А.И. Деникин : « Очерки русской смуты»

 

В середине ноября усилившиеся советские  армии вновь перешли в наступление, нанося концентрический удар на воронежском  направлении и с северовостока  на фронт Урюпинская — Усть-Медведицкая. 9-я советская армия имела вначале  успех, проникнув глубоко в Хоперский  округ, но благодаря подошедшему  к донцам с Царицынского и Воронежского фронтов подкреплению была опрокинута, и донские полки, преследуя ее, доходили до Елани и Камышина. Это  наступление, прервав железнодорожную  связь между Повориным и Царицыным, поставило в критическое положение  советскую 10-ю армию, вследствие прекращения  навигации по Волге оставшуюся без  подвоза. Точно так же успешно  отражались все настойчивые атаки  красных на царицынском направлении, и войска генерала Мамонтова, с конца ноября сами перейдя в наступление, к 5 января подошли вплотную к городу Царицыну на линию Сарепта — Воропоново — Гумрак.

 

Весь ноябрь и декабрь на огромном фронте от Луганска до Царицына, от Царицына до Маныча в мороз и стужу, поставив в строй поголовно всех казаков, способных носить оружие, изнемогая  от потерь и лишений, Дон доблестно  отстаивал свое существование против вдвое сильнейшего врага. Донская  армия неизменно одерживала верх, брала тысячи пленных и богатую  военную добычу. По существу стратегически  победа была уже на стороне донцов: зимняя операция красных расстроилась, потеряла свой планомерный характер и продолжалась лишь по инерции, без  внутренней идейной связи.

 

Но в Гражданской войне моральный  элемент более, чем где бы то ни было, властвует над всеми прочими  слагаемыми успеха. То, что было выиграно в течение многих месяцев моральным  подъемом и оружием, в один миг  было потеряно упадком духа. В казачьем настроении опять наступил перелом, который умело использовала советская  пропаганда. Наиболее чувствительным ее аргументом были обещания Советской  власти сохранить казачий уклад  и уверения в тщетности надежд на иностранную помощь, о которой  так часто и неосторожно говорил  атаман колеблющемуся фронту.

 

Уже в ноябре, невзирая на успехи, в  армии чувствовалась некоторая  моральная неустойчивость. В конце  декабря сначала один донской  полк предался на сторону красных, потом  несколько станиц, и войска Верхне-Донского округа заключили мир с большевиками и начали расходиться по домам. Пораженческое  настроение ширилось по фронту, и одновременно ширились прорывы, , в которые беспрепятственно вливались волны красных, выходя в тыл и угрожая окружением еще боровшимся войскам Хоперского округа.

 

В то же время большевики напрягали  большие усилия, посылая для вразумления  войск 8-й и 9-й армий карательные  отряды, усилив Южный фронт четырьмя новыми дивизиями и направив из Харькова на линию Бахмут — Луганск армейскую  группу Кожевникова.

 

И к концу января Донская армия  на Северном и Северо-Восточном фронте отхлынула за Дон. “Прекрасно вооруженные, снабженные пулеметами и пушками  отряды наши, — говорил атаман Краснов  на Круге [стенограмма заседания  Круга 1 февраля 1919 года], — уходят без  боя в глубь страны, оставляя хутора и станицы на поругание врагу. Теперь сдаются на милость красной  сволочи целыми сотнями и с  нею вместе идут избивать своих отцов  и братьев. Теперь арестовывают офицеров и старших начальников, выдают их на расстрел красным и тем подрывают  в них веру в казаков и лишают их необходимого мужества...”

 

Чем же объяснялся такой резкий перелом  в настроении казачества и такой  глубокий, ничем не оправдываемый развал армии?

 

Общество, армия, Круг искали прежде всего  “виновных”. Их назвал Круг, собравшийся  в феврале, осудил и удалил. Виновными  сочтены были — командующий Донской  армией и начальник штаба ее, генералы Денисов и Поляков. Круг поставил им в вину, косвенно и атаману, “недостаточную осведомленность о фронте... легковесную  самоуверенность... трения с Добровольческой  армией... убеждение в период успехов, что справятся собственными силами, и делить победу с кем бы то ни было не хотелось... оповещение фронта о скором прибытии (неприбывшей) союзной  помощи...” Наконец, непосещение  фронта командующим, “невнимание к  нуждам фронта, злоупотребление реквизициями, особенно в Южной армии” и т. д. и т. д. [краткое сообщение о  заседании 1—8 февраля 19 года]. Генерал  Денисов указывал причины иные: 1) утомление казачества, 2) гибель веры в союзников, 3) возрастание сил  противника, 4) лютая зима при недостатке одежды и теплых вещей, 5) агитация большевиков, б) агитация “общественных деятелей”  против атамана и против командующего, 7) развал тыла [отчет о вечернем закрытом заседании Круга 1 февраля]. В сущности обе стороны в своих обвинениях исследовали только нездоровую почву, на которой могло произрасти то явление  чисто психологического характера, которое Краснов и Денисов  определяли согласно “заболеванием  фронта большевизмом”. Определение, верное только в отношении симптомов  той болезни, которая поражала временами  не одно донское, но и другие казачества, русскую интеллигенцию и русский  народ. Болезни воли и духа. Ибо  донское казачество, органически  чуждое коммунистическому укладу, приняв внешние формы и даже практику большевизма, как личину, как средство кого-то провести и от кого-то спастись, на другой же день вступало с ним  в глухую борьбу всем своим нутром, всем бытовым укладом, в свою очередь  встречая со стороны Советской власти полное недоверие и прямое посягательство на жизнь казачью, быт и достояние.

 

Эта двойственность казачьих настроений чрезвычайно ярко проявилась в красочной  истории донского казака, войскового старшины Миронова. Демагог и честолюбец, мечтавший об атаманском перначе, он с самого начала Гражданской войны  поступил на службу к большевикам  и, командуя бригадой, потом дивизией, дрался весьма усердно на их Донском  фронте. Но после большевистского  вторжения на Дон в начале 1919 года зверства большевиков пробудили  совесть в нем и в его  казаках. Миронов стал на защиту разоряемых станиц, был обвинен в демагогии  и отправлен на Западный фронт. Летом, однако, ввиду тяжелого положения  на юге его переводят обратно  на Донской фронт и ставят во главе  вновь сформированного Донского корпуса, ядром которого служили  казаки северных округов. В августе  Миронов поднял восстание, к которому примкнули несколько донских  советских полков. В приказе-воззвании  от 9 августа он говорил казакам:

 

“...Что остается делать казаку, объявленному вне закона и подлежащему беспощадному истреблению? Только умирать с ожесточением.

 

Что остается делать казаку, когда  он знает, что его хата передана другому, его хозяйство захватывается  чужими людьми, а скотина выгнана  в степь в загон? Только сжигать  свои станицы и хутора. Таким образом, в лице всего казачества мы видим  жестоких мстителей коммунистам  за поруганную справедливость, что  в связи с общим недовольством  трудящегося крестьянства России, вызванным  коммунистами, грозит окончательной  гибелью революционным завоеваниям  и новым тяжким рабством народу. Чтобы спасти революционные завоевания, остается единственный путь — свалить  партию коммунистов”.

 

Восстание было подавлено в несколько  дней полуказачьими войсками Буденного. Миронов и его соучастники  были преданы суду и приговорены  к смертной казни. Но все они “выразили  чистосердечное раскаяние” и просили  взять их опять на службу в Красную  армию... Миронова большевики помиловали, и в 20-м году мы видим его вновь  командующим 2-й конной армией, сражавшейся  против крымских войск генерала Врангеля. Зимою 1921 года он снова принимает  участие в организации восстания  в Донской области и, не будучи более нужен большевикам, использовавшим его популярность до конца, предается  снова суду и кончает свою жизнь  под расстрелом.

 

Взаимоотношения наши с донской  властью с мая и до конца 1918 года определялись непримиримой позицией генерала Краснова в вопросе об едином командовании.

 

Если огромный вред, приносимый отсутствием  общего плана и разрозненностью  действий белых армий во всероссийском  масштабе (Север, Восток, Юг и Запад), не всеми сознавался достаточно отчетливо, то на общем по существу доно-кавказском театре эти тягчайшие нарушения  основ военного искусства сказывались  ясно и разительно на каждом шагу. Вопрос этот раздирал Юг, отражаясь крайне неблагоприятно на ведении военных  операций, вовлекая в борьбу вокруг него общественность, печать, офицерство, политические организации, даже правительство  Согласия. Генерал Краснов суживает теперь весь этот вопрос больного прошлого до размеров “екатеринодарской интриги” и “борьбы Краснова с Деникиным”, которого он “не хотел признать”, отрицательно относясь к его личным качествам, как госу

 

 

государственного деятеля и  стратега... Наши взаимные характеристики могут быть несколько пристрастными. Но ясно одно: личная незаинтересованность и государственные побуждения донского атамана в этом вопросе теряют значительно свою цену, если принять  во внимание, что одним из “наиболее  желательных вождей для объединенного  командования” он называл... генерала Н. И. Иванова [письмо к генералу Франше д'Эспере 6 ноября 1918 г.], на котором —  по его же, Краснова, словам — отозвались “пережитые потрясения и немолодые  уже годы и несколько расстроили его умственные способности...”

 

Отбросим личности. За ними стояло явление несравненно более крупного масштаба: вопрос шел о признании  военного центра в борьбе Юга: “Дон”  или “Добровольческая армия”? В  глазах огромного большинства русской  общественности первый представлялся  началом областным, вторая — общегосударственным; в глазах правительств и командования держав Согласия Дон был недавним союзником — пусть даже невольным  — немцев, а Добровольческая армия  “сохранила верность Согласию до конца”. Эти две предпосылки имели  решающее значение в спорном вопросе.

 

Были, очевидно, объективные причины  — не только “интриги Екатеринодара”, которые задолго до образования  мощной организации — Вооруженных  Сил Юга — привлекали в орбиту Добровольческой армии спутников  из самых отдаленных краев разваленной  России. Мы видели стремление к объединению  с нами Волжской армии Чечека и  даже армии Учредительного собрания... К нам тянулись Псковская армия, балтийские отряды и Терек. Крым просил о присылке добровольческих войск... Подложный приказ от имени главнокомандующего Добровольческой армии о подчинении ему украинских войск достаточно выяснил отношение к нам русской  общественности и офицерства Украины... Уральское войско сообщало, что “ожидает с большим нетерпением” подхода  к Волге Добровольческой армии, “имея желание в общих интересах  объединиться с нами” [16 октября 18 г. № 200 и письмо от января 19 г.]. Оренбургский атаман Дутов писал мне [11 января 19 г. № 1328]: “...Наше войско сепаратических стремлений не имеет и борется  за всю Россию. На вашу армию мы возлагаем  большие надежды и полагаем, что  только вы и решите окончательно судьбу России. Ваша армия находится на юге и имеет все под рукой. В ваших руках уголь, железо, нефть, лучшие пути сообщения, сравнительно короткое расстояние до Москвы. Кроме того, вы имеете возможность, владея Черным морем, получить всевозможные пополнения и  припасы...”

 

 

ДОН: ТРАГЕДИЯ ДОНСКОГО ФРОНТА. ОБЪЕДИНЕНИЕ  ВООРУЖЕННЫХ СИЛ ЮГА РОССИИ. УХОД АТАМАНА КРАСНОВА

 

В начале декабря генерал Пуль обратился  ко мне со словами:

 

— Считаете ли вы необходимым в  интересах дела, чтобы мы свалили  Краснова?

 

Я ответил:

 

— Нет. Я просил бы только повлиять на изменение отношений его к  Добровольческой армии.

 

— Хорошо, тогда будем разговаривать.

 

Через день-другой Пуль прислал генералу Драгомирову копию своего ответа генералу Краснову [оставляю без изменения  русский перевод письма, полученный из английской миссии] на письмо, полученное от него 7 декабря:

 

“Я должен благодарить Вас за помощь и откровенное выражение  Вашей точки зрения, хотя, к сожалению, я нашел, что Ваше мнение несогласно с моим по вопросу о назначении генералиссимуса для командования всеми русскими армиями, действующими против большевиков.

 

 

Я также намерен ответить совершенно откровенно.

 

Я должен указать Вашему Превосходительству, что я полагаю по вопросу о  назначении главнокомандующего необходимым  предварительно ознакомиться с мнением  союзников, ибо, как я понимаю  из Вашего письма, только при условии  содействия союзников и получения  от них снабжения, Вы считаете, что  будете в состоянии двигаться  вперед или даже только обороняться.

 

В полученных мною инструкциях моего  правительства мне указано было войти в сношение с генералом  Деникиным, как с представителем, согласно английскому мнению, русских  армий, действующих против большевиков. Я сожалею поэтому, что для  меня является невозможным даже рассмотрение вопроса о признании какого-либо иного офицера в качестве такого представителя.

 

Я вполне сознаю ту великолепную работу, которую Ваше Превосходительство так  искусно выполняли с донскими казаками, и я смею поздравить Ваше Превосходительство со славными походами.

 

Я бы желал надеяться, что Ваше Превосходительство проявите себя не только выдающимся воином, но и великим патриотом.

 

Если я принужден буду возвратиться и донести своему правительству, что между русскими генералами существует зависть и недоверие, это произведет очень тяжелое впечатление и, наверно, уменьшит вероятность оказания помощи союзниками. Я бы предпочел  донести, что Ваше Превосходительство проявили себя столь великим патриотом, что готовы поступиться собственными желаниями для блага России и  согласиться служить под начальством  генерала Деникина.

 

Как я уже словесно изложил князю  Тундутову, я был бы рад встретиться  с Вашим Превосходительством  неофициально и обсудить все это  дело, если бы Вы этого пожелали; и  я мало сомневаюсь в том, что мы могли бы прийти к удовлетворительному  решению.