Обеспечение территориальной целостности и неприкосновенности российского государства сравнительно-правовые и уголовно-правовые аспект

В области внутренней политики применение силы также имело  место в процессе укрепления и  расширения единого государства. Однако иной раз политическое благоразумие заставляло руководство страны идти на уступки местному населению ради сохранения единства страны. Примером уступок со стороны княжеской власти местному населению может служить законодательная деятельность Ярослава и его сыновей. Так, после известных событий, развернувшихся в Новгороде в 1015 году, Ярослав составляет один из первых кодифицированных актов Древней Руси – Правду Ярослава, суть которой состояла в том, чтобы путем выдачи определенных правовых гарантий Новгороду, предохраняющих новгородцев от насилий, творившихся дружиной, обеспечить поддержку Новгорода в предстоящей борьбе за Киев и великокняжеский престол.^[53]

Как видим, деятельность великокняжеской власти на Руси в IX – XI веках состояла преимущественно в укреплении позиций самого государства: формировании его территории и юрисдикции (в отношении понимания последней большую роль играют Договоры Руси с Византией 911 и 944 годов). На этом этапе в силу объективных причин не были выработаны специальные уголовно-правовых нормы о защите территориального верховенства государства, происходило лишь формирование его территории и укрепление власти. Как справедливо заметил В. А. Рогов «правовая регламентация антигосударственной преступности происходит уже в эпоху развитой государственности».^[54]

К XII веку развитие древнерусского государства приводит к тому, что представители династии, получавшие от великого князя отдельные области государства в управление, заметно усиливают свои позиции и постепенно превращают свои вассальные владения в «отчины». Политическая система Руси приобретает полицентричный характер при сохранении символического значения Киева, обладание которым было формальным признаком старейшинства среди русских князей. В период феодальной раздробленности (удельный период), на первый взгляд, не имеет смысла говорить о территориальном единстве русского государства. Однако, в историческом процессе XII – XIII веков действовали одновременно как центробежные, так и центростремительные силы. «Полной феодальной раздробленности не было. Дело в том, что экономические тенденции, ведшие к развитию отдельных княжеств в известном обособлении друг от друга, не совпадали с оказавшимися очень сильными идеологическими тенденциями, в конечном счете, также определявшимися экономически, но требовавшими сохранения государственного единства Руси, в первую очередь, в отношениях с внешним миром».^[55] Идеология компенсировала шаткость деления русской земли на отчины. Поэтому сознание единства Руси не прерывалось ни в одно из последующих десятилетий и, напротив, резко обострялось в периоды внешних поражений Руси. Оригинальным с художественной точки зрения и значительным в политическом отношении выражением идеи единения всех русских земель служит «Слово о полку Игореве». Основная патриотическая идея Слова – идея единства земли русской, кровной связи всех ее частей, общности их интересов перед лицом внешней угрозы. Логика единства русской земли, пронизывающая «Слово о полку Игореве» должна была привести и привела к исторически оправданной идее единовластия и сильной княжеской власти, способной воссоздать территориальное единство и целостность русского государства. «С точки зрения национальной, - пишет М. Ф. Владимирский-Буданов, - вся Русская земля представлялась уже единым целым даже в глазах враждующих князей».^[56]

Идея национального единства стала  идеологическим основанием объединения  русских земель вокруг Москвы в XVвеке. В процессе централизации происходило преобразование всей политической системы. На месте множества самостоятельных княжеств образуется единое государство; изменяется система сюзеренно-вассальных отношений (бывшие великие князья сами становятся вассалами московского великого князя); складывается сложная иерархия феодальных чинов; развивается всероссийский рынок.

В XV веке процесс собирания русских земель вокруг Москвы был фактически завершен: оформились границы государства, сформирован центральный аппарат управления, определены взаимоотношения центральной и местный властей, денежная система сосредотачивается в руках государства, устанавливаются единые торговые пошлины, унифицируется система налогообложения. Все эти факты требовали обновления законодательства, которое бы закрепило сложившийся уклад отношений и установило санкции за его нарушение. Такими актами стали Судебник, изданный в 1497 году и получивший название Судебника Ивана III, и Судебник 1550 года – Судебник Ивана Грозного.

Являясь комплексными источниками  не только процессуальных, но и материальных уголовно-правовых предписаний, Судебники содержали в себе и ряд интересующих нас предписаний относительно защиты единства и целостности территории государства.

Именно в Судебниках впервые  появляется понятие «крамолы», то есть антигосударственного деяния. Первоначально крамола выражалась главным образом в «отъездах» князей и бояр, пытавшихся сохранить свою самостоятельность. Но по мере укрепления великокняжеской власти крупные бояре стали прибегать к прямой измене, заговорам, восстаниям и иным действиям, направленным против власти и жизни самого великого князя. Повышенная общественная опасность крамолы обусловила и то обстоятельство, что крамольник, покушавшийся на государственный строй или особу государя, наказывался даже за голый умысел.^[57] Интересно отметить, что состав крамолы, означавшей раздор в правящих кругах, не мог быть инкриминирован представителям низших сословий, выступавших против господствующего класса. Для обозначения подобных действий использовалось понятие мятежа, которое «характеризовало массу и не чисто политических, но крайне опасных действий, способствующих развалу государства, влекущих нестабильность, побуждение к мятежу».^[58]

Наиболее распространенной формой антигосударственных преступлений, подрывающих его внешнюю безопасность, был тайный перевет, то есть разного  рода сношения с врагами князя. Зародившись  еще в XI веке, состав измены был существенно уточнен в XV веке в связи с так называемыми крестоцеловальными записями. В них давалось обязательство «никуда не отъехати», «служить князю, княгине и их детям», «в правду, безо всякие хитрости», «лиха не мыслити, ни думати, ни делати» и «о готовящемся на государя лихе известить».^[59] Следовательно, измена князю, сношение с его врагами для ослабления русского государства стало одним из самых опасных государственных преступлений, которое каралось даже в случае обнаружения умысла. Измена могла быть выражена и в форме завладения государством, узурпации власти путем самозванства.

В целом же оценивая значение Судебников в деле охраны единства и целостности Российского государства, следует отметить, что они, являясь первыми кодифицированными актами централизованного государства, закрепили сложившуюся систему государственного управления, создали централизованную систему суда, установили составы наиболее опасных государственных преступлений.

XV – XVII века - период укрупнения территории государства и разрастания государственного аппарата, характеризующийся тем, что «центральная власть все более отдалялась от подданных как географически, так и организационно – посредством создания между собой и обществом буфера в виде многоуровневой системы приказов».^[60] Это приводит к тому, что преступления против государства уже не имеют такой непосредственной связи с преступлениями против личности князя, власть, управление, территория, суверенитет страны становятся самостоятельными и не менее важными объектами уголовно-правовой охраны.

Выразителем новых отношений, характерных  для развитого централизованного государства, стало Соборное Уложение 1649 года (Уложение Алексея Михайловича), впервые осуществившее классификацию всех преступных деяний в зависимости от объекта посягательства.

Большое внимание в Уложении было уделено государственным преступлениям (Глава II). «Объективно Уложение впервые в истории русского законодательства дало систематическое определение государственных преступлений, придав им политический характер и установив процесс по ним. Вплоть до Воинских Артикулов Петра I глава II была единственным общим сводом законов по политическим преступлениям, не утратившим своего значения и в последующее время».^[61]

Весьма подробно в Уложении был  разработан состав государственной измены (ст. 2, 3, 4). Так, ст. 2 гласила: «Также будет кто при державе царьского величества, хотя Московским государьством завладеть и государем быть, и для того своего злово умышленья начнет рать збирать, или кто царьского величества недруги учнет дружитца, и совестными грамотами ссылатца, и помочь им всячески чинить, чтобы тем государевым недругом по его ссылке Московским государьством завладеть или какое дурно учинить, и про то на него кто известит, и по тому извету сыщетца про тое его измену допряма, и такова изменника по тому же казнить смертию».^[62] В указанной статье, как видим, предусмотрено два средства завладения государством: сбор рати, то есть вооруженный мятеж, и дружба с недругами царя, причем ими могли быть не только внешние противники, но и внутренние претенденты на престол. «Инкриминируя преступнику стремление самому быть государем, законодатель не мыслил иного вида власти, кроме монархической, формой же осуществления такого замысла в соответствии с политическими событиями начала XVII века могло быть самозванство или узурпация власти кем-либо из представителей боярских верхов».^[63]

На охрану единства и целостности  государства были направлены и нормы, предусматривающие ответственность  за частные виды измены – сдачу  города врагу (ст. 3) и поджег города с целью сдачи его врагу (ст. 4).

Указанные преступления рассматривались  как наиболее опасные деяния. Объективно они причиняли вред территориальной целостности российского государства, вносили смуту, способствовали развязыванию войн и вооруженных столкновений внутри страны.

Особое место в системе нормативного материала Уложения занимали нормы о скопе и заговоре (ст. 20, 21, 22). Так, ст. 21 устанавливала: «а кто учнет к царьскому величеству, или на его государевых бояр, и околничих, и думных, и ближних людей, и в городех и в полнех на воевод, и на приказных людей, или на кого ни буди приходити скопом и заговором, и учнут кого грабити или побивати, и тех людей, кто так учинит, за то по тому же казнити смертию безо всякие пощады».^[64] Как видим, «субъектом» данного преступления является большая совокупность лиц, объединенных предварительным соглашением. Именно на эти исходные моменты и приходится центр тяжести рассматриваемого преступления, а не на стремление грабить и убивать. Но поскольку народные восстания, существовавшие в то время, зачастую сопровождались грабежами и убийствами, законодатель предусмотрел их в качестве признаков состава преступления. В анализируемой норме обращает на себя внимание то обстоятельство, что согласно буквальному пониманию текста статьи, скоп и заговор был направлен не против государственного устройства и порядка, а против конкретных лиц: царя, бояр и др. С одной стороны, это свидетельствует о том, что Уложение брало под защиту не только особу царя, как монарха, но и весь государственный аппарат в целом, а с другой, что устойчивость короны стала ассоциироваться с государственной стабильностью, что характерно уже для начал самодержавия.

К указанным предписаниям Уложения примыкает и ст. 13 Главы XXII «Указ за какие вины кому чинить смертная казнь и за какие вины смертию не казнить, а чинить наказанье». В ней предусматривалась ответственность за призывы к смуте: «а которые воры чинят в людех и затевают на многих людей своим воровским умышлением затейные дела, и таких воров за такое воровство казнити смертию».^[65] Статья носила превентивный характер и имела целью недопущения волнений в народе по политическим причинам.

Централизация государственного аппарата обусловила и появление в Уложении ряда иных преступлений, нарушающих основы единства государства. Защищая интересы власти и освещенный временем и традициями порядок службы, Уложение предусмотрело в ст. 11 самостоятельную ответственность за отъезд на службу к другому государю, не осложненный признаками, указанными в ст. 2 – 4. такой отъезд квалифицировался как измена и сопровождался конфискацией вотчин, поместий и имущества, но он не влек за собой применения смертной казни, более того, в случае возвращения изменника допускалось прощение его вины и возврат вотчин по воле государя.

Как было отмечено ранее, Соборное Уложение оставалось практически единственным источником норм светского уголовного права вплоть до Артикулов Петра I. Артикулы не замени собой Уложение, а действовали параллельно с ним. И хотя Артикулы официально и не распространялись на все суды и были предназначены для применения в судах военных, их значение для общей судебной практике чрезвычайно велико, поскольку они не только служили образцом понимания закона, но и непосредственно находили применение в гражданских судах.

Эпоха Петра знаменует собой  качественно новый этап в истории  России, характеризующийся утверждением ее как империи. Применительно к  предмету исследования это нашло  выражение в пристальном внимании Петра к проблемам регламентации государственных преступлений. Поскольку Уложение 1649 года недостаточно полно и точно определяло составы государственных преступлений, границы формулы «государево слово и дело», ее официальное толкование было дано в специальном Указе Сената в январе 1714 года. В нем говорилось: «кто напишет или словесно скажет за собой государево слово или дело, и тем людям велено писать и сказывать в таких делах, которые касаютца о здравии царского величества или высокомонаршей чести или ведают бунт или измену».^[66] Таким образом, посягательства на жизнь и здоровье монарха, а также бунт и измена стали признаваться исключительной важности государственными преступлениями.

Свое развитие указанная группа посягательств обнаруживает в Артикулах  воинских 1715 года, где государственные (политические) преступления были сосредоточены  в 3, 16, 17 главах.

Артикул 19 определял состав государственный  измены: «есть ли кто подданный войско вооружит или оружие предпримет против его величества, или умышлять будет помянутое величество полонить или убить, или учинит ему какое насилство, тогда имеют тот и все оные, которыя в том вспомогали, или совет свой подавали, яко оскорбители величества, четвертованы быть, и их пожитки забраны». Артикул говорит о государственной измене, уравнивая ответственность за вооруженное выступление против царя и за преступные действия, направленные непосредственно против монарха. Различая главных виновников и соучастников, он, тем не менее, предписывает для всех них одинаковое наказание. Такое же наказание следовало и за голый умысел на государственную измену, согласно толкованию к артикулу: «такое же равное наказание чинится над тем, котораго преступление хотя и к действу не произведено, но токмо его воля и хотение к тому было, и над оным, который о том сведом был и не известил».^[67]

Охране целостности государственной  власти и территории были посвящены и положения главы 17 «О возмущении, бунте и драке» (хотя нарушение территориальной целостности и неприкосновенности государства не объявлялось в качестве признака соответствующих составов преступлений). В ней особое значение имел артикул 137 и толкование к нему. Согласно закону «всякий бунт, возмущение или упрямство, без всякой милости имеет быть виселецею наказано. Толкование: в возмущении надлежит виновных на месте и в деле самом наказать и умертвить. А особливо, ежели опасность в медлении есть, дабы чрез то другим страх подать, и оных от таких непристойностей удержать (пока не расширитца) и более б не умножилось».^[68] Являясь преемницей норм Уложения о скопе и заговоре, данная норма имеет и некоторые специфические особенности. В частности, имея целью локализацию и устранение бунтовщических выступлений, закон допускает не только применение смертной казни, но и непосредственные репрессии без суда и следствия – «виновных на месте и в деле самом наказать и умертвить». Наряду с запретом самого бунта, артикул 135 устанавливал ответственность за призывы к нему: «никто б ниже словом, или делом, или писмами, сам собою, или чрез других, к бунту и возмущению, или иное что учинить, притчины не давал, из чего бы мог бунт произойти. Ежели кто против сего поступит, оный по розыску дела, живота лишитца, или на теле наказан будет».