А.И. Деникин : « Очерки русской смуты»

 

Раскол не ограничивался вершинами  власти: он шел глубже и шире, поражая  бессилием ее органы.

 

Временное правительство представляло механическое соединение трех групп, не связанных между собой ни общностью  задач и целей, ни единством тактики: министры -- социалисты 3, либеральные  министры  4 и отдельно -- триумвират, в составе Керенского (с.-р.), Некрасова (р.-д.) и Терещенко (безп.). Если часть  представителей первой группы находила зачастую общж язык и одинаковое государственное  понимание с либеральными министрами, то Авксентьева, Чернова и Скобелева, сосредоточивших в своих руках  все важнейшие ведомства, отделяла от них пропасть. Впрочем значение обеих групп было довольно ничтожно, так как триумвират "самостоятельно решал все важнейшие вопросы  вне правительства, и иногда даже решения их не докладывались последнему".  5 Протесты министров против такого порядка управления, представлявшего  совершенно не прикрытую диктатуру, оставались тщетными. В частности  свое расхождение с Корниловым и  вопрос о предложенных им почти ультимативно мероприятиях Керенский старался всемерно изъять из обсуждения правительства.

 

Несколько в стороне от этих трех групп, вызывая к себе сочувствие либеральной, оппозицию социалистической и плохо скрытое раздражение  триумвирата, стояло военное министерство Савинкова.  6 Савинков порвал с партией  и с советами. Он поддерживал резко  и решительно мероприятия Корнилова, оказывая непрестанное и сильное  давление на Керенского, которое, быть может, увенчалось бы успехом, если бы вопрос касался только идеологии нового курса, а не угрожал Керенскому перспективой самоупразднения... Вместе с тем, Савинков не шел до конца и с Корниловым, не только облекая его простые и суровые положения в условные внешние формы "завоеваний революции", но и отстаивая широкие права военно-революционным учреждениям -- комиссарам и комитетам. Хотя он и признавал чужеродность этих органов в военной среде и недопустимость их в условиях нормальной организации, но... по-видимому надеялся, что после прихода к власти комиссарами можно было назначать людей "верных", а комитеты -- взять в руки. А в то же время бытие этих органов служило известной страховкой против командного состава, без помощи которого Савинков не мог достигнуть цели, но в лояльность которого в отношении себя он плохо верил. Характер "содружества" и сотрудничества генерала Корнилова и Савинкова определяется тем небезъинтересным фактом, что приближенные Корнилова считали необходимым во время приездов Савинкова в Ставку и в особенности во время их бесед с глазу на глаз принимать некоторые меры предосторожности... Так было не только в конце августа в Могилеве, но и в начале июля в Каменец-Подольске.

 

Савинков мог идти с Керенским  против Корнилова и с Корниловым против Керенского, холодно взвешивая  соотношение сил и степень  соответствия их той цели, которую  он преследовал. Он называл эту цель -- спасением Родины; другие считали  ее личным стремлением его к власти. Последнего мнения придерживались и  Корнилов и Керенский.

 

Раскол созрел и в руководящих  органах революционной демократии. Центральный исполнительный комитет  советов все более и более  расходился с Петроградским советом  как по вопросам принципиальным, в  особенности о конструкции верховной  власти, так и вследствие претензии  обоих на роль высшего представительства  демократии. Более умеренный Центральный  комитет не мог уже состязаться  пленительными для масс лозунгами  с Петроградским советом, неудержимо шедшим к большевизму. В среде  самого совета по основным политическим вопросам все чаще обозначалась прочная  коалиция меньшевиков -- интернационалистов, левых социал-революционеров и большевиков. Если обострялись сильно грани между  двумя основными подразделениями  социал-демократии, то еще резче  проявилось разложение другой главенствующей партии -- социал-революционеров, из которой  после июльских дней, не порывая  еще окончательно формальной связи  со старой партией, выделилось левое  крыло ее, наиболее яркой представительницей которого была Спиридонова. В течении  августа левые с.-ры., возросши численно в советской фракции чуть ли не до половины ее состава, становятся в  резкую оппозицию и к партии, и  к кругам, единомышленным с Центральным  исполнительньим комитетом, требуя полного разрыва с правительством, отмены исключительных законов, немедленной  социализации земли и сепаратного  перемирия с центральными державами.

 

В такой нервной, напряженной атмосфере  протекал весь июль и август месяцы. Трудно учесть и разграничить зависимость  двух аналогичных явлений полного  разброда -- среди правящих и руководящих верхов с одной стороны и народной массы -- с другой: был ли разброд наверху прямым отражением того состояния брожения страны, в котором еще не могло определиться конечных целей, стремлений и воли народной, или наоборот -- болезнь верхов поддерживала и углубляла процесс брожения. В результате, однако, не только не появлялось ни малейших признаков оздоровления, а наоборот все стороны народной жизни быстро и неизменно шли к полному расстройству.

 

Участились и внешние проявления этого расстройства, в особенности  в области обороны страны. 20 августа  разразилась рижская катастрофа, и германцы явно начали готовиться к большой десантной операции, угрожавшей Ревелю и Петрограду. В  то время, когда производительность военной промышленности падала в  угрожающих размерах (снарядное производство на 60 проц.), 14 августа происходит вызванный  несомненно злонамеренно грандиозный  взрыв пороховых заводов и  артиллерийских складов в Казани, которым уничтожено было до миллиона снарядов и до 12 тысяч пулеметов. Во второй половине августа назревала  всеобщая железнодорожная забастовка, угрожавшая параличом нашему транспорту, голодом на фронте и всеми сопряженными с этим явлением роковыми последствиями. В армии участились случаи самосудов  и неповиновения. То словоблудие, которое  текло непрерывно из Петрограда и  там отравляло и опьяняло мысль  и совесть верхов революционной  демократии, на широкой арене народной жизни обращалось в прямое действие. Целые области, губернии, города порывали административную связь с центром, обращая русское государство  в ряд самодовлеющих и самоуправляющихся  территорий, связанных с центром  почти исключительно... неимоверно возросшей  потребностью в государственных  денежных знаках. В этих "новообразованиях" постепенно пропадал вызванный первым подъемом революции интерес к  политическим вопросам, и разгоралась  социальная борьба, принимая все более  сумбурные, жестокие, негосударственные  формы.

 

А на фоне этой разрухи надвигалось  новое потрясение -- вновь и явно подготовлявшееся восстание большевиков. Оно было приурочено к концу августа. Если тогда могли возникать сомнения и колебания в оценке положения  и грозящей опасности, в выборе "равнодействующей" и в томительных поисках жизнеспособной коалиции, то теперь, когда август 1917 года -- уже далекое прошлое, сделавшееся  достоянием истории, не может быть никаких  сомнений по крайней мере в одном: что только власть, одухотворенная решимостью беспощадной борьбы с  большевизмом, могла спасти страну, почти обреченную.

 

Этого не мог сделать Совет, органически  связанный со своим левым крылом Не мог и не хотел, "не допуская борьбы с целым политическим течением" и лицемерно требуя от правительства  прекращения "незаконных арестов  и преследования", применяемых  к "представителям крайних течений социалистических партий".

 

Этого не мог и не хотел сделать  и Керенский -- товарищ председателя Совета, грозивший некогда большевикам "железом и кровью". Даже 24 октября, то есть накануне решительного большевистского  выступления, признав наконец "действия русской политической партии (большевиков) предательством и изменой Российскому  государству", Керенский, говоря о  захвате власти в петроградском  гарнизоне военно-революционным  комитетом, поясняет: "но и здесь  военная власть по моему указанно, хотя и было наличие всех данных для того, чтобы приступить к решительным  и энергичным мерам, считала надобным дать сначала людям возможность  сознать свою сознательную или бессознательную  ошибку"... 8

 

Таким образом, стране предстояла альтернатива: без борьбы и в самом непродолжительном  времени подпасть под власть большевиков, или выдвинуть силу, желающую и  способную вступить с ними в решительную  борьбу.

 

 

 

ГЛАВА II.

 

Начало борьбы: генерал Корнилов, Керенский и Савинков. Корниловская "записка" о реорганизации армии.

 

В борьбе между Керенским и Корниловым, которая привела к таким роковым  для России результатам, замечательно отсутствие прямых политических и социальных лозунгов, которые разъединяли бы борющиеся стороны. Никогда, ни до выступления, ни во время его -- ни официально, ни в порядке частной информации Корнилов не ставил определенной "политической программы". Он ее не имел. Тот документ, который известен под этим названием, как увидим ниже, является плодом позднейшего  коллективного творчества быховских  узников. Точно также в сфере  практической деятельности Верховного главнокомандующего, облеченного не отмененными правами в области  гражданского управления на территории войны, он избегал всякого вмешательства  в правительственную политику. Единственный приказ его в этой сфере имел ввиду  земельную анархию и, не касаясь  правовых взаимоотношений землевладельцев, устанавливал лишь судебные репрессии  за насильственные действия, угрожавшие планомерному продовольствованию армии, вследствие "самоуправного расхищения на театре военных действий государственного достояния". Достоин внимания ответ  Корнилова явившимся к нему подольским землевладельцам:

 

-- Вооруженную силу для охраны  урожая, необходимого для армии,  я дам. Я не постесняюсь применять  эту вооруженную силу по отношению  к тем безумцам, которые, ради  удовлетворения низменных инстинктов, губят армию. Но я не задумаюсь  так же расстрелять любого  из вас, в случае обнаружения  нерадения или злоумышления при  сборе нынешнего урожая.

 

Несколько неожиданно отсутствие яркой  политической физиономии у вождя, который должен был взять временно в свои руки руль русского государственного корабля. Но при создавшемся к осени 1917 года распаде русской общественности и разброде политических течений казалось, что только такого рода нейтральная сила при наличии некоторых благоприятных условий могла иметь шансы на успех в огромном численно, но рыхлом интеллектуально сочетании народных слоев, стоявших вне рамок "революционной демократии". Корнилов был солдат и полководец. Этим званием своим он гордился и ставил его всегда на первый план. Мы не можем читать в душах. Но делом и словом, подчас откровенным, не предназначавшимся для чужого слуха, он в достаточной степени определил свой взгляд на предстоящую ему роль не претендуя на политическую непогрешимость, он смотрел на себя, как на могучий таран, который должен был пробить брешь в заколдованном круге сил, облепивших власть, обезличивших и обескровивших ее. Он должен был очистить эту власть от элементов негосударственных и не национальных и во всеоружии силы, опирающейся на восстановленную армию, поддержать и провести эту власть до изъявления подлинной народной воли.

 

Но слишком, быть может, терпимый, доверчивый и плохо разбиравшийся в людях, он не заметил, как уже с самого зарождения его идеи ее также облепили со всех сторон элементы мало-государственные  иногда просто беспринципные. В этом был глубокий трагизм в деятельности Корнилова.

 

Политический облик Корнилова  остался для многих неясным и  теперь, три с лишним года спустя после его смерти. Вокруг этого  вопроса плетутся легенды, черпающие  свое обоснование в характере  того окружения, которое не раз творило  его именем свою волю.

 

На этом шатком и слишком растяжимом основании, представленном в широком  диапазоне от мирного террориста через раскаявшегося трудовика  до друга Иллиодора, можно выводить какие угодно узоры, с одинаковым вероятием на полное искажение истины. Монархист -- республиканец. Реакционер -- социалист. Бонапарт -- Пожарский. "Мятежник" -- народный герой. Такими противоположениями полны отзывы о покойном вожде. И, если "селянский министр" Чернов некогда в своем возмутительном воззвании объяснял планы Корнилова  желанием "задушить свободу и  лишить крестьян земли и воли", то митрополит Антоний в слове, посвященном  памяти Корнилова, незадолго до оставления русской армией Крыма упрекнул погибшего... в "увлечении революционными идеями".

 

Верно одно: Корнилов не был ни социалистом, ни реакционером. Но напрасно было бы в  пределах этих широких рамок искать какого либо партийного штампа. Подобно  преобладающей массе офицерства и командного состава, он был далек  и чужд всякого партийного догматизма; по взглядам, убеждениям примыкал к  широким слоям либеральной демократии; быть может не углублял в своем  сознании мотивов ее политических и  социальных расхождений и не придавал большого значения тем из них, которые  выходили за пределы профессиональных интересов армии.

 

Корнилова -- правителя история  не знает. Но Корнилова -- Верховного главнокомандующего мы знаем. Этот Корнилов имел более  чем другие военачальники смелости и мужества возвышать свой голос  за растлеваемую армию и поруганное офицерство. Он мог поддерживать правительства  и Львова и Керенского, независимо от сочувствия или не сочувствия направлению  их политики, если бы она вольно и  невольно не клонилась по его убеждению  к явному разрушению страны. Он отнесся  бы совершенно отрицательно в принципе, но вероятно не поднял бы оружия даже и  против однородного социалистического  правительства, если бы такое появилось  у власти и, паче чаяния, проявило сознательное отношение к национальным интересам  страны. Корнилов не желал идти "ни на какие авантюры с Романовыми", считая, что "они слишком дискредитировали себя в глазах русского народа"; но на заданный ему мною вопрос -- что, если Учредительное Собрание выскажется за монархию и восстановит павшую династию? -- он ответил без колебания:

 

-- Подчинюсь и уйду.

 

Но Корнилов не может мириться с  тем, что "будущее народа -- в слабых безвольных руках", что армия разлагается, страна стремительно идет в пропасть и, "как истинный сын русского народа", в неравной борьбе без  колебания и без сомнения "несет  в жертву Родине самое большое, что  он имеет -- свою жизнь". Этой, по крайней  мере, непреложной истины не могут  отрицать ни друзья, ни враги его.

 

Официально борьба Корнилова с  Керенским (точнее с триумвиратом) происходила  на почве разногласия их по отношению  к мероприятиям, предложенным в известной  записке Корнилова.

 

Еще 30 июля на совещании с участием министров путей сообщения и  продовольствия Корнилов высказал взгляд: "для окончания войны миром, достойным великой, свободной России, нам необходимо иметь три армии: армию в окопах, непосредственно  ведущую бой, армию в тылу -- в  мастерских и заводах, изготовляющую  для армии фронта все ей необходимое, и армию железнодорожную, подвозящую это к фронту"... "Не касаясь  вопроса -- какие меры необходимы для  оздоровления рабочей и железнодорожной  армий, предоставляя разобраться в  этом вопросе специалистам", Корнилов считал, однако, что "для правильной работы этих армий они должны быть подчинены той же железной дисциплине, которая устанавливается для  армий фронта".