В современных
знаковых теориях, отрицающих или ограничивающих»
произвольность звуковой стороны слова
и ее связи с содержательной, помимо
исторических и социальных соображений,
исходят главным образом из системности
языка. Рассмотрение языкового знака
как члена системы заставило
признать его сложный, смешанный
характер: языковой знак совмещает
в себе иконические, индексальные и
символические признаки [4]. С таким
пониманием природы языкового знака
трудно не согласиться. Условность (произвольность)
связи звучания слова с обозначаемым
предметом или явлением внешнего
мира (даже в случае звукоподражаний,
не говоря уже об исторически мотивированных
словах — производных и с переносными
значениями) не означает еще произвольности
связи звучания со значением во всех
аспектах последнего, ибо содержательная
сторона слова многослойна и
включает не только предметно-вещественное
(лексическое) значение, но и формально-структурное
(грамматическое). Само лексическое значение
тоже многоаспектно и, будучи отражательной
категорией, все же не сводится целиком
к денотативному и сигнификативному аспектам
и содержит еще и структурный аспект, характеризующий
слово как элемент данной языковой системы.
А так как язык представляет собой «систему,
связывающую значение со звуком» [5, с.
23], то сама эта связь должна носить системный
характер. Поэтому элемент произвольности
должен быть ограничен определенными
рамками, которые задаются самой системой
и сами служат ее индексом. Выражением
таких ограничений выступают, в частности,
диаграммные соответствия между означаемыми
и означающими. Эти соответствия привносят
в языковые знаки иконические признаки
[4]. Для выявления последних мало широко
обсуждаемых единичных примеров типа
англ, father — mother — brother, русск. девять —
десять, случаев звукового символизма,
звукоподражаний и других периферийных
и в общем немногочисленных явлений. Необходимо
системное обследование всего словаря
на основе преодоления одностороннего
подхода к слову, когда «общее понятие
слова дробится на множество эмпирических
разновидностей слов» и соответственно
«являются „слова фонетические", „слова
грамматические''t „слова лексические"
или „слова-понятия"» [6, с. 33]. Чтобы
понять сущность слова, его знаковые свойства
и закономерности связи его звучания со
значением, слово должно рассматриваться
в единстве всех своих сторон.
2. Представление
о произвольном характере как
звуковой стороны слова, так
и ее связи со значением
подкрепляется представлением о
линейной дискретности, но не
глобальности звучания (этому способствует
фонематический и графический
гипноз) и как следствие этого
представлением о внутренней
неупорядоченности и даже хаотичности
фонемного состава слов и морфем,
прежде всего в неслоговых
языках [7, с. 135—138, 273]. Соответственно
материальная сторона слова именуется
звукорядом, звукокомплексом, звуковым
отрезком, звуковой оболочкой, звуковой
(знаковой) формой или стороной, но,
как правило, не структурой
или организацией, причем «...слово
„форма" используется не в
смысле „устройство, организация,
структура", а в значении „внешний
вид, облик"» [7, с. 191]. Таким образом,
понимание звуковой стороны слова
как исключительно дискретной
объективно влечет за собой
отрицание ее структурированности,
ибо структура предполагает единство
прерывности и непрерывности
[8, с. 433—434], форма же характеризует
объект как дискретный с внутренней
стороны и непрерывный, целостный
— с внешней.
В противоположность
звуковой стороне слова его смысловому
содержанию приписывается глобальность,
непрерыность, иерархическая структура
[7, с. 136—138; 9, с. 51—53, 68—69]. В основе данного
противопоставления звучания и значения,
по-видимому, лежит тезис об отсутствии
изоморфизма, симметрии между планами
языка. Явления «непараллельности»
звучания и значения, возведенные
в абсолют, порождают иногда иллюзию
большей, чем она есть, автономности
плана выражения по отношению
к плану содержания, независимости
членения и иерархической организации
плана выражения от членения и
иерархической организации плана
содержания (см. например [10, с. 98]). Широкое
распространение подобных представлений
привело к тому, что в фонологии
в центре внимания оказалась различительная
функция звуковых средств в ущерб
конститутивной, а в качестве единицы
интеграции и дистрибуции фонем
был провозглашен слог. Это отвлекло
от исследования функциональных свойств
звуковых единиц как средства выражения
языковых значений, от изучения фонетической
структуры различных классов
морфем и слов и не способствовало
раскрытию закономерностей связи
звуковой организации слова с
его значением.
3. Если при
анализе синтагматики фонем идти
от значения, т.е. исходить не
из слога, а из морфемы как
минимальной значащей единицы
языка (учитывая при рассмотрении
звуковой стороны слова его
системные характеристики — морфемное
строение, словообразовательную структуру,
словоизменительный тип, синтаксические
связи и лексические свойства),
то представления о неупорядоченности,
дискретности, произвольности звуковой
стороны слова окажутся поколебленными.
Упорядоченность и отсутствие
произвольности в звуковой организации
слова — необходимое следствие
принципа избирательности, действующего
в обоих планах языка и в
их соотношении друг с другом
[11]. Подобно тому как «в пределах
данного семантического пространства
язык может „избрать" отдельные
значения для грамматического
выражения, оставляя выражение
других возможных значений на
долю лексики и контекста или
вообще оставляя те или иные
отношения невыраженными [12, с. 13],
так и в арсенале звуковых
средств язык использует —
да и то в различной степени
— какую-то одну их часть,
совсем не используя остальные.
Принцип избирательности
на фонологическом уровне, и в частности
в звуковой организации морфемы
и слова, проявляется трояко. Во-первых,
в виде ограничений физиолого-акустического
порядка. Например, во всех языках, выделяющих
слово как единицу языка, синтаксически
самостоятельное полнозначное слово,
способное составить потенциальный
минимум высказывания, должно быть
произносимым и поэтому содержать
хотя бы один слог как минимальную
произносительную единицу. В соответствии
с объемом оперативной памяти
человека средняя длина слова
в слогах ограничивается числом 7±2.
Во-вторых, принцип избирательности
проявляется в виде ограничений,
характеризующих данный тип языков.
К ним в частности, относится
преимущественная закрепленность тона
за изолирующими языками, сингармонизма
— за агглютинативными, ударения (в
словоопознавательной и различительной
функциях) — за фузионно-флективными.
Другим примером системно-типологических
ограничений может служить нейтрализация
противопоставления глухих/сильных
и звонких/слабых согласных в
исходе слова в синтетических
славянских языках в отличие от аналитического
английского [13, с. 107—108]. В-третьих, избирательность
манифестируется в виде ограничений,
свойственных данному языку. Так, в
русском языке нет слов, оканчивающихся
на мягкий заднеязычный согласный, а
по законам редукции в простом
слове запрещены последовательности
гласных /о — о, /о — е/, /е
— о/ и т.п. Не менее важно и
то, что разрешенные в данной системе
фонемы и их последовательности, слоговые
структуры, суперсегментные модели
и др. также используются далеко
неполностью, весьма избирательно и
неравномерно. Так, применительно к
английскому языку установлено,
что «... в словарном составе
языка использовано не более 8—8,5% фонетически
возможных односложных корневых
слов» [14, с. 117]. В русском языке
среди возможных акцентных схем
резко преобладает одна — с
постоянным ударением на основе.
4. Представление
об исключительно дискретном
характере звучания подрывается
уже тем, что с физической
точки зрения звуковая сторона
слова в потоке речи отнюдь
не дискретна и что фонетическое
членение вообще и выделение
фонемы в частности производно
от смыслового членения, вследствие
чего линейная дискретность звуковой
стороны слова как некой последовательности
фонем есть проекция — прямая
или косвенная — смыслового
членения. Степень же дискретности
зависит от значащих единиц, прежде
всего от минимального объема
морфемы, а он, в свою очередь,
определяется соотношением морфемы
со словом и слова с предложением.
Но, подобно
содержанию слова, его материальная
сторона не может быть только дискретной.
Слово должно быть целостным и
обладать внутренне упорядоченной
звуковой структурой, ибо этого требуют
такие общие условия его функционирования,
как синтаксическая автономность (потенциальная
изолируемость) и позиционная самостоятельность.
Интуитивно
целостность материальной стороны
слова и ее структурированность
осознавались давно. Об этом свидетельствует
сам факт введения понятия позиции
в фонологию. Недаром звуковую сторону
слова называют фонетической структурой,
а Л. В. Щерба говорит о звуковом слове-типе.
На синтагматическую целостность слова
указывает, в частности, его способность
выступать в качестве единицы восприятия
речи.
Специальное
исследование [15] подтвердило структурированность
звуковой стороны слова и раскрыло
природу ее целостности. Оказалось,
что, вопреки утвердившимся представлениям,
синтагматическая целостность слова
обеспечивается не одними лишь суперсегментными
средствами (такими, как ударение или
сингармонизм). В создании синтагматической
целостности слова участвуют
и сегментные единицы. Вряд ли можно
согласиться с тем, что только
«звуки позиционно связаны», тогда
как «фонематические единицы
являются свободными компонентами фонетического
контекста, их появление не определяется
позицией» [16, с. 17]: даже если под позицией
понимать исключительно фонетические
условия, то следует иметь в виду,
что в чистом виде, без каких-либо
грамматических и лексических ограничений,
фонетические позиции не существуют.
Если обратиться к фонемному составу
слова, то и тогда за видимой дискретностью
материальной стороны слова одновременно
обнаруживается некое единство взаимосвязанных
элементов, обеспечивающее структурную
глобальность и непрерывность слова.
(Отсюда относительный характер противоположения
сегментных характеристик слова
суперсегментным: сегментная структура
слова, характеризуя его как целостность,
в этом смысле тоже «суперсегментна».)
Указанная непрерывность проявляется,
в частности, в тенденции к
построению сегментной стороны слова
по восходящей (восходяще-нисходящей)
звучности. Структурированность сегментной
стороны слова, обусловливающая
ее единство и целостность, выражается
в корреляции между степенью активности
отдельных фонем и фонемных классов
в той или иной позиции, с одной
стороны, и фонетическими и, что
особенно важно в данном случае,
морфолого-синтаксическими свойствами
позиций — с другой. В результате
составляющие слово сегментные единицы
— фонемы — оказываются не только-в
тесной зависимости друг от друга, но
и в подчиненном положении
по. отношению к сегментной организации
слова в целом. Таким образом.
между отдельными сегментными единицами
и сегментной организацией слова
обнаруживаются отношения части
и целого, а это значит, что
как и любой другой целостный
материальный объект, звуковая структура
слова представляет собой единство
прерывности и непрерывности.
5. Говоря
о структурированности материальной
стороны слова, следует особо
подчеркнуть ее сложный, иерархический
характер. Он проявляется не только
в сосуществовании в слове
сегментной и суперсегментной,
консонантной и вокалической
структур, хотя и взаимосвязанных,
но функционально разграниченных
и поэтому обладающих в то
же время относительной самостоятельностью
и автономностью. Содержательной
структурации слова соответствует
материальная его структурация,
ограничивающая произвольность
звуковой стороны слова нее
связи со значением.
Впечатление
произвольности материальной стороны
слова в значительной мере обусловлено
тем, что вопрос о характере отношений
между значением и звучанием
слова, как правило, решается применительно
к отдельно взятому слову. При
этом имеется в виду индивидуальное
лексическое значение слова и
не учитывается иерархическая структура
его смыслового содержания, совмещающего
значения разной степени обобщенности
в соответствии с различными по объему
и степени обобщенности группировками,
классами слов, в которые входит
данное слово [9, 10]. Если учесть,. что
«...устойчивыми и наиболее общими
по сравнению с индивидуальным значением
слова являются те категориально-обобщенные
признаки, которые слова получают
в данной системе языка, входя
в различные по объему и степени
обобщенности группировки» [9, с. 68], то
решение вопроса о характере
связи между звучанием и значением
слова невозможно без анализа
средств выражения категориально-обобщенных
значений, без выявления фонетических
различий между семиологическими, лексико-семантическими
и грамматическими группировками
слов. Характер и степень этих различий,
естественно, зависят от типологических
свойств языка, в частности от
степени развитости морфологии, от
соотношения значащих языковых единиц
друг с другом.
6. В языках,
четко разграничивающих морфему
и слово, во-первых, и разные
типы морфем, во-вторых, два наиболее
крупных разряда словесных знаков
— полнозначные и служебные
слова, подобно знаменательным
и служебным морфемам, различаются
и фонетически. Это различие
следует отнести прежде всего
за счет того, что полнозначное
(знаменательные) слова выполняют
номинативную и сигнификативную
функции, а служебные лишены
этих функций и, обладая относительным
и в высшей степени обобщенным
значением, требуют для своего
выражения меньше звуковых средств.
В результате служебные слова,
во всяком случае первообразные,
в среднем короче полнозначных,
уступая им по числу слогов,
фонем и реализуемых фонемных
сочетаний. Например, в немецком
языке «...корневые слоги, образующие
служебные слова, оказываются,
как правило, более легкими
и более открытыми, чем корневые
слоги знаменательных слов» [17,
с. 183].
Существенное
значение имеет также то обстоятельство,
что полнозначное слово в отличие
от служебного способно составить потенциальный
минимум высказывания. В связи
с тем, что высказывание не может
быть меньше минимальной произносительной
единицы — слога, причем в акцентных
языках типа русского — непременно
ударного слога, полнозначное слово в
противоположность служебному всегда
имеет слоговую форму и получает самостоятельное
просодическое оформление. Для служебного
слова и то, и другое необязательно, поскольку
служебное слово, примыкая к полнозначному
в качестве проклитики или энклитики,
образует вместе с ним одно фонетическое
слово. Так, в русском языке первообразные
предлоги даже в тех случаях, когда они
имеют слоговую форму, фонетически несамостоятельны
во всех отношениях: акцентном, слоговом
и звуковом (ср.: сад отца [ ] и над отцом
[ ]).
Аналогичные
различия наблюдаются между знаменательными
морфемами, с одной стороны, и
служебными (в первую очередь словоизменительными)
— с другой. В знаменательных
морфемах используется весь наличный
состав фонем, в служебных он обычно
ограничен. Знаменательные морфемы
отличают от служебных большая длина
и большая свобода комбинаторики
фонем, ибо «выражение абстрактных
отношений требует значительно
меньшего количества звуков, чем выражение
предметных значений» [18, с. 299]. Потенциально
способные служить экспонентом
слова, знаменательные морфемы тяготеют
к слоговой форме и просодической
самостоятельности (выделенности).
В системе
языка полнозначное слово обладает
двоякой соотнесенностью. Как «синтаксический
атом» оно соотносится с предложением,
как определенный тип связи морфем
— с морфемой. Соответственно в
звуковой форме полнозначного слова,
и в частности в его консонантной
структуре, совмещаются признаки, характеризующие
его с внешней стороны как
синтаксически неделимое целое,
а с внутренней — как морфологическую
единицу, которая может быть и
членимой. Так, восходящая звучность
характеризует полнозначное слово
в первую очередь как минимальное
высказывание, а степень дифференциации
позиций в консонантной структуре
полнозначного слова отражает его
морфемное строение. Но поскольку
синтаксические признаки слова слиты
с морфологическими, то и реализация
тенденции к восходящей звучности
теснейшим образом связана с
морфологической структурой слова.
Степень дифференциации позиций
в консонантной структуре слова
обусловливается не только его морфемным
строением, но и степенью синтаксической
самостоятельности (потенциальной
изолируемости) и закрепленности слова
за определенной позицией в высказывании
в соответствии с первичной (по Е.
Куриловичу) синтаксической функцией
[15].