Обеспечение территориальной целостности и неприкосновенности российского государства сравнительно-правовые и уголовно-правовые аспект

Однако, учитывая, что  первенство в применении силы самой  резолюцией ООН не признается абсолютно  достаточным критерием для характеристики нападения как агрессии, а также  принимая во внимание, что применение силы допускается Уставом ООН, отечественная наука предложила в качестве одного из критериев агрессии еще один признак, непосредственно связанный с предыдущим, являющийся необходимым для оценки применения силы одним государством против другого в качестве агрессии. Речь идет о том, что это применении силы должно быть осуществлено «в нарушение Устава ООН», вопреки нему. Как указывает Д. Донской «суть слов «в нарушение Устава» ... состоит в том, что применение вооруженной силы, независимо от хронологической последовательности событий, не может быть квалифицировано как агрессия, если основано на соответствующих положениях Устава и государство прибегает к вооруженным действиям в порядке, например, осуществления принудительных мер Совета Безопасности по реализации права на коллективную самооборону». ^[213]

Заметим, что Устав  ООН в главе VII допускает (в том числе и превентивное) применение силы исключительно в качестве средства коллективной или самообороны для предотвращения любой угрозы международному миру и безопасности человечества. Однако современная международная практика вносит свои коррективы в понимание агрессии. Необходимость защиты человечества от ядерной угрозы и иного оружия массового поражения, обязательства государств перед своими гражданами по всемерной защите и охране, потребности в борьбе с международным терроризмом дают Совету Безопасности ООН все больше возможностей для непризнания превентивных военных действий в качестве агрессивных. Основанием для такого непризнания выступают «намерения» государств, применяющих силу. Если они не связаны с территориальными приобретениями, посягательствами на политическую или иную независимость, они не могут быть расценены как агрессия. Таким образом, признак агрессивного намерения сегодня вполне может быть квалифицирован в качестве необходимого признака состава агрессии; его вполне можно рассматривать в качестве субъективного содержания такого признака как «в нарушение Устава». «Первоначальное применение вооруженной силы, - пишет Д. Донской, - предполагает наличие агрессивного намерения в действиях нападающей стороны, которая может освободиться от ответственности только представлением доказательств своей невиновности. Тем самым сохраняется механизм применения права государства на самооборону, в частности право пострадавшего государства самому и только на основе принципа первенства оценивать факт вооруженного нападения и выбирать по своему усмотрению момент начала самооборонительных действий. В то же время ст. 2 определения позволяет Совету Безопасности в порядке осуществления им своих дискреционных полномочий осуществить контрольную оценку вооруженного конфликта, использовав при этом как критерий первенства, так и критерий агрессивного намерения. Очень важно при этом, что наличие агрессивного намерения не само по себе свидетельствует о наличии акта агрессии, но лишь в сочетании с принципом первенства».^[214]

Итак, агрессия может быть определена как применение с агрессивным намерением, в нарушение Устава ООН, вооруженной силы одним государством против суверенитета, территориальной неприкосновенности или политической независимости другого государства. 

Объективная сторона  рассматриваемого преступления включает несколько действий: планирование, подготовку, развязывание и ведение. Их общественная опасность различным  образом оценена законодателем, что дало основание Н. Ф. Кузнецовой рассматривать ведение агрессивной войны в качестве квалифицированного состава преступления.^[215] Однако такое решение представляется нам теоретически неоправданным. Как известно квалифицированный состав преступления должен содержать все признаки основного состава, а также дополнительные признаки, повышающие степень его общественной опасности. Вряд ли можно утверждать, что состав ведения войны включает в себя подготовку, планирование или развязывание. Государство может присоединиться к агрессивной войне и вести ее, не планируя ее заранее и не развязывая. Ведение войны – скорее, стадия агрессии, а не квалифицирующий признак подготовки, планирования или ведения.

Планирование агрессивной  войны представляет собой разработку ее идейно-политической и военной концепции, составление стратегии и тактики военных действий, мобилизационных планов, разработку предложений по структуре, составу, дислокации и задачам вооруженных сил, организацию разведывательной деятельности, перевод промышленности на военные рельсы, информационную деятельность и другие первоначальные этапы развязывания агрессии.

По объективной характеристике между планированием и подготовкой  агрессии нет особой разницы. Планировать  – значит подготавливать. Если рассматривать подготовку в качестве синонима приготовления, то одним из видов приготовительных действий, согласно буквальному толкованию ст. 30 и 33 УК РФ, является разработка планов преступной деятельности. Однако юридическое разграничение этих понятий позволяет привлекать к ответственности не только высшее командование, но и «плановиков» - сотрудников генерального штаба и других военных ведомств, а также тех, кто занимался подготовкой войны в виде закупки и изготовления оружия, подготовки и строительства военных сооружений, самолетов, танков и т. п., то есть промышленников, банкиров и др. Подготовка войны по своим характеристикам соответствует стадии приготовления к преступлению (ст. 30 УК РФ), в связи с чем представляется не вполне корректной позиция Н. Ф. Кузнецовой, предлагающей считать подготовкой такие действия как бомбардировку территории другого государства, частичные локальные вторжения, блокирование отдельных портов.^[216] Указанные действия гораздо ближе к развязыванию агрессии.

Отдельно уголовный  закон говорит о развязывании войны. Понимание этого вида действий в науке неоднозначно: В. П. Малков говорит, что под развязыванием  войны следует понимать те или  иные действия дипломатического или военного характера, которые создают повод для начала военных действий,^[217] В. Д. Иванов полагает, что развязывание – это непосредственно начало ведения войны, то есть вторжение, нападение, оккупация, аннексия и т. д.^[218] Вторая позиция представляется нам более предпочтительной. На наш взгляд, в понятие развязывания входят те действия, которые совершаются по окончании приготовительных действий и состоят в начале выполнения тех действий, которые непосредственно могут быть охарактеризованы как агрессия. С точки зрения конкретных действий они чрезвычайно многообразны: начиная с провокационных заявлений в адрес противника по поводу его политики и концентрации войск на границе – до провокации противной стороны на конфликт с использованием оружия, либо акции типа переодевания солдат в форму противника и организации мнимого нападения на войска провоцирующей стороны.

Ведение войны – самостоятельный  вид действий, которые состоят  в осуществлении непосредственных военных действий против противника с целью захвата его территории либо достижения иных агрессивных политических целей. «Сопоставление понятия «ведения» с понятием «развязывание» приводит к выводу, что если развязывание агрессивной войны – это ее начало, осуществление акта агрессии, то ведение – это продолжение агрессивной войны».^[219]

Планирование, подготовку, развязывание и ведение агрессивной  войны справедливо рассматривать  как растянутую во времени единую линию поведения государства  и его высших чиновников. С точки  зрения теории уголовного права эта линия поведения укладывается в границы учения о стадиях совершения преступления, где планированию и подготовке соответствует приготовление, развязыванию – покушение, а ведению – оконченное преступление.

Как было указано, российский закон признает повышенную степень общественной опасности ведения агрессивной войны по сравнению с планированием, подготовкой и развязыванием. С одной стороны, это вполне логично, если рассматривать агрессию с позиций учения о стадиях преступлениях и соотносить общественную опасность оконченного и неоконченного преступления. Однако при таком подходе возникают вопросы относительно места развязывания войны и определения его общественной опасности. Если развязывание аналогично покушению, то степень общественной опасности покушения выше, чем степень опасности приготовления; об этом прямо говорит ч. 2, 3 ст. 66 УК РФ. Не случайно ст. 103 Модельного Уголовного Кодекса для стран СНГ (а вслед за ней и УК ряда стран – участниц СНГ) поместили развязывание агрессивной войны во вторую часть, установив за него такое же наказание, как и за ведение войны.

С другой стороны, рассматриваемые  виды действий можно оценить с  позиций учения о соучастии в  преступлении, где планирование и  подготовку можно оценить в качестве организаторских или пособнических действий, а развязывание и ведение войны – в качестве исполнительских. При этом согласно ч. 2, 3 ст. 34 УК РФ исполнительские действия как бы поглощают собой действия подстрекателей пособников и организаторов. «Действия лица, совершающего преступление в одиночку, ... фактически сочетают в себе действия исполнителя, организатора, подстрекателя и пособника в одном лице. Квалификация действий единолично действующего лица осуществляется только по статье Особенной части УК за совершенное им преступление. При выполнении преступления несколькими лицами часть функций единолично действовавшего лица теперь распределяется между несколькими. Когда соучастник действует только как организатор или подстрекатель, он выполняет часть действий, что требуется отразить в квалификации».^[220] Очевидно, что исполнительские действия, как целое, гораздо опаснее действий иных соучастников, как части. Кроме того, развязывание войны, как и ее ведение – есть реальное, непосредственное причинение вреда суверенитету, территориальной неприкосновенности и политической независимости какого-либо государство, в то время как подготовка и планирование агрессивной войны содержат в себе лишь угрозу международному миру и безопасности.

В силу изложенного, на наш  взгляд, российскому законодателю следует  прислушаться к рекомендации Модельного УК для стран СНГ и вынести  развязывание войны за рамки части  первой ст. 353, предусмотрев его в  части второй. В итоге организаторская и пособническая деятельность на стадии приготовления (часть первая) и исполнительская деятельность на стадии оконченного преступления (часть вторая) будут рассматриваться законом как оконченная исполнительская деятельность, что оправданно в силу исключительной общественной опасности рассматриваемых действий. С подобным предложением о совершенствовании законодательства был согласно 68% опрошенных респондентов.

Анализируя объективную  сторону преступления, предусмотренного в ст. 353 УК, В. П. Малков предлагает рассматривать его как длящееся, «для которого характерно непрерывное осуществление состава данного преступления».^[221] Н. Ф. Кузнецова пишет, что планирование, подготовка и развязывание агрессивной войны – это три альтернативных вида деятельности: продолжаемых и длящихся деяний.^[222] Нам представляется, что подобные оценки нуждаются в некоторой коррекции.

Рассмотрение агрессии с позиций учения о стадиях  и соучастия в преступлении, а  также анализ полномочий Совета Безопасности ООН, дает основание для утверждения, что состав планирования, подготовки агрессивной войны может быть вменен виновным лицам при условии, что кому-либо будет вменен состав развязывания и (или) ведения агрессивной войны; ибо при отсутствии непосредственного применения вооруженной силы Совет Безопасности не сможет объявить какие-либо действия государств в качестве агрессии, в силу чего даже реально осуществляемые планирование и подготовка агрессивной войны не будут влечь ответственности. Если акт агрессии не был осуществлен, планирование и подготовка войны не содержат в себе признаков преступления против мира, а потому и их оценки как преступлений вообще (не говоря уже как продолжаемых или длящихся преступлений) некорректны. Если же война началась, предшествующее планирование и подготовка считаются оконченными деяниями; дальнейшее планирование и подготовка конкретных военных действий будут уже охватываться составом ведения начатой агрессивной войны.

Длящимся преступлением  в науке уголовного права принято  считать «действие или бездействие, сопряженное с последующим длительным невыполнением обязанностей, возложенных  на виновного законом под угрозой уголовного преследования».^[223] Очевидно, что планирование и подготовка не образуют действий, сопряженным с длительным невыполнением обязанностей, иными словами, не являются длящимися преступлениями.

Что касается признания  их продолжаемыми преступлениями, под  которыми понимают «слагаемое из неоднократных, объединенных единством вины и цели, тождественных деяний, представляющих отдельные акты единой деятельности лица, направленной на один и тот же непосредственный объект либо предмет посягательства для достижения общего результата»,^[224] то, на наш взгляд, планирование и подготовка вполне могут быть таковыми, но продолжаемый характер не является обязательной характеристикой этих действий (так, разработка плана вполне может быть единовременным действием, а подготовка может включать и нетождественные действия). Равным образом можно признать продолжаемыми действиями и развязывание агрессивной войны, если оно осуществляется в несколько последовательных приемов; но развязывание может носить и единовременный характер. Ведение агрессивной войны, на наш взгляд, справедливо отнести к длящимся преступлениям, поскольку с момента начала войны государство – агрессор любыми своими действиями нарушает предписания международного права относительно запрета агрессии; при этом действия, образующие состав ведения войны сами по себе могут содержать составы иных международных преступлений (например, военных или против человечности).

Состав планирования, подготовки, развязывания и ведения  агрессивной войны сконструирован законодателем по типу формального  состава. Однако это не означает отсутствия ущерба от соответствующих деяний. «Их следствием являются всякого рода имущественные потери, включая территориальные, разрушение имущества, а также такие проявления нематериального ущерба, как различные формы ограничения государственного суверенитета, урон достоинства и престижа государства».^[225] Надо, однако, подчеркнуть чрезвычайный характер ущерба, являющегося следствием агрессии.

Как и всякий формальный состав преступления, состав планирования, подготовки, развязывания и ведения агрессивной войны может быть выполнен только умышленно. Осознание виновным общественной опасности совершаемых действий является достаточным субъективным условием квалификации преступления.

Однако с учетом изложенного выше понимания признаков агрессии, заметим, что обязательным субъективным признаком анализируемого преступления является агрессивное намерение. Согласно ст. 30 Римского Статута Международного уголовного суда, «лицо имеет намерение в тех случаях, когда: a) в отношении деяния – это лицо собирается совершить такое деяние; b) в отношении последствия – это лицо собирается причинить это последствие или сознает, что оно наступит при обычном ходе событий». Указанные формулировки несколько отличаются от привычных категорий отечественного уголовного права, например, умысла, мотива и цели. Соотношение умысла, мотива, цели и намерения не становилось в российской науке предметом специальных научных исследований. Среди западных же исследователей есть мнение, что «понятия «умышленный» и «произвольный» предполагают как преднамеренные, сознательные действия, так и бездумный характер действия».^[226] В целом же считается, что намерение является чем-то совершенно иным, чем мотив и желание; что деяние совершается намеренно, если оно является результатом воли, когда лицо ожидает наступления определенных последствий и желает их наступления.^[227] При этом в английской литературе и судебной практике употребляются термины «основное намерение» и «специальное намерение»; считается, что со специальным намерением совершаются преступления, для которых важна «специальная» цель.