Обеспечение территориальной целостности и неприкосновенности российского государства сравнительно-правовые и уголовно-правовые аспект

При таком понимании  войны в нарушение международных  договоров попытаемся оценить отсутствие упоминание о ней в ст. 353 УК РФ. Если война в нарушение международных договоров – это нарушение правил и обычаев ведения войны,^[193] то, очевидно, что из разряда преступлений против мира она перерастает в разряд так называемых военных преступлений. Под ними обычно понимают нарушения права войны или международного гуманитарного права, за совершение которых конкретные лица несут уголовную ответственность.^[194] Категорию «военных преступлений» вряд ли можно отнести к числу достаточно разработанных категорий в отечественном законодательстве, в отличие, например, от белорусского уголовного закона. Однако, учитывая, что их разработка представляет собой предмет самостоятельного научного анализа, ограничимся лишь утверждением, что совершение собственно военных преступлений (нарушения правил и обычаев ведения войны) и их планирование (планирование, подготовка, развязывание и ведение войны в нарушение международных договоров) – несколько разные явления, отличающиеся и содержанием действий, и субъектами их исполнения, и объектом. С одной стороны, вполне возможно применение теории соучастия для привлечения к ответственности лиц, виновных в планировании и подготовке военных преступлений. Но с другой стороны, повышенная общественная опасность этих действий и их специфический объект – мир человечества, позволяют выделить их в качестве самостоятельного состава преступления. При этом следует, однако, иметь в виду, что при описании объективной стороны данного преступления необходимо воздержаться от указания на развязывание войны в нарушение международных договоров, поскольку развязывание – это действия, состоящие в начале осуществления актов войны, запрет которых относится не к праву ведения войны, а к праву ее начала; иными словами, развязана может быть только агрессивная война, а война в нарушение международных договоров может лишь планироваться, подготавливаться или вестись. Полагаем, что сказанное дает основания для выдвижения предложений по совершенствованию российского уголовного законодательства в части криминализации планирования, подготовки или ведения войны в нарушение международных договоров (с этим предложением согласилось 60% опрошенных респондентов).

В продолжение вопроса  заметим, что в некоторых странах (Латвия) в уголовно-правовой норме  об агрессии говорится о «ведении агрессивной войны с нарушением обязательных для Латвийской Республики международных договоров». Считаем, что такое уточнение не вполне корректно и не соответствует международным нормам, поскольку получается, что норма уголовного закона вполне допускает агрессивную войну с соблюдением международных договоров государства, но не преследует сам факт подготовки и ведения агрессивной войны.

Что касается предусмотренного в международных документах состава  участия в общем плане или  заговоре для совершения агрессии, то отечественная наука этот признак  оценивает неоднозначно. Так, А. Г. Кибальник полагает, что «в силу отсутствия конкретного юридического содержания этих форм поведения и их направленности на обеспечение иных действий, образующих объективную стороны агрессивной войны, представляется, что наличие заговора или «общего» плана (в отличие от планирования как деятельности) является скорее приготовлением к совершению этого преступления».^[195] В тоже время С. С. Беляев считает, что такой «заговор» является еще и соучастием особого вида.^[196]Соучастием признает общий заговор и П. С. Ромашкин: «заговор, составившийся для совершения преступлений против мира и военных преступлений, отличается от заговора в понимании национального уголовного права, прежде всего, составом заговорщиков, представляющих руководящее ядро государства или даже нескольких государств. ... Заговор представляет собой наиболее опасную форму соучастия в подготовке и совершении преступлений. И это вполне понятно: заговор не простое соучастие нескольких преступников, а преступная организация, специально созданная для совершения преступлений, с подробно разработанным планом действий, с распределением ролей и функций, с системой подчинения единому руководящему центру. Самый факт существования такой организации представляет собой серьезную общественную опасность.^[197]

Действительно, если рассматривать преступление агрессии как проявление организованной преступной деятельности, то можно провести определенные параллели между «участием в общем плане и заговоре» и участием в объединении организаторов, руководителей или иных представителей организованных групп в целях разработки планов и условий для совершения тяжких и особо тяжких преступлений (ст. 210 УК РФ). Но поскольку УК рассматривает участие в объединении организаторов преступных групп как исполнительские действия, то согласно все той же параллели, участие в общем плане и заговоре следует рассматривать также как исполнительские действия. В тоже время вряд ли можно согласиться с квалификацией участия в заговоре как приготовления к агрессии. Участие в общем плане и заговоре всегда выражается в конкретных действиях либо по планированию, либо по подготовке, либо по развязыванию, либо по ведению войны, в соответствии с тем, какую роль и на каком этапе преступной деятельности будет выполнять участник заговора. Исходя из этого, мы полагаем, что участие в общем плане и заговоре, направленном к осуществлению агрессии, следует квалифицировать по ч. 1 или ч. 2 ст. 353 УК без ссылок на нормы УК о неоконченном преступлении или соучастии. В силу этого отсутствие в ст. 353 УК РФ указания в качестве признака состава агрессии на участие в общем плане или заговоре к совершению агрессии, не является пробелом законодательства и соответствует российской уголовно-правовой традиции.

Переходя к рассмотрению признаков состава преступления агрессии, следует определить само данное понятие. Современное его понимание дано в резолюции 1314 Генеральной Ассамблеи ООН от 14. 12. 1974 г. «Определение агрессии», принятой по докладу шестого специального комитета (А/9890).^[198] В соответствии с ней «агрессией является применение вооруженной силы государством против суверенитета, территориальной неприкосновенности или политической независимости другого государства или каким-либо другим образом, несовместимым с Уставом Организации Объединенных Наций».

Примерный, неисчерпывающий  перечень действий, квалифицируемых  как агрессия,^[199] приводится в этой же резолюции:

1. вторжение или нападение  вооруженных сил государства  на территорию другого государства  или любая военная оккупация,  какой бы временный характер  она не носила, являющаяся результатом  такого вторжения или нападения,  или любая аннексия с применением  силы территории другого государства или части ее;

2. бомбардировка вооруженными  силами одного государства территории  другого государства или применение  любого оружия государством против  территории другого государства;

3. блокада портов или  берегов государства вооруженными силами другого государства;

4. нападение вооруженными  силами государства на сухопутные, морские или воздушные силы, морские  и воздушные флоты другого  государства;

5. применение вооруженных  сил одного государства, находящихся  на территории другого государства по соглашению с принимающим государством, в нарушение условий, предусмотренных в соглашении, или любое продолжение их пребывания на такой территории по прекращении действия соглашения;

6. действие государства,  позволяющего, чтобы его территория, которую оно предоставило в распоряжение другого государства, использовалась этим государством для совершения акта агрессии против третьего государства;

7. засылка государством  или от имени государства вооруженных  банд, групп и регулярных сил  или наемников, которые осуществляют акты применения вооруженной силы против другого государства, носящие столь серьезный характер, что это равносильно перечисленным выше актам, или его значительное участие в них.

Как было отмечено, указанный  перечень действий не является исчерпывающим и может быть расширен согласно положениям Устава ООН Советом Безопасности этой организации.

Приведенный список действий, с точки зрения содержания принципа территориальной целостности и  неприкосновенности, содержит указание на нарушение нескольких его положений. Действия 1 – 4, 7 являются нарушением положения о запрете приобретения чужой территории посредством угрозы или применения силы; действие 5 – нарушает положение о запрете использования территории чужого государства без согласия ее территориального суверена. Эти действия могут совершаться государством – «непосредственным» агрессором как самостоятельно, так и при поддержке иных государств. Определенной спецификой обладает действие 6; оно возможно лишь при условии, что агрессивные действия совершаются как минимум двумя государствами: с одной стороны, государство, предоставившее свою территорию для агрессивных действий другого государства, нарушает положение о запрете использования своей территории таким образом, что в результате этого причиняется ущерб территориальной неприкосновенности другого государства; с дугой стороны, государство, использующее территорию другого государства для реализации своих агрессивных планов, может совершать в процессе такого использования действия 1- 4, 7.^[200]

Итак, агрессия – есть, прежде всего, применение силы одним  государством против другого. Однако, учитывая содержание статьи 8 упомянутой Резолюции ООН, согласно которой  «при их толковании и применении изложенные выше положения являются взаимосвязанными, и каждое положение должно рассматриваться в контексте всех других положений», следует согласиться с мнением Д. Донского о том, что «отнюдь не всякое применение вооруженной силы должно квалифицироваться как агрессия, а лишь такое, которое конкретизировано и по объему и по форме в других статьях определения».^[201]

Можно выделить несколько  критериев, позволяющих квалифицировать применение силы в качестве акта агрессии.

Во-первых, в компетенции  Совета Безопасности не признать факт применения силы агрессией. Согласно ст. 2 резолюции он вправе в соответствии с Уставом сделать вывод, что  «определение о том, что акт агрессии был совершен, не будет оправданным в свете других соответствующих обстоятельств, включая тот факт, что соответствующие акты или их последствия не носят достаточно серьезного характера». Таким образом, применение силы должно носить «достаточно серьезный характер», иными словами реально угрожать территориальной целостности и политической неприкосновенности государств. Это не должны быть, к примеру, пограничные инциденты: небольшие столкновения пограничной охраны, преднамеренное нарушение государственной границы, уничтожение, повреждение или перемещение пограничных знаков и т. д. «Такие конфликты накаляют обстановку на границе и нередко это приводит к ситуации угрозы применения силы, когда в пограничных областях начинают концентрироваться войска, а в средствах массовой информации появляются заявления о неизбежности войны или даже требования вооруженного решения территориального спора».^[202] Однако они относятся к сравнительно мелким, не создающим права на применение силы в качестве средства самообороны и не могущие быть квалифицированы как агрессия. Отличительная особенность агрессии ее исключительная общественная опасность. Не случайно в приговоре Нюрнбергского Международного Военного Трибунала с полным основанием провозглашено, что «развязывание агрессивной войны является не просто преступлением международного характера — оно является тягчайшим международным преступлением, которое отличается от других военных преступлений только тем, что оно содержит в себе в сконцентрированном виде зло, содержащееся в каждом из остальных».^[203]

Следующий важный признак  агрессии состоит в характеристике ее субъекта, которым может выступать исключительно государство. «Международное право строго отграничивает внутренние конфликты (гражданские войны) от международных конфликтов (войн между государствами). Борьба внутри одного государства, гражданская война, не может рассматриваться как агрессия. Зато вмешательство одного государства во внутренние конфликты, в гражданскую войну, происходящую в другом государстве, с полным основанием квалифицируется как агрессия».^[204] Вопрос о субъекте агрессии имеет принципиальное значение для оценки действий чеченских бандформирований на территории Чечни и иных субъектах России. Н. Ф. Кузнецова справедливо утверждает, что «внутригосударственные конфликты, например, в Чечне – субъекте Российской Федерации, ... не носят международного характера. Совершенные в ходе таких конфликтов преступления – убийства, захват заложников, диверсии, террористические акты и т. д. – квалифицируются как общеуголовные внутригосударственные преступления».^[205] С другой стороны, Б. Г. Манов и Г. В. Кирсанов утверждают, что «руководители чеченских бандформирований виновны, прежде всего, в том, что участвуют в «общем плане» или «заговоре», направленных против самой Чечни как субъекта Российской Федерации, так и других ее составных частей, в частности, против Дагестана. Они участвуют в ваххабитском заговоре, направленном против территориальной целостности Российской Федерации. Это проявляется в засылке в Чечню наемников, поставках оружия, прямом финансировании из-за рубежа».^[206] Мы полагаем, что в определении действий чеченских бандформирований как агрессии следует быть весьма корректным, и не только потому, что Чеченская Республика является частью РФ, а конфликт в ней – внутригосударственным. Дело в том, что, как известно, определение факта совершения акта агрессии относится к исключительной компетенции Совета Безопасности ООН (ст. 39 Устава ООН). А потому без соответствующего решения этой организации все рассуждения о квалификации действий бандформирований по международному праву как агрессии, не будут носить правового характера. Экстремисткая деятельность ваххабитских организаций официально не признана международным сообществом актом агрессии, так как помимо прочего, она не направлена на какое-либо конкретное государство, и с точки зрения международного права стоит гораздо ближе к терроризму или геноциду, нежели к агрессии. А потому квалификация действий чеченских бандформирований как участие в общем плане и заговоре с целью агрессии представляется не обоснованной, ни формально, ни по существу.

Еще один признак агрессии – первенство в применении силы. Статья 2 определения агрессии устанавливает, что «применение вооруженной силы государством первым в нарушение Устава является prima facie^[207] свидетельством акта агрессии». Как указывает П. С. Ромашкин «исключительно важный элемент советского определения агрессии — признание принципа, согласно которому любое государство, которое первое под любым предлогом и по любым мотивам развяжет войну, т. е. первым совершит перечисленные в определении действия, должно быть объявлено агрессором со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как видно, в основу определения агрессии положен предельно ясный и единственно правильный критерий, который нашел полное признание в международном праве».^[208] Однако следует иметь в виду, что принцип первенства не является автоматически действующим, он приобретает характер решающего фактора лишь в том случае, если Совет Безопасности не вынесет в соответствии с возложенными на него по ст. 39 Устава полномочиями иного решения.

В связи с принципом  первенства в определении агрессии Стивен Р. Ратнер пишет, что «определение является в некотором смысле чрезмерно ограничительным, а возможно, и ошибочным, поскольку применении силы государством вооруженной силы первым, если оно осуществлялось без нарушения Устава, не может считаться агрессией. ... Некоторые правоведы и правозащитники выступают также в защиту более широкого права на не санкционированную ООН интервенцию с целью предотвратить широкомасштабные нарушения прав человека».^[209]

Приведенное высказывание следует рассматривать как отголоски имевшей место при обсуждении определения агрессии теории агрессивного намерения в качестве признака агрессии, которой придерживались представители некоторых западных держав. Как известно, советская делегация на всех международных форумах высказывалась резко против него, что нашло поддержку и в отечественной науке. Так, П. С. Ромашкин указывал, что «принятие принципа, согласно которому агрессором считается государство, первым напавшее на другое государство, создает действенный критерий для определения агрессии и принятия мер по борьбе с ней».^[210] Д. Донской подчеркивал, что подмена принципа первенства критерием агрессивного намерения означала бы «легализацию превентивного применения вооруженной силы» и приводило бы «к практической невозможности разграничения агрессивных действий и мер, предпринимаемых в порядке обращения к самообороне».^[211] «Короче говоря, - заключал Ю. А. Решетов, - позиция западных держав облегчала положение агрессора и создавала для него аргументы, которые он мог бы использовать для прикрытия своих подлинных намерений».^[212]