Творчество Довлатова

     Что руководило этим фантастическим человеком  в его невероятных поступках  –  так  и осталось загадкой для  главного героя. Одно несомненно –  Буш оставил яркий свет в жизни  рассказчика, поэтому-то Довлатов старался помочь ему, а уже в Америке "расспрашивал о Буше всех, кого только мог" (СП 1, 296)… 

     "Я  позвонил Жбанкову. Трубку взяла  Лера.

     – Михаил Владимирович нездоров, – сказала  она.

     – Пьяный, что ли? – спрашиваю.

     – Как свинья" (СП 1, 203)…

     Запойный  алкоголик и увлекательный рассказчик, бесшабашный скандалист и потрясающий профессионал, способный сделать превосходный снимок даже на самой примитивной фотоаппаратуре, – все это о Жбанкове. В галерее редакционных портретов этот персонаж занимает далеко не последнее место. Своими поступками, рассказами, всей своей жизнью Михаил Жбанков   напоминает   героя   русской   народной   сказки,   Иванушку-дурачка. Этот человек существует в полной гармонии с окружающим миром, его ничто не заботит и не угнетает, на все мировые проблемы он отвечает постоянным и беспробудным пьянством: "Не думать. Водку пить" (СП 1, 256). Жбанков смотрит на жизнь ясно и просто, в любой ситуации чувствует себя как рыба в воде. Главному герою он глубоко близок своей способностью уйти от реальности в свой, особый мир.

     Михаил  Жбанков  –  талантливый, остроумный рассказчик, он постоянно шутит, балагурит, потчует собеседников уморительными  историями.

     "Проводник  разбудил нас за десять минут  до остановки.

     – Спите, а мы Ыхью проехали, – недовольно выговорил он.

     Жбанков неподвижно и долго смотрел в  пространство. Затем сказал:

     – Когда проводники собираются вместе, один другому, наверное, говорит: «Все могу простить человеку. Не ежели кто спит, а мы Ыхью проезжаем – век тому не забуду»" (СП 1, 239)…

     "Жбанков  разглагольствовал, то и дело отлучаясь в уборную. Каждый раз он изысканно вопрошал: «Могу ли я ознакомиться с планировкой?»   Неизменно   добавляя:   «В   смысле   –   отлить»           (СП 1, 249)…

     Михаил  Жбанков чувствует себя настоящим  творцом, его угнетает тот материал, с которым ему приходится работать. "Я художник от природы! А снимаю всякое фуфло. Рожи в объектив не помещаются. Снимал тут одного… Замудохался, ты себе не представляешь! А выписали шесть рублей за снимок! Шесть рублей! Сунулись бы к Айвазовскому, мол, рисуй  нам  бурлаков  за  шестерик…"    – кричит   он   в   вагоне-ресторане (СП  1, 238). "Я художник, понял! Художник! Я жену Хрущева фотографировал! Самого Жискара, блядь, д'Эстена! У меня при доме инвалидов выставка была! А ты говоришь – корова!.." – повторяет он ту же мысль, расслабившись после поездки на ферму в обкомовском домике (СП 1, 256).

     И действительно, все признают, что  Жбанков – фотограф от Бога, даже на самом простеньком фотоаппарате "Смена" за девять рублей и в  проявителе с плавающими окурками, который не меняется неделями,  он способен делать снимки, поражающие своим качеством. "Видно, было у него какое-то особое дарование" (СП 1, 252)…

     Как и все любимые герои Довлатова, Жбанков является "идейно незрелым товарищем". "Евреи, евреи… Вагин – русский, Толстиков – русский [редакционные стукачи]. А они бы Христа не то что распяли. Они бы его живым съели… Вот бы куда антисемитизм направить. На Толстикова с Вагиным. Я против таких, как и они, страшный антисемитизм испытываю… Вот бы на Толстикова антисемитизмом    пойти!    И    вообще…    На    всех    партийных"    (СП 1, 237)… Жбанков внимательно относится к людям. На слете бывших узников концлагерей беседа между ветеранами не заладилась, атмосфера накалилась:

     "–  Улыбнитесь, мужики, – попросил Жбанков. – Внимание! Снимаю!

     – У тебя же, – говорю, – и пленки нет.

     – Это не важно, – сказал Жбанков, –  надо разрядить обстановку" (СП 1, 321). Наконец, как и все любимые  герои Довлатова, Михаил Жбанков  много пьет. "Если Мишу притесняли, он намекал, что запьет. Он не говорил об этом прямо. Он только спрашивал:

     – А что, касса взаимопомощи еще  открыта?

     Это означало, что Миша намерен раздобыть  денег. А если не удастся, то пропить  казенный импортный фотоувеличитель.

     Как правило, ему уступали. Тем не менее запивал он часто. Сама мысль о запое была его предвестием" (СП 1, 318). 

     Среди положительных редакционных персонажей стоит отметить также Веру Хлопину, "сердечную обличительницу", "вечно  раскрасневшуюся, полную, чуточку нелепую, предельно целомудренную. В компании Довлатов-Шаблинский-Кленский она часто была четвертой и, захмелев, иногда говорила им все, что о них думает. "Кленскому достанется за его безвкусный галстук… Мне – за лояльность по отношению к руководству. Шаблинскому за снобизм" (СП  1,  186).  Вера  работала  в машинописном  бюро,  "хотя  легко могла стать корректором и даже  выпускающим.  Нервная,  грамотная и толковая,   она   вредила   себе   истерической,   дерзкой   прямотой"  (СП 1, 185). От нее доставалось всем и всегда: женщинам и начальству она высказывала все в лицо, стоило ей только немного захмелеть. Однако люди все равно тянулись к ней, и застолья, которые она так любила организовывать, происходили в ее доме довольно часто. Будучи одинокой, она живо принимала участие в судьбах других людей, помогала им чем только могла. 

     Дима  Шер, Эдик Вагин, Толстиков, Репецкий, –  отрицательных героев в "Компромиссе" не так уж и много. Да и отрицательными их можно назвать только с некоторой  натяжкой. "Я давно уже не разделяю людей на положительных  и  отрицательных.  А  литературных  героев  –  тем  более" (СП 1, 182), – пишет Довлатов в "Компромиссе третьем". Конечно, это "не ангелы", это стукачи, бездельники и бездари, но автор (а вместе с ним и главный герой) относится к ним снисходительно, кого-то жалеет, над кем-то просто смеется. "Толстиков в передовой, заметьте, указывает: «…Коммунисты фабрики должны в ближайшие месяцы ликвидировать это недопустимое статус-кво…» Репецкий озаглавил сельскохозяйственную передовицу: «Яйца на экспорт»" (СП 1, 234). В существовании таких людей в газете нет ничего удивительного – уж слишком среда благоприятная. Когда образованию и уму можно противопоставить идейную зрелость, появление подобных типов закономерно.

     К этой же славной компании автор относит  некоторых бездарных литераторов, показанных в сборнике.

     "–  Тебя Цехановский разыскивает.  Хочет долг вернуть.

     – Что это с ним?

     – Деньги получил за книгу.

     – «Караван уходит в небо»?

     – Почему – караван? Книга называется «Продолжение следует».

     – Это одно и то же" (СП 1, 199).

     "…поэт Богатыреев. Затянувшаяся фамилия, очки, безумный хохот. Видел я книгу его стихов.  То  ли  «Гипотенуза  добра»,  то  ли «Биссектриса сердца». Что-то в этом роде. Белые стихи. А может, я ошибаюсь" (СП 1, 305), – говорит герой о подобных горе-творцах, но при этом всегда относится к ним по-доброму, с юмором. 

     "Появляется  редактор Туронок, елейный, марципановый  человек. Тип застенчивого негодяя" (СП 1, 177). "Редактор «Советской Эстонии» был человеком добродушным. Разумеется, до той минуты, пока не становился    жестоким    и    злым.     Пока    его    не     вынуждали     к     этому     соответствующие      инструкции"      (СП    1,    288).    "У    редактора     бежевое   младенческое     лицо,     широкая   поясница   и   детская   фамилия – Туронок" (СП 1, 297). Эта фамилия присутствует почти в каждом "компромиссе" – да и как иначе, разве можно описать редакционную  жизнь  без  главного редактора. Генрих Францевич Туронок – фигура неоднозначная, назвать его (как это, впрочем, иногда делает про себя главный герой) просто идиотом или самодуром было бы несправедливо.

     Этот  человек, как никто другой, подходит для своей должности. Он умеет  себя вести надлежащим образом и  с начальством, и с подчиненными. В редакции к Туронку относятся  по-разному.  Стукачи – подобострастно, "идейно незрелые" (вроде Довлатова) – чаще сдержанно, чередуя почтительность с хамством; кто-то подвозит главного после работы, так как редактор может помочь с квартирой. Скорее всего, Туронок относится ко всем своим подчиненным одинаково хорошо, то есть, если человек не приносит хлопот и выполняет работу, этого уже вполне достаточно, чтобы вызвать улыбку у главного редактора. Туронок способен признать достоинства журналиста Довлатова, несмотря на его вечные запои и политически сомнительные высказывания; Михаилу Жбанкову прощается его неистребимое пристрастие к спиртному за умение в любой ситуации сделать превосходный снимок; даже Эрику Бушу, вечному возмутителю спокойствия, обладающему потрясающим умением попадать в какие-то истории, причем непременно с политическим оттенком, Туронок со временем решает предоставить штатную должность.

     Главный редактор старается придерживаться всех гласных и негласных распоряжений руководства. Туронок твердо знает, что можно печатать, а чего печатать нельзя. "Оставьте в покое своего засранного эфиопа!" – кричит главный редактор в телефонную трубку          Довлатову-герою, пытающемуся сделать шоколадного   младенца           400 000-м   жителем   Таллинна,   да   еще   на годовщину освобождения города (СП 1, 202). Алфавит для Туронка – "оппортунистическое слово", если из-за него страны народной демократии оказываются в списке после капиталистических стран (СП 1, 178). Главный редактор заботится лишь о том, как будут выглядеть газетные материалы, пусть даже за красивыми фразами будет скрываться явный абсурд: так, он предлагает супругам Кузиным назвать сына Лембитом, чтобы имя юбилейного жителя Таллинна "прекрасно звучало" (СП 1, 206).

     Туронок старается не реагировать на бесконечные  шутки, то и дело вылетающие из уст главного героя, хотя некоторые из них выводят главного редактора из себя. Дважды Туронок обсуждает с главным героем условия редакционного конкурса:

     "–  Лучший из лучших удостоится  поездки на Запад, в ГДР [Туронок].

     – Логично. А худший из худших – на Восток [Довлатов]?

     – Что вы хотите этим сказать?

     – Ничего. Я пошутил. Разве ГДР –  это Запад?

     – А что же это, по-вашему?

     – Вот Япония – это Запад!

     – Что?! – испуганно вскричал Туронок.

     – В идейном смысле, – добавил  я" (СП 1, 193).

     "–  И помните: открытый редакционный конкурс – продолжается. Лучшие материалы будут удостоены денежных премий. А победитель отправится в ГДР [Туронок].

     – Добровольно? – спросил я [Довлатов]" (СП 1, 190).

     Как правило, на шутки "редактор не обижался. Он был либерально мыслящим интеллигентом" (СП 1, 286). Собственные же шутки Туронка, в основном, едки.

     "–  Там собираются узники, а вовсе  не фронтовики.

     – Как будто я не узник! – возвысил голос Жбанков.

     – Вытрезвитель не считается, – заметил  редактор" (СП 1, 318).

     И конечно, образ главного редактора не был бы полным, если бы автор не выставил его хотя бы раз на посмешище. "Любое унижение начальства – большая радость для меня"; настолько большая, что с сообщения "у редактора Туронка лопнули штаны на заднице" Довлатов начинает "Компромисс восьмой", посвященный вовсе не штанам и не редактору, а рекордному надою Линды Пейпс (СП 1, 232). А как же еще уравнять с остальными смертными человека, поставленного над всеми не за талант, а за политическую грамотность, если не опозорив его перед всеми?! "Около двенадцати Туронок подошел к стойке учрежденческого бара. Люминесцентная голубизна редакторских кальсон явилась достоянием всех холуев, пропустивших его без очереди… Сотрудники начали переглядываться. Кто злорадно, кто сочувственно" (СП 1, 232). Автор наслаждается описываемой сценой, усиливая производимое впечатление благодаря появлению стукача Вагина: "Вагин мягко тронул редактора за плечо:

     – Шеф… Непорядок в одежде…

     И тут редактор сплоховал. Он поспешно схватился обеими руками за ширинку. Вернее… Ну, короче, за это место… Проделал то, что музыканты называют глиссандо. (Легкий пробег вдоль клавиатуры.) Убедился, что граница на замке. Побагровел:

     – Найдите вашему юмору лучшее применение.

     Развернулся и вышел, обдав подчиненных неоновым сиянием исподнего" (СП 1, 232-233). 

     "У  хорошего человека отношения  с женщинами складываются трудно. А я человек хороший. Заявляю без тени смущения, потому что гордиться тут нечем. От хорошего человека ждут соответствующего поведения. К нему предъявляют высокие требования. Он тащит на себе ежедневный мучительный груз благородства, ума, прилежания, совести, юмора",  – одна из многочисленных самохарактристик главного героя, Довлатова, временами превращающегося по старой памяти в Алиханова, особенно когда речь заходит о бурной армейской молодости                     (см. "Компромисс шестой") (СП 1, 304).