А.И. Деникин : « Очерки русской смуты»

 

В случае этой встречи меня сопровождал  бы генерал Драгомиров — помощник главнокомандующего Добровольческой армией”.

 

Свидание состоялось 13 декабря  на границе двух областей, в Кущевке. После встречи двух поездов и  длительного, довольно оригинального  вступления, когда между “суверенным  главой пятимиллионного народа”  и “представителем великобританского  правительства” шел спор о первом визите, состоялся, наконец, обмен мнений и намечены были общие основания  возможного соглашения:

 

“1. Не объявлять об этом подчинении в приказе до той поры, пока, по заявлению атамана, мысль о необходимости  подчинения Донской армии генералу Деникину не войдет в сознание казаков.

 

2. Избегать на первых порах  отдачи категорических приказов, касающихся донских казаков, а  заменять их “указаниями” о  желательном направлении операции, с предоставлением права донскому  атаману представлять на нем  свои соображения.

 

3. Невмешательство высшего командования  Добровольческой армии во внутреннее  управление Донской армии, т.  е. в назначение командного  состава, производства в чины, призыва казаков и т. п.”.

 

Эти условия, в сущности, сводили  на нет единство командования, но, во всяком случае, признавали идею его, сдвигали вопрос с мертвой точки и давали основания для дальнейших переговоров. Они состоялись на станции Торговой 26 декабря [участники: 1) со стороны Добровольческой  армии — я, генералы Драгомиров, Щербачев (приехал из Румынии), Романовский  и другие; 2) со стороны Дона —  атаман Краснов, генералы Денисов, Поляков  и другие]. Их описал впоследствии генерал  Краснов [Всевеликое войско Донское // Архив русской революции. Т. 5.], переплетая правду с вымыслом и внеся в  рассказ обычные особенности  своего стиля: высокую самооценку свою личную и своих помощников, мудрых, красноречивых и государственно мыслящих — прямую противоположность  противникам, которым приписываются  наивные по форме и содержанию речи, циничные взгляды и побуждения...

 

Нет надобности повторять те положения  и доводы, которые сводились, с  одной стороны, к определению  нормальных форм единого командования, с другой — к полному отрицанию  их на том главнейшем основании, что  казачество с недоверием относится  к “солдатским” (не казачьим) генералам  и офицерам и что “гласное признание  подчинения разложит Дон...”

 

— Отчего же вы мне предлагали пост главнокомандующего? — задал недоуменный  вопрос генерал Щербачев...

 

Собеседование открыло такую бездну накопившейся ненависти к нам  со стороны донского командования, что дальнейшие прения казались бесполезными. Дважды я прекращал переговоры, и дважды атаман и генерал Щербачев просили меня продолжить их: положение Донского фронта становилось трагичным, донская оппозиция росла в числе и в силе, и весть о разрыве могла отразиться действительно печально на судьбе фронта и атамана. Меня также заботила немало участь Донского фронта и одолевало искреннее желание прекратить это постыдное единоборство какою угодно ценою.

 

В силу этих побуждений появились  на свет два акта:

 

1. Мой приказ (26 декабря 1918 г.  № 1):

 

“По соглашению с атаманами Всевеликого  войска Донского и Кубанского, сего числа я вступил в командование всеми сухопутными и морскими силами, действующими на Юге России”.

 

2. Приказ Донского атамана, отданный  “во избежание кривотолков”:

 

“Объявляя этот приказ (мой, № 1) донским  армиям, подтверждаю, что по соглашению моему с главнокомандующим Вооруженными Силами на Юге России, генерал-лейтенантом  Деникиным, конституция Войска Донского, Большим войсковым Кругом 15 сентября с. г. утвержденная, нарушена не будет. Достояние донских казаков, их земли  и недра земельные, условия быта и службы донских армий затронуты  не будут. Единое командование есть своевременная  и необходимая ныне мера для достижения полной и быстрой победы в борьбе с большевиками”.

 

Эти акты не определяли совершенно правовых взаимоотношений между главным  командованием и Донской армией.

 

Их должна была установить жизнь.

 

Пока происходили все эти  события, Добровольческая армия  кровавыми боями приступала к  финальному акту освобождения Северного  Кавказа и разгрома большевистских сил. Как только улучшилось положение  под Ставрополем, я перебросил оттуда б декабря 3-ю дивизию генерала Май-Маевского с бронепоездами, броневиками  и авиационными отрядами в район  Юзовки для прикрытия Каменноугольного района и обеспечения левого фланга Донской армии [стратегическая задача — “обеспечение линии Юзовка —  Мариуполь, а затем... распространение  на Бердянск — Синельниково — Нырков с прочным закреплением занятого района”]. Май-Маевский попал в чрезвычайно  сложную военную и политическую обстановку в районе, где перемещались повстанческие отряды Махно, Зубкова, Иванько и другие, петлюровские атаманы, советские войска группы Кожевникова  и, наконец, застрявшие немецкие эшелоны. Кубанские самостийники подымали сильную  агитацию против “вторжения на территорию Украины”; донской атаман настойчиво добивался наступления отряда на Харьков, взятый большевиками 21 декабря, и “занятия северных границ Украины”; а Май-Маевский в течение двух месяцев со своими 21/2, потом 41/2 тысячами штыков, с огромным напряжением и упорством едва отбивался от Махно, петлюровцев и двух дивизий большевиков.

 

Вместе с тем с ноября месяца я непрестанно напоминал союзникам  о необходимости скорейшего направления  вооруженных сил прежде всего  на Дон, где помощь эта имела бы колоссальное значение для морального подъема уставшего духом казачества. “Целым рядом телеграмм я просил оказать содействие союзными войсками на Донском фронте... Донские казаки в течение года героически сражались  и сопротивлялись превосходным силам  врага, но теперь, усталые, начинают терять веру в поддержку союзников... Если союзным командованием решено помочь нам в борьбе с большевиками, то эту помощь надо дать теперь же, чтобы  поддержать дух казаков и сохранить  Донскую область...” [Из телеграммы моей генералу Франше д'Эспере.]

 

Был один момент (21 ноября), когда французская  миссия сообщила нам о подходе  двух дивизий к Новороссийску, и  штаб мой отдавал уже спешно распоряжение о подготовке поездных составов для  перевозки головной французской  дивизии на Дон... Твердой уверенности, однако, в ее прибытии у меня не было. Поэтому об ожидаемом событии  штаб никаких объявлений не делал, а  переписка о перевозке велась в “весьма секретном” порядке. Действительно, десант в Новороссийске не появился, а взамен того вскоре начали высаживаться небольшие части союзников в  Одессе, Севастополе и Батуме.

 

На мои телеграммы генералу Франше д'Эспере ответов не поступило.

 

Англичане были положительнее и  откровеннее: на мою телеграфную  просьбу в Батум генералу Уоккеру  о необходимости оказать “немедленную моральную помощь Дону, которая могла  бы выразиться в присылке на Донской  фронт (хотя бы) двух-трех английских батальонов” [телеграмма 13 января 19 г. № 0735], генерал  Мильн выразил “крайнее сожаление, что указания, полученные (им) от великобританского  правительства, не дают (ему) права выслать (мне) войска...” [Телеграмма от 24 января 19 г.]

 

А советские прокламации, разбрасываемые во множестве по Донскому фронту, злорадно утверждали, что никакой союзной  помощи и не будет...

 

Французская военная миссия между  тем продолжала поддерживать иллюзии. К несчастью, во главе ее стоял  некто капитан генерального штаба  Фуке — человек, мало соответствовавший  трудной роли представителя Франции. И начал-то он свою карьеру на Юге  как-то странно — представлением мне на подпись дифирамба своим  заслугам для ходатайства перед  Франше д'Эспере о производстве его  в следующий чин. Окончил же совсем печально.

 

30 января я получил письмо  генерала Краснова [от 29 января. №  0109], весьма меня поразившее. 27 числа  к нему явился капитан Фуке, заявив, что он действует по  поручению генерала Франше д'Эспере. Фуке сообщил, что немедленно  же будет послана французская  дивизия из Севастополя на  помощь Дону в район Луганска, если атаман подпишет два “соглашения”. Первое из них, заключавшееся  от имени французского правительства,  гласило:

 

“1. События, происшедшие в районе Донецкого бассейна, позволили советским  войскам его занять и совершенно дезорганизовать и разрушить  промышленную жизнь. Эти события  были вызваны недостатком средств  защиты и охраны, так как донские  войска, которые были бы необходимы, охваченные большевистской пропагандой, изменили или не выполнили всего  того, что при иных обстоятельствах  они могли бы сделать.

 

2. Донское правительство, признавая,  что, не будучи в состоянии  обеспечить охрану и защиту  заводов, рудников и других  промышленных учреждений, считает  обязательным справедливое удовлетворение  как за погибшие человеческие  жизни, так и — для полного  возмещения причиненных убытков  — восстановление, вознаграждение  за бездействующие предприятия  и т. д.

 

3. Атаман Краснов и донские  власти, вышеперечисленные, настоящим  принимают на себя, как выборные  и признанные представители настоящего  донского правительства, а также  как представители одной из  будущих частей Великой России, обязательство удовлетворить лиц  и общества французских и союзных  подданных Донецкого бассейна, как  на территории в пределах Донского  войска, так и соседних районов,  куда могли распространиться  волнения, вследствие материальных  затруднений Дона. Право взыскания  убытков с украинских и других  властей предоставляется Войску  Донскому.

 

............................................................

 

4. Возмещение убытков так же, как и 5 процентов доходов (проторей) со дня прекращения работы  вследствие событий, будут уплачены  потерпевшим в 10 сроков, считая  со дня решения комиссии. Способ  и правила уплаты будут совершенно  те же, как принятые для оплаты  купонов русской 5-процентной  ренты 1906 года”.

 

Другое соглашение, заключаемое  от имени французского главнокомандующего генерала Франше д'Эспере, состояло в  следующем:

 

“1. Соглашение, подписанное 26 декабря  между генералом Деникиным, главнокомандующим  армиями Юга России, и генералом  Красновым, донским атаманом и Всевеликой Донской армии, с сегодняшнего дня  будет иметь полное применение.

 

2. Генерал Краснов, донской атаман, заявляет о признании полной  власти генерала Деникина, а как  высшего командования и власти  по вопросам военным, политическим  и общего порядка, обусловленным  обстоятельствами, генерала Франше  д'Эспере, командующего армиями союзников,  все инструкции которого будут  исполнены немедленно по передаче  их французской миссией”.

 

“Вы знаете, Ваше Превосходительство, — писал мне генерал Краснов, — в каком критическом, почти  безвыходном положении находится  Донское войско. Но при всем этом я не считаю возможным взять на себя подписать такие документы. Я прошу Ваших, как главнокомандующего, указаний. Можете Вы помочь Донскому войску — сейчас послать две или три  дивизии в район Звереве, Морозовская, Царицын для выпрямления фронта?”

 

Я ответил в тот же день телеграммой [30 января. № 157]:

 

“Письмо Ваше 109 получил. Вполне разделяю Ваше негодование по поводу предложения  капитана Фуке и одобряю Ваш отказ  подписать соглашение. Со своей стороны  заявляю следующее: 1) Какие бы ни бывали между нами несогласия и различие во взглядах, я никогда не позволял себе какого-либо действия, направленного  во вред интересам донского казачества и которое могло бы затруднить героическую борьбу казаков против нашего общего врага. Еще до нашего соглашения об едином командовании я  настойчиво требовал от союзников помощи живой силой и всегда совершенно определенно указывал, что таковая  должна быть дана прежде всего Дону, выдерживающему главный напор большевиков. 2) Поэтому предложение капитана Фуке оказать Вам помощь только при  условии подписания особого соглашения сделано не только без моего ведома, но я считаю верхом цинизма подобное ультимативное требование в ту тяжелую  минуту, которую переживает доблестное донское казачество. Считаю также  верхом бестактности предъявление капитаном  Фуке подобного требования Вам без  предварительного испрошения на то моего  согласия. 3) При всех требованиях  помощи союзными войсками я всегда совершенно определенно и настойчиво подчеркивал, что таковая ни под  каким видом не должна носить характера  оккупации, что никакое устранение или даже ограничение власти военной  и гражданской не будет допущено. Между тем предложенное Вам соглашение предусматривает подчинение генералу Франше д'Эспере по вопросам военным, политическим и общего порядка. На подобное подчинение я сам никогда не пойду и  не допущу, чтобы таковое было бы признано какою-либо из подчиненных  общему командованию частей. 4) Равным образом никогда не допущу никакого вмешательства в наши внутренние дела и считаю, что вопросы общего порядка, равно как и политического, должны решаться только нами, русскими, по нашему усмотрению, как мы их понимаем, и никакие чужеземные власти не смеют  даже претендовать на какое-либо руководство  в этом направлении. 5) На Ваш вопрос отвечаю: донской атаман не может  подписывать подобных соглашений, и  Добровольческая армия всецело  станет на защиту достоинства и чести  донских казаков, если бы то потребовалось, как последствие отказа дать подпись  под такими позорными для русского имени документами. 6) Мною принимаются все меры переброски частей Кавказской Добровольческой армии на помощь донским армиям, и последним в скором времени будет оказана всяческая поддержка, которая, не сомневаюсь, скоро поможет остановить продвижение красных и с Божьей помощью и верой в наше правое дело позволит обратить временный успех противника в полное его поражение”.

 

Вместе с тем я сообщил  генералу Франше д'Эспере (телеграмма 3 февраля. № 188) о действиях капитана Фуке, выразил свою уверенность, что  “эти не соответствующие достоинству  русского имени документы... не были присланы французским командованием, а явились результатом неправильного  понимания капитаном Фуке всей ответственности  сделанного им по личной инициативе выступления...”

 

Фуке был отозван, но на вопрос мой  ответа не последовало.

 

Донская армия откатывалась, и депутаты северных округов, собиравшиеся на Круг, который должен был открыться 1 февраля, приносили тяжелые вести о  том полном развале, который охватил  Северный фронт. Росли растерянность, уныние и вместе с тем недовольство властью и особенно командованием.

 

Генерал Краснов в ряде писем  сообщал об отчаянном положении  Дона и просил помощи.

 

Еще до открытия Круга по постановлению  частного заседания его прибыла  ко мне в Екатеринодар депутация  членов Круга во главе с генералом  Поповым узнать, правда ли, что благодаря  нежеланию донского атамана подчиниться  фактически единому командованию Дону не будет оказана помощь. Я ответил:

 

— Это вздор. Наши личные отношения  ни в малейшей степени не могут  повлиять на отношение к Дону. Снабжение, которое мне дадут союзники, будет  посылаться и Дону; все иноземные  силы, которые пришлют мне, будут  отправлены исключительно на Дон. Все, что можно будет извлечь с  кавказского театра, я перебрасываю на помощь Дону...

 

Не закончить операции на Северном Кавказе — значило бы свести на нет все огромные наши усилия, допустить  вновь залить многострадальную Кубань красной гвардией, лишить себя и  Дон открытого во внешний мир  окна (Черное море, Новороссийск) и поставить  самую Донскую область под  угрозу окружения.

 

Только к январю 1919 года обозначился  решительный перелом операции в  нашу пользу. И в январе была переброшена  на усиление Май-Маевского еще одна добровольческая дивизия (1-я), жестоко  пострадавшая в боях под Ставрополем  и не имевшая отдыха. 23 января мы взяли Грозный, 29-го — Владикавказ, а уже 2 февраля генерал Попов  телеграфировал Кругу, что кубанские  дивизии для пер броски на Дон готовы, но мало подвижного состава, застрявшего после перевозки добровольцев на Дон, и необходимо... избрать членов Круга для сопровождения поездов...

 

Ибо тот прием, который практиковался  донским атаманом для “успокоения  умов казаков” — объявление в приказах и речах о необходимости “заняться  строительством своей разоренной родины”  и о невыводе их поэтому за пределы  Дона, вызвал подражание на Кубани: кубанцы  так же не хотели удаляться “от  родных хат” и не понимали, почему донцы  могут не оставлять свои пределы, а они должны “бросать Кубань”.