Обеспечение территориальной целостности и неприкосновенности российского государства сравнительно-правовые и уголовно-правовые аспект

В рамках Главы 16 «О измене и переписке  с неприятелем» также формировался ряд составов преступлений, направленных в том числе и против территориальной целостности государства – государственная измена, выражающаяся в содействии неприятелю и разглашении государственной тайны (арт. 124), в сообщении пароля или лозунга неприятелю, о подаче последнему знака (арт. 125).

Положения Соборного Уложения и  Уставов Петра I оставались источниками российского уголовного права вплоть до середины XIX столетия, когда значительные кодификационные работы привели к созданию Свода законов 1832 года, а затем и к Уложению о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года.

В Уложении 1845 года^[69] и в последующем Уголовном Уложении 1903 года^[70] нормы о защите территориальной целостности и неприкосновенности России получили наибольшее развитие. Законы отдельно выделили группу государственных преступлений, имеющих своим объектом «самое существование государства, ненарушимость его бытия, целости, независимости».^[71] Детальная проработка составов данных преступлений в законе и в научных трудах обусловлена активизацией антиправительственных выступлений в России в конце XIX – начале XX века, причем как в национальных окраинах, так и в центральных губерниях.

Так, Глава 3 Уложения 1903 года «О бунте  против Верховной Власти и о преступных деяниях против Священной Особы  Императора и Членов императорского Дома» содержала ст. 100, согласно которой «виновный в насильственном посягательстве на изменение в России или в какой-либо ее части установленных Законами Основными образа правления или порядка наследия Престола или на отторжение от России какой-либо ея части» наказывался смертной казнью. Эта норма дополнялась положениями о наказуемости приготовления к бунту (ст. 101) и о запрете на участие в сообществе, организовавшемся для совершения бунта (ст. 102), причем в ст. 102 содержалась и часть третья, устанавливавшая ответственность за «подговор к составлению сообщества».

Важнейшей особенностью законодательного материала этого  времени стало четкое обособление  посягательств на территориальную  целостность государства изнутри  от различного рода государственных измен. Обосновывая это решение, Н. С. Таганцев писал: «отделение какой-либо области является посягательством на внутренний быт государства, на одно из существенных условий государственной организации – целостность государственной территории, и только разве в весьма немногих случаях попытка такового отделения может оказаться особым видом оказания услуги иноземным врагам государства; поэтому деяние этого рода отнесены к мятежу, а не к измене».^[72]

Комментируя эти нормы, Н. С. Таганцев также указывал, что  для квалификации упомянутых преступлений безразлично, будет ли отторгнутая  часть территории присоединена к  какому-либо иностранному государству  или будет сделана попытка  создать в отторгнутой части самостоятельное политическое целое.^[73] Им же обращено внимание на содержание термина «посягательство» в составе бунта, которым охватывались «как довершенное, так и недовершенное злодеяние».^[74] В итоге, нетрудно заметить, что в ст. 100 – 102 Уложения законодатель криминализировал подстрекательство к приготовлению, приготовление, покушение к бунту и собственно бунт, состав которого был сформулирован по типу формального.

Само по себе изменение  системы правления в России преступлением  не считалось. Основным признаком, определяющим преступность мятежа, и отличающим его от реформ, был насильственный характер изменений. Комментаторы закона справедливо указывали на возможность изменений существующего строя «сверху» и «снизу». «По общему правилу насилие предполагается физическое, и без такового физического насилия, так называемая «революция снизу», от управляемых, едва ли может быть осуществлена. Но как скоро речь заходит о революции сверху, от управляющих, тогда вполне мыслимо осуществление ее путем морального давления, так как политические власти и учреждения смогут действовать однако силою их служебного положения. В подобном случае условию насильственности переворота вполне будет соответствовать идея злоупотребления властью».^[75] Таким образом, по субъекту преступления и характеру насилия проводилось весьма четкое отграничение насильственного бунта, направленного на изменение существующего государственного строя, от превышения власти и злоупотребления властью, также направленными на изменение строя.

Весьма подробно в уголовно-правовой науке и практике разрабатывались понятие и признаки преступных сообществ, поскольку в них видели движущую силу различного рода политических выступлений. Они определялись как «длящееся и организованное соучастие нескольких лиц в достижении общественно-политической цели преступными средствами».^[76] В качестве признаков сообщества рассматривались: наличие нескольких лиц; периодичность собраний, спаянность воли всех участников, формирование на этой основе коллективной воли; наличие умысла на изменение существующего строя, изменение порядка наследования Престола или отторжение какой-либо части территории России за счет совершения таких преступлений как бунт. Уложение четко отличало «политическое» преступное сообщество от шайки – организованной группы для совершения ообщеуголовных преступлений; отличие это выступало в первую очередь в том, что для шайки преступление было конечной целью формирования, а для сообщества – лишь средством достижения общественно-политической цели. Таким образом, в Уложении достаточно четко были заложены основы современного социологического понимания терроризма и террористической организации.

Охране территориальной целостности  и безопасности государства были посвящены и традиционные нормы о государственной измене. Согласно ст. 108 Уложения 1903 года «российский подданный, виновный в способствовании или благоприятствовании неприятелю в его враждебных против России действиях», наказывался каторгой. Уложение 1903 года, как и Уложение 1845 знало несколько разновидностей государственной измены: измена вообще, военная измена и измена дипломатическая.^[77]

Единство и целостность территории государства защищались и положениями главы V Уголовного Уложения «О смуте». Так ст. 121 устанавливала ответственность за «участие в публичном скопище, заведомо собравшимся с целью выразить неуважение к Верховной Власти или порицание установленных Законами Основными образа правления или порядка наследия Престола, или заявить сочувствие бунту или измене или лицу, учинившему бунтовщическое или изменническое деяние, или учению, стремящемуся к насильственному разрушению существующего в государстве общественного строя, или последователю такого учения». В ст. 123 предусматривались квалифицирующие признаки этого деяния: сопряженность его с насильственным сопротивлением властям; с захватом склада оружия, железных дорог, монетного двора; с освобождением арестантов; с использованием взрывных устройств. В отличие от сообществ скопище не предполагало заранее подготовленной деятельности всех его участников и являло собой случайное, непредвиденное скопление людей, соединение их в общем действии, направленном против существующей власти. В рассматриваемой норме мы обнаруживаем аналог современного запрета массовых беспорядков, совершенных с политическими целями.

Указанные государственные преступления, подрывающие основы государственного порядка, расшатывающие устои власти, привносящие смуту в народ, были составлены законодателем достаточно точно и грамотно. Они в полной мере отвечали политической ситуации (хотя иногда и грешили несоблюдением некоторых уголовно-правовых принципов). Спецификой государственных преступлений являлась возможность назначения в качестве наказания за них наряду с казнью, такого вида наказания как конфискация всего имущества в доход государства. Как справедливо отметил А. Лохвицкий, конфискация выполняла важную восстановительную функцию, особенно в ситуациях, когда государство конфисковывало земли политически неблагонадежных землевладельцев в пограничных губерниях с целью сохранения единства и целостности территории государства.^[78]

Нормы уголовного законодательства о  защите единства России дополнялись  положениями предупредительного законодательства. В частности, Устав предупреждения и пресечения преступлений (Т. XIV Свода Законов Российской империи) предусматривал в качестве приложения Положение о мерах к охране государственного порядка и спокойствия. Ст. 4 этого Положения гласила, что «в тех случаях, когда проявления преступной деятельности лиц, злоумышляющих против государственного порядка и общественной безопасности, принимают в отдельных местностях столь угрожающий характер, что вызывают необходимость особых мероприятий, направленных к прекращению сих проявлений, местности эти объявляются в исключительном положении»^[79]. Это влекло за собой расширение круга обязанностей и пределов власти существующих административных установлений, а равно усиление ответственности частных и должностных лиц за неисполнение гражданских обязанностей.

Несмотря на то, что  к XIX веку понятие государственной территории было окончательно определено и оформлена большая часть границ России с иностранными государствами,^[80] Уложение 1845 года уделяло недостаточное внимание вопросу ответственности за незаконное пересечение и противоправное изменение границы. Объяснения этого факта очевидно. Существование крепостного права и паспортной системы существенным образом затрудняло передвижение российских подданных не только за границу, но и в пределах империи, в связи с чем вопрос о незаконном пересечении границ практически не возникал. Законодателя в большей степени беспокоила проблема перехода российских подданных в подданство других государств, поступление российских подданных на службу в иностранные государства, отказ возвратиться из-за границы; ответственности за эти действия были посвящены ст. 354 – 357 Уложения, составлявшие главуVII «О недозволенном оставлении отечества» Раздела IV «О преступлениях и проступках против порядка управления». Что касается изменения границы, то в период господства теории естественных границ, когда само их обозначение определялось естественными, природными, физическими преградами, их изменение было ни теоретически, ни практически не осуществимо.

Тем не менее, отдельные положения  о нарушении пограничных правил Уложение все-таки содержало. В частности, ст. 1182 предусматривала ответственность  в виде немедленной высылки за границу иностранцев, прибывших  в Россию «для поселения на землях казенных или частных, которые вопреки существующим постановлениям, не будут иметь надлежащих кордонных свидетельств». Кроме того, в казуистичной манере Уложение устанавливало ответственность: евреев «за отлучку без узаконенного дозволения» за границу в виде исключения из подданства России (ст. 1188); работников и извозчиков, за отъезд за границу с неисправными документами (ст. 1189); жителей Великого Княжества Финляндского за проезд в «другие области империи» без установленного паспорта (ст. 1191). Указанные положения дополнялись ст. 1180 из группы постановлений о бродяжничестве, согласно которой «те из евреев, которые сообразно с постановлением ст. 1188 сего Уложения, были навсегда исключены из подданства России ..., на основании трактатов будут переданы иностранными правительствами нашим пограничным начальствам, а равно иностранцы, которые после двукратной за границу, с воспрещением возвращаться в империю, высылки, будут снова задержаны в России, признаются бродягами».

Уложение 1903 года несколько изменило решение вопроса об ответственности за незаконное пересечение границы. В нем предусматривалось две статьи общего характера. В ст. 265 была установлена ответственность для тех лиц, которые будут подговаривать российских подданных к неразрешенному переселению в пределах России или за границу. А в ст. 270 было определено наказание за отлучку за границу без установленного вида. Причем, как указывал Н. С. Таганцев, «за нарушение правил о временном переходе и переходе за граничную черту в местах пограничных в законе не определено особого наказания. В Уложении оба эти случая включены в ст. 270».^[81]

Как видим, относительно пересечения  границы, российское государство (и в связи с этим, его с полным правом его можно назвать полицейским) в большей степени волновали вопросы реализациии подданными права на свободу передвижения и выбора места жительства, нежели вопросы соблюдения порядка перехода через границу и обеспечения территориальной неприкосновенности государства.

В подобном виде система норм о  защите территориальной целостности  государства просуществовала до начала XXвека. XX век в истории российского государства начался революционной перестройкой всего уклада общественной жизни и государственного порядка. Революция 1917 года кардинальным образом изменила представления о сущности государственной власти, статусе народов в составе России, статусе личности. Свержение самодержавия, провозглашение России республикой, ликвидация сословий, провозглашение равенства граждан перед законом, отделение церкви от государства, признание права наций на самоопределение, изменение территории государства, становление России как федеративного государства, необходимость вооруженной защиты завоеваний революции от внешних и внутренних угроз, сопровождавшееся пересмотром и отказом от законодательства периода империи обусловили принципиально новый подход отечественного законодателя к решению проблем обеспечения территориального единства и целостности государства.

Становление советского уголовного законодательства до принятия Уголовного Кодекса 1922 года знает целый ряд нормативных  актов, посвященных рассматриваемой  проблеме.

Наиболее опасные «контрреволюционные» преступления впервые были сформулированы в постановлении Кассационного отдела ВЦИК РСФСР от 06. 10. 1918 г. «О подсудности революционных трибуналов» и в Положении о революционных военных трибуналах от 20. 11. 1920 г. К числу преступлений, угрожающих единству власти и целостности государства в них следует отнести: заговоры и восстания с целью ниспровержения советского социалистического строя, измену Советской республики, восстания против органов рабоче-крестьянского правительства и поставленных им властей, сопротивление проведению в жизнь требований законов Республики или постановлениям и распоряжениям советских властей, агитацию и провокацию, имеющие целью вызвать совершение массами или частями войск указанных выше деяний.^[82] Как видим, специальных предписаний относительно защиты именно территории государства создано не было. Это и понятно, поскольку формирующееся государство еще не имело четко обозначенных территориальных пределов. Точнее пределы были (прежние границы Российской империи), но территория в этих пределах не сразу и не вся оказалась под властью новых органов власти. В силу этого после революции основная задача новой власти состояла не в том чтобы защитить территориальное верховенство (его попросту еще не было), а в том, чтобы это верховенство установить в прежних границах империи, с учетом начавшегося процесса ее распада в силу реализации народами официально предоставленного им права на самоопределение вплоть до отделения.