся против врагов и насильников и выдержавшее  вместе с Добровольческой армией всю тяжесть борьбы, имеет право  устраивать судьбы родного края. Но пусть при этом не будут обездолены иногородние: суровая кара палачам, милость заблудившимся темным людям  и высокая справедливость в отношении  массы безобидного населения, страдавшего  так же, как и казаки, в темные дни бесправья.

 

Добровольческая армия не кончила  свой крестный путь. Отданная на поругание  Советской власти Россия ждет избавления. Армия не сомневается, что казаки в рядах ее пойдут на новые подвиги  в деле освобождения отчизны, краеугольный камень чему положен на Кубани и  в Ставропольской губернии.

 

Дай бог счастья Кубанскому краю, дорогому для всех нас по тем душевным переживаниям - и тяжким и радостным - которые связаны с безбрежными  его степями, гостеприимными станицами  и родными могилами.

 

Уважающий Вас

 

А. Деникин".

 

Кубанское правительство просило  меня повременить со въездом в  Екатеринодар, чтобы оно могло  прибыть туда ранее и подготовить "достойную встречу". Но в Екатеринодар втягивались добровольческие дивизии, на том берегу шел еще бой, и  мне поневоле пришлось перевести  свой штаб на екатеринодарский вокзал; только к вечеру не вытерпел - проехал  незаметно на автомобиле по знакомому  городу, теперь неузнаваемому, загаженному, заплеванному большевиками, еще не вполне верившему счастью освобождения.

 

Много позднее, к величайшему своему изумлению, в отчете о секретном  заседании Законодательной Рады (28 февраля 1919 года) в числе многих тяжких вин, предъявленных Рябоволом  командованию, я нашел следующую: "Когда после взятия Екатеринодара  атаман и председатель Рады были с  визитом у Алексеева (в Тихорецкой), тот определенно заявил, что атаман и правительство должны явиться  в город первыми, как истинные хозяева; что всякие выработанные без  этого условия церемониалы должны быть отметены. Но, конечно, этого не случилось..."

 

Тонкие политики! Если бы я знал, что наш совместный въезд в "столицу" (4 августа) так огорчит ваше чувство  суверенности, я отказался бы вовсе  от торжеств. И притом никто не препятствовал  ведь правительству и Раде войти  в Екатеринодар хотя бы... с конницей Эрдели, атаковавшей город.

 

Первые часы омрачились маленьким  инцидентом: добровольцы принесли мне  глубоко возмутивший их экземпляр  воззвания, расклеенного по всем екатеринодарским улицам. Оно было подписано генералом  Букретовым - председателем тайной военной организации, проявившей признаки жизни только в момент вступления в город добровольцев. Начиналось оно следующими словами: "Долгожданные хозяева Кубани, казаки и с ними часть иногородцев, неся с собою  справедливость и свободу, прибыли  в столицу Кубани..." Добровольческая  армия - "часть иногородцев"! Так...

 

Букретов пришел представиться  и не был принят. Долго ждал на вокзале и, когда я вышел на перрон, подошел ко мне. Я сказал ему:

 

- Вы в своем воззвании отнеслись  с таким неуважением к Добровольческой  армии, что говорить мне с  вами не пристало.

 

Повернулся от него и ушел.

 

Этот ничтожный по существу случай имел, однако, весьма важные последствия. Букретов затаил враждебное чувство. Пройдет  с небольшим год... Кубанская Рада, весьма ревниво относившаяся всегда к чистоте казачьей крови своих  атаманов, изменит конституцию края и вручит атаманскую булаву генералу Букретову... Человеку "чужому", не имевшему никаких заслуг в отношении кубанского казачества, состоявшему под следствием по обвинению во взяточничестве, по происхождению еврею, приписанному в полковничьем чине к казачьей станице, но зато... "несомненному врагу главнокомандующего"... Букретов приложит все усилия, чтобы углубить и ускорить разрыв между Кубанью и главным командованием, потом вероломно сдаст остатки Кубанской армии большевикам и исчезнет.

 

4 августа на вокзале торжественно  встречали в моем лице Добровольческую  армию атаман, правительство, Рада  и делегации. Потом все вместе  поехали верхом на соборную  площадь, где собрались духовенство,  войска и несметная толпа народа. Под палящими лучами южного  солнца шло благодарственное  молебствие. И были моления те  животворящей росой на испепеленные  смутой души; примиряли с перенесенными  терзаниями и углубляли веру  в будущее - страны многострадальной, измученного народа, самоотверженной  армии... Это чувство написано  было на лицах, оно поднимало  в эти минуты людей над житейскими  буднями и объединяло толпу,  ряды добровольцев и собравшихся  возле аналоя военачальников  и правителей.

 

Когда проходили после молебствия войска - офицерские части, кубанская  конница, черкесы - все загорелые, тщательно  прикрасившие ради торжественного случая свои изношенные, заплатанные одежды, их встречали повсюду любовно  и трогательно.

 

В приветственных речах на вокзале, потом в застольных в войсковом  собрании кубанские правители - Филимонов, Быч, Рябовол и другие - превозносили заслуги Добровольческой армии  и ее вождей и, главное, свидетельствовали - в особенности устами атамана - о своей преданности национальной идее. "Кубань отлично сознает, что  она может быть счастливой только при условии единства матери - России, - говорил атаман. - Поэтому, закончив борьбу за освобождение Кубани, казаки в рядах Добровольческой армии  будут биться и за освобождение и  возрождение Великой, Единой России..."

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Том IV

 

Вооруженные силы Юга России

 

ДОН: СОБЫТИЯ НА ДОНСКОМ ФРОНТЕ В КОНЦЕ 1918-го И В НАЧАЛЕ 1919 ГОДА. БОРЬБА ЗА ЕДИНСТВО ВОЕННОГО КОМАНДОВАНИЯ НА ЮГЕ

 

Падение Германии поставило в весьма затруднительное положение Донское  войско. Во второй половине ноября германские части очистили территорию области, открыв опаснейшее и кратчайшее к  ее столице направление — воронежское. В то же время немцы, занимавшие Украину, объявили нейтралитет, и в “пограничных”  районах Харьковской и Екатеринославской  губерний появились петлюровские атаманы, ниспровергая власть гетмана, прервав  снабжение Дона боевыми припасами  с Украины и неизбежно подготовляя  вторжение большевиков с не менее  грозного направления — харьковского.

 

К началу ноября фронт Донской армии  шел от Кантемировки на Таловую и  далее, приблизительно по северной и  восточной границе области, подходя  к Камышину на 20—30 верст и к  Царицыну 30—40 верст; на юго-востоке  фронт шел через станцию Житово по большому Царицынскому шляху до Маныча, где он входил в соприкосновение  с левым флангом армии Добровольческой. На этом фронте Дон располагал 52 тысячами против 100 с лишним тысяч войск  советского Южного фронта.

 

Задача, данная армии донским командованием, заключалась в обороне на юго-востоке  и овладении важнейшими железнодорожными магистралями путем занятия станций  Лиски — Поворино — Елань —  Камышин — Царицын.

 

Затихшие было в октябре военные  действия на воронежском направлении  в начале ноября возобновились с  новой силой, начавшись блестящим  делом генерала Гусельщикова в районе Таловой и развившись затем в  большую операцию, завершившуюся  поражением 8-й советской армии  и занятием донцами линии Лиски  — Таловая — Новохоперск. В  районе Луганска небольшой отряд  Молодой Донской армии стоял  прочно и отбивал все атаки  противника.