Творчество Довлатова

     К началу 40-х годов советский рассказ  уже создал свою классику, в которую  входили разнообразные произведения и по манере изложения, и по тематике.

     В военные годы жанр рассказа, а точнее, его подвид – короткий очерк, – стал более чем актуальным. Зарисовки с места решающих сражений, описания армейского и тылового быта – очерк мог быть написан за считанные минуты и уже через несколько часов быть набран и напечатан в каком-нибудь "Боевом листке", отправлявшемся с почтой на передовую или с донесениями в тыл. "Рассказ буквально затопил  периодику" ³¹. Важно было донести до людей целостную картину происходящего в стране, необходимо было показать, что жизнь ни на минуту не останавливается, что повсюду и ежеминутно идет работа, направленная на достижение единой цели – победы. Конечно, с одной стороны, о художественности подобных зарисовок говорить не приходится (важно было скорее не то, как написано, а что написано и как скоро), хотя и здесь нередко встречаются произведения талантливые и красочные – принадлежащие перу таких писателей, как Платонов, Шолохов, Симонов (многие замечательные рассказы этих и других беллетристов, творивших в годы Отечественной войны, появились уже в мирное время).

     После войны, хотя все еще в жанре  рассказа печатались произведения, написанные "на злобу дня", вновь появились  художественные   рассказы,   написанные   не   только  о  повседневном. По-прежнему была актуальна  тема войны, повседневного подвига, общечеловеческой трагедии, – тема, нашедшая свое отражение и в рассказах. Однако постепенно писатели стали обращаться в своих произведениях к мирной жизни с ее проблемами (в том числе – в "деревенской" прозе), а иногда даже и касались вечных вопросов, продолжая традиции великой русской литературы (Залыгин, Тендряков, Овечкин).

     Наконец, в 60-е годы появилось много новых  имен в литературе, причем как в  официальной, так и в той, к  которой со временем примкнул Сергей Довлатов, в это время вернувшийся  из армии. "Осенью 64-го я [оказался] в Ленинграде. В тощем рюкзаке лежала "Зона". Перспективы были самые неясные. Начинался важнейший этап моей жизни", – так написал он сам о том времени десять лет спустя в "Невидимой книге" ³².

     Здесь необходимо сказать о жанре первого  литературного произведения Довлатова. Существуют различные, порой противо-положные, точки зрения по поводу того, в каком жанре следует писать молодому, начинающему автору. Так, Горький в "Беседе с молодыми" говорил, что "начинать работу большими романами – это очень дурная манера… Учиться писать нужно на маленьких рассказах, как это делали почти все крупнейшие писатели на Западе и у нас. Рассказ приучает к экономии слов, к логическому размещению материала, к ясности сюжета и наглядности темы" ³³.

     Грузинский  писатель   Т. Чиладзе   придерживается противоположного мнения: "Я думаю, написать хороший рассказ – несравненно труднее, чем даже роман… Я собираюсь постепенно переключиться на написание небольших рассказов, но для этого мне нужно прежде как следует овладеть умением писать романы и повести" ³⁴.

     Не  соглашается с классиком советской  литературы и узбекский писатель Т. Пулатов: "Мнение о том, что рассказ  – начало творческого пути прозаика, опровергается не только опытом отдельных  писателей, но и опытом отдельных национальных литератур" ³⁵.

     Таким образом, нельзя учиться писать, создавая многотомные эпопеи, с другой стороны  – овладеть искусством излагать мысли  лаконично (и лапидарно, как сказал бы И. Бродский) можно лишь со временем, с приходом определенного творческого опыта. Чтобы не вдаваться в дальнейшие рассуждения, заметим только, что процесс становления творческой личности (и писателя в том числе) схож с развитием человека вообще, – всегда есть общие черты, но и каждый человек (как и каждый писатель с его особенностями творческого пути) в отдельности – уникален…

     Первая (и одна из самых сильных) книга  Довлатова, "Зона", была написана в жанре рассказа, о котором  мы говорили раньше, затрагивая творчество Тургенева, Горького и других писателей. Это сборник рассказов, объединенных не только общим материалом, общей тематикой и идеями, но и фигурой повествователя – ефрейтора Бориса (Боба) Алиханова. Конечно, по размеру "Зона" вряд ли может быть названа рассказом, скорее, это довольно-таки большая повесть, но дело в том, что повесть эта разделена на главы, представляющие собой отдельные рассказы. Именно отдельные, поскольку не зря некоторые из глав издавались самостоятельно, иногда по две-три. Поначалу, еще не утратив надежды на возможность издания  своей книги, Довлатов предлагал напечатать ее как сборник рассказов ("Записки надзирателя" – второе авторское название). Стоит также заметить, что при издании произведения, произошедшем почти двадцать лет спустя, когда писатель собирал переправленные через границу с помощью различных знакомых "разрозненные куски", "Зона" тем более стала легко членимой на рассказы. В особенности, это можно сказать о той редакции, что попала в итоге в печать, когда между отрывками написанной много лет назад книги появились "лирические отступления" – авторские мысли по поводу литературы, жизни (его собственной и вообще человеческой), размышления об Америке и многом другом, а главное – о "Зоне" и о том, что в ней было изображено.

Почти все последующие произведения Довлатова (за исключением разрозненных  рассказов)  –  "Компромисс",  "Ремесло",  "Наши", "Чемодан" и др. – представляют собой точно такие же сборники коротких рассказов (часто даже чеховского –  1-1¹/₂ листа и менее – формата), объединенных между собой общей тематикой, а также фигурой рассказчика.

Глава вторая.

Молодость. Начало. "Зона" 

     "«Зона» – первая по времени написания книга Довлатова. Книга молодого, яростного стиля". Здесь есть многое: "яркость красок, эффектность контрастов, щеголеватая эксцентричность фабул, в которых смешаны жестокость и милосердие, женщины, драки, пьянки, смерти, предательства" ³⁶.

     "…Из университета выгнали, с женой развелся". Стало "нечего терять", причем до такой степени, что было все равно, куда идти служить.  "А  в  охрану  [как  раз]  идут,  кому  уж  терять  нечего…"  (СП 1, 126)

     С третьего курса филфака ЛГУ –  в школу надзорсостава под  Ропчей, затем – Устьвымский лагерь. Сергей Довлатов, бывший студент, нынешний контролер штрафного изолятора.

     Вчера   его   волновали   вопросы   всемирной   литературы.    Он спорил с однокурсниками о творчестве великих писателей. Он пытался вместе с ними осмыслить, понять течение времени в поэзии и прозе. Он участвовал в студенческих вечеринках. Он сдавал (или, скорее, не сдавал) с пятого раза контрольную по иностранному языку. Красота его жены приводила в немой восторг не только его самого, но и многих знакомых… Все это – вчера.

     Сегодня – "штрафной изолятор, ночь. За стеной, позвякивая наручниками, бродит Анаги [уголовник, которого боятся как все  заключенные,   так   и   все   охранники,   особенно   молодые         солдаты-срочники]. Опер Борташевич…", единственный офицер, обращающийся к нашему герою на "ты", человек, если даже не с проблесками интеллекта, то хотя бы иногда задумывающийся о том, что происходит вокруг и в самих нас, единственный, не давший зоне сожрать все не только снаружи, но и внутри себя… Сегодня – дешевые папиросы и "Пино-гри", розовое крепкое, одеколон и водка, много водки.

     Все это – сегодня, и именно в такой  обстановке оказывается будущий  писатель Сергей Довлатов. "Мир, в который я попал, был ужасен" (СП 1, 35). Что могло произойти с обычным человеком, так резко сменившим окружающую атмосферу, можно описать и красочно, и кратко. Скорее всего – сломался бы и потерял остатки высоких человеческих качеств. Со многими именно так и происходило. Ломались и спивались.

     Довлатова спасло чувство юмора. Чтобы выжить в экстремальной ситуации, необходим  мощный нравственный стержень ("Архипелаг    Гулаг"    А. Солженицына,     "Жизнь    и    судьба"    В. Гроссмана) или, как минимум, какая-то помощь разуму, сознанию, которая пришла бы на выручку в восприятии всего творящегося вокруг. Человеку в подобной ситуации  нужна  некая  призма,  подвергающая  происходящее дополнительной обработке. Такой призмой может стать чувство юмора.

     Человек видит совершающееся вокруг иначе. Иногда – мягче, иногда – добрее, иногда – просто не таким ужасным  и устрашающим видится окружающий мир. "Не важно, что происходит кругом. Важно, как мы себя при этом чувствуем". Там, в окружении всех "ужасов лагерной жизни", писатель "чувствовал себя лучше, нежели можно было предполагать… началось раздвоение личности… жизнь превратилась в сюжет". "Сознание вышло из привычной оболочки. Я начал думать о себе в третьем лице". "Как я ни мучился, ни проклинал эту жизнь, сознание функционировало безотказно… Плоть и дух существовали раздельно. И чем сильнее была угнетена моя плоть, тем нахальнее резвился мой дух" (СП 1, 42). Мы видим, как происходит становление писателя, как вырабатывается умение не просто видеть то, что с ним происходит, но способность наблюдать за всем и всеми (в том числе и за самим собой) со стороны, будто видеть на бумаге, когда остается только фиксировать увиденное. "Когда я замерзал, сознание регистрировало этот факт. Причем в художественной форме: «Птицы замерзали на лету…»" "Фактически я уже писал, – замечает Довлатов двадцать лет спустя в комментариях, предваряющих каждую из глав "Зоны". – Моя литература стала дополнением к жизни. Дополнением, без которого жизнь становилась абсолютно непотребной. Оставалось только перенести все это на бумагу. Я пытался найти слова" (СП 1, 43)…

     "Чего  здесь [в "Зоне"] почти нет, так это смеха… Талант юмориста в первой книге оказывается невостребованным или просто еще не осознанным, не открытым", – пишет И. Сухих ³⁷.Однако мы видим, что уже при написании первого сборника писатель Довлатов не только подмечал выразительные детали и облекал мир в "художественную форму" того или иного жанра, а находил во всем окружающем что-то особенное. Что-то комичное,  смешное. 

     К службе все относились примерно одинаково. "Подальше от начальства, поближе к кухне", "солдат спит, служба идет", "работа      (читай – служба) не волк, в лес не убежит" и так далее. Служили все без излишнего рвения, но и не спустя рукава. Все-таки зона, рядом заключенные; опасность, существующая и днем, и ночью.

     С утра – "тарелка голубоватой овсяной  каши. На краю желтеет пятнышко растаявшего  масла". В столовой – "выцветшие  обои, линолеум, мокрые столы", ложка "с перекрученным стержнем" (СП 1, 55).     Затем – дежурство в штрафном изоляторе, хозяйственной зоне, конвоирование заключенных, перевозка из одного лагеря в другой. После этого – свободное время. Рядовой (затем – ефрейтор, сержант) Алиханов "мог курить, сидя на гимнастических брусьях. Играть в домино под хриплые звуки репродуктора. Или, наконец, осваивать ротную библиотеку, в которой преобладали сочинения украинских авторов"     (СП 1, 45).

     В каждой главе автор создает яркие  образы сослуживцев главного героя. Это ефрейтор Петров – нелепый  пьяница и трус, о котором автор говорит почти в каждой главе. Его "называли – Фидель. Эту кличку ефрейтор получил год назад. Лейтенант Хуриев вел политзанятия. Он велел назвать фамилии членов политбюро. Петров сразу вытянул руку и уверенно назвал Фиделя Кастро" (СП 1, 45)…

     Это инструктор Густав Пахапиль, приучивший всех собак на питомнике понимать команды только на эстонском языке. Он почти ни с кем не общается, предпочитает выпивать в одиночестве  на кладбище.   Как-то раз по срочному вызову секретаря горисполкома Нарвы он ездил жениться на Хильде Браун, бывшей в то время уже на девятом месяце беременности, но так и не поинтересовался, как же назвали ребенка.

     Это сержант Шумейко, "яркую индивидуальность" которого "можно оценить лишь в ходе чрезвычайных происшествий" (СП 1, 79). "Громадный и рябой, он выглядит сонным, даже когда бегает за пивом" (СП 1, 78).

     Это здоровяк рядовой Лопатин, при упоминании замполитом Хуриевым его родной деревни  Бежаны сказавший: "Поджечь бы эту  родную деревню вместе с колхозом" (СП 1, 47)!..

     Это ефрейтор Блиндяк, который дисквалифицированному  за грубость, лишенному всех привилегий спортсмена и попавшему на правах рядового в караульный батальон Борису Алиханову крикнул: "Я СГНИЮ  тебя, падла, увидишь – СГНИЮ" (СП 1, 124)!.. Это также многие, многие другие. 

     Среди них главный герой – Алиханов, "на лице которого постоянно блуждала одновременно рассеянная и тревожная  улыбка. Интеллигента можно узнать по ней даже в тайге". Он "родился  в… семействе, где недолюбливали плохо одетых людей. А теперь он имел дело с уголовниками в полосатых бушлатах" (СП 1, 44). "История зоны была бы иной без судьбы Бориса Алиханова… Он – единственный, чья судьба развертывается, меняется в заколдованном мире зоны" ³⁸.