Заслуги Ломоносова как историка

Но более всего скептически  отзываются историки об исходном уровне знаний Миллера. Так, Шлецер говорил, что дискуссия надолго отбила у Миллера охоту к русской истории, "для занятия которою у него без того не доставало знания классических литератур и искусной критики". П.Н. Милюков отмечал отсутствие у Миллера "строгой школы и серьезной ученой подготовки". А.Л. Шапиро указывал, что Миллер, "не окончив курс университетских наук, и к историографическим штудиям прибился случайно". Сам Миллер был очень скромен в оценке своих возможностей. Направляясь в Россию, пределом его мечтаний была только служебная карьера: "Я более прилежал к сведениям, требуемым от библиотекаря, рассчитывая сделаться зятем Шумахера и наследником его должности". И лишь когда эти планы не сбылись, он "счел нужным проложить другой, ученый, путь". Этот путь Миллер в конечном итоге пройдет и пройдет с честью. Но он давался ему неимоверно сложно, ибо изучение русской истории Миллер начинал с абсолютного нуля, и этот процесс долгое время отягощался незнанием русского языка, а тем паче языка летописей, что закрывало доступ к самым важным источникам.

Даже к 1749 г. Миллера имел самый малый опыт работы в области  русских древностей. Его начальные  занятия ими были сведены лишь к составлению родословных таблиц. О степени его вхождения в  русскую историю и сложный  мир летописей свидетельствует  тот факт, что Миллер, опубликовав  в 1732—1735 гг. немецкий перевод извлечений из летописи, приписал ее "игумену  Феодосию", что за ним повторил Байер. Лишь под воздействием Татищева Миллер в диссертации и позже  говорил, что ПВЛ написал Нестор, "прежде сего ошибкою переводчика Феодосием назван". Но дело было не только в переводчике: в конце 40-х гг. Миллер Сильвестра, чье имя в качестве составителя ПВЛ читается в ряде летописей, выдавал за игумена Никольского, а не Выдубицкого монастыря, в чем его опять же поправил Татищев. Еще в 1761 г. он демонстрировал не совсем основательные знания русской истории. Так, в "Кратком известии о начале Новагорода и о происхождении российского народа…", по характеристике С.Л. Пештича, "упрощенном описании новгородской истории", Миллер увидел в бояр выборных лиц, а термин "тысяцкий" наивно объяснял тем, что тот должен был "стараться о благосостоянии многих тысяч человек". Но, не зная истории Руси, не зная русского языка, он с самого начала смотрел на нее глазами, если повторить его слова, "норвежских и древних датских поэтов и историков".

Пребывание Миллера в  Сибири (1733—1743) и последующая работа над "Сибирской историей" вызвали  огромный перерыв в его интересе к ранней истории Руси (в споре  с П.Н. Крекшиным он провел лишь сверку своих прежних генеалогических  разысканий). И к ней ученый обратился  лишь весной 1749 г., когда ему было поручено подготовить речь к торжественному заседанию Академии. И ему менее  чем за полгода надлежало раскрыть тему "О происхождении имени  и народа российского", которой он доселе никогда не занимался. Задача была нереальной, но Миллер решил ее удобным и единственным для себя способом. Что это был за способ, сразу же определил Ломоносов, говоря в замечаниях на диссертацию про "доводы господина Миллера, у Бейера занятые". В 1761 г. он сказал более конкретно: "Миллер в помянутую заклятую диссертацию все выкрал из Бейера". В.О. Ключевский произнес по сути те же слова: Миллер своими изысканиями "сказал мало нового, он изложил только взгляды и доказательства Байера". Но все равно дело шло необычайно трудно, так что Миллер начал представлять свою диссертацию на суд президента Академии лишь с 14 августа и то лишь по частям.

В норманистской литературе не принято говорить, в чем же конкретно заключалась "безупречная" аргументация Миллера, утверждавшего ею "научную истину", — скандинавство варяжской руси, и что ей противопоставлял представитель "мутной струи" в историографии XVIII в. Ломоносов. А аргументация эта весьма красноречива. Так, Миллер в согласии с Байером утверждал, что не было Аскольда и Дира, а был только один "Осколд, по чину своему прозванный Диар, которое слово на старинном готфском языке значит судью или начальника", чего не знали летописцы. Это мнение Ломоносов оспорил, сославшись на ПВЛ и М. Стрыйковского. Миллер, опираясь на мнение Байера, что литовцы русских называют "гудами", заключал, "из чего, как кажется, явствует, что они или знатнейшая их часть по мнению соседственных народов произошли от готфов". В системе доказательств последнего Миллер важное место отвел топонимике. Но его суждение, что имя г. Холмогор произошло "от Голмгардии, которым его скандинавцы называли", разбивало простое объяснение Ломоносова: "Имя Холмогоры соответствует весьма положению места, для того что на островах около его лежат холмы".

По тому же принципу Миллер попытался  превратить название г. Изборска в скандинавское, утверждая, что "он от положения своего у реки Иссы именован Иссабург, а потом его непрямо называть стали Изборском". На что его оппонент коротко, но исчерпывающе заметил: "Весьма смешна перемена города Изборска на Иссабург". Мысль Миллера попытался закрепить в науке А.Л. Шлецер. Н.М. Карамзин, возражая Миллеру, отметил обстоятельство, делающее "изъяснение" Изборск как Исаборг бессмысленным: "Но Иса далеко от Изборска". Норманист П.Г. Бутков, указав на это же обстоятельство, привел наличие подобных топонимов в других русских землях. Современные исследователи, видящие в варягах норманнов, говорят, что Изборск ѕ "славянский топоним", и указывают на невозможность его образования от Исы. Данную тему закрывает известный факт, что среди названий древнерусских городов IXѕX вв. совершенно отсутствуют скандинавские названия (миражный скандинавский "Иссабург" ныне вновь стремятся возродить археологи Д.А. Мачинский и С.В. Белецкий).

Утверждая вслед за Байером, что  имя "русь" перешло на восточных славян от финнов, именовавших так шведов, Миллер добавил, "подобным почти образом как галлы франками и британцы агличанами именованы". На что Ломоносов справедливо заметил: "пример агличан и франков… не в подтверждение его вымысла, но в опровержение служит: ибо там побежденные от победителей имя себе получили. А здесь ни победители от побежденных, ни побежденные от победителей, но всех от чухонцев!". Позиция Ломоносова получила поддержку среди антинорманистов и их противников. По мнению Г. Эверса, "беспримерным и неестественным мне кажется, чтоб завоевывающий народ переменил собственное имя на другое, употребляющееся у соседа, и сообщил сие принятое имя основанному им государству". "Как-то странно допустить, ѕ говорил К.Н. Бестужев-Рюмин, ѕ чтобы скандинавы сами называли себя именем, данным им финнами". Давно стало достоянием науки и заключение Ломоносова, показывающее всю несостоятельность норманизма, что "имени русь в Скандинавии и на северных берегах Варяжского моря нигде не слыхано". Сначала Миллер признал, что имя россов не было в середине IX в. "известно в Швеции", а затем в 1877 г. кумир нынешних норманистов датчанин В. Томсен согласился, что среди скандинавов не было племени "русь" и что так себя они не называли. Вместе с тем Ломоносов обратил внимание на существование в Европе, помимо Киевской Руси, других "Русий", например, "Белой и Чермной", которые, как он подчеркивал, "имеют имя свое, конечно, не от чухонцев", и доказал, что "российский народ был за многое время до Рюрика", чему так упорствовал во время обсуждения своей диссертации Миллер, но затем сам утверждавший, что "россы были и прежде Рурика".

Ломоносов, обращая внимание на название устья Немана Руса, указал на бытование в прошлом Неманской Руси, откуда и выводил варяжских князей на Русь. Эта идея нашла поддержку среди широкого круга исследователей, в том числе норманистов. Так, Миллер уже после дискуссии говорил о варяжской руси в Пруссии при устье Немана. Н.М. Карамзин допускал возможность призвания варягов из этого же района. Наличие Руси в устье Немана доказывал в 1840 г. И. Боричевский. В конце жизни М.П. Погодин, борясь с антинорманистами, по его же словам, "не на живот, а на смерть", пришел к заключению, что варяги-русь в эпоху призвания "жили, вероятнее, в нижнем течении Немана", где их только и надо искать. Все большую роль в науке играет вывод Ломоносова о связи руси с роксоланами. Норманист Г.В. Вернадский полагал, что название русов изначально принадлежало одному из "аланских кланов" — светлым асам (рухс-асам). Д.Т. Березовец установил, что восточные авторы под "русами" понимали алан Подонья. Д.Л. Талис показал существование Причерноморской Руси в VIII ѕ начале X в. в Восточном и Западном Крыму, а также в Северном и Восточном Приазовье, увязав ее с аланами. М.Ю. Брайчевский "русские" названия днепровских порогов, приведенные Константином Багрянородным, объяснил из осетинского языка, являющегося наследием аланского. Существование Салтовской и Причерноморской Русий, а также Аланской Руси в Прибалтике, созданной в IX в. русами-аланами после их переселения с Дона из пределов разгромленного хазарами и венграми Росского каганата, обосновал А.Г. Кузьмин.

Ломоносов, опровергая мнение Миллера, видевшего в варягах лишь датчан, норвежцев и шведов, доказывал, что так "назывались народы, живущие по берегам Варяжского моря", что варяги "от разных племен и языков состояли и только одним соединялись обыкновенным тогда по морям разбоем". Позже Миллер согласился, что по всему Варяжскому морю не было народа, который бы собственно варягами назывался, что под варягами следует разуметь мореплавателей, воинов, которые "могли состоять из всех северных народов и из каждого состояния людей". С.М. Соловьев, критикуя Ломоносова как историка, вместе с тем ставил ему в особую заслугу именно то, что он отрицал этническое содержание термина "варяги" (сам историк под варягами понимал "сбродную шайку искателей приключений"). Ломоносов был первым в науке, кто обратил внимание на тесную смысловую связь терминов "варяги" и "немцы". В связи с чем он опять же впервые указал, что в Сказании о призвании варягов летописец выделяет русь из числа других варяжских народов, при этом не смешивая ее со скандинавами (эта мысль затем получила весьма широкую поддержку в историографии). И в этом случае его позиция подкрепляется источниками. Например, в Рогожском летописце (список 40-х гг. XV в.) в рассказе под 986 г. о приходе к Владимиру посольств вместо "немцев" к князю явились уже "варяги": "приидоша к Владимиру бохмичи и варязи и жидове". В ранних летописях в этом случае сказано иное: "придоша немьци… от папежа" (Лаврентьевская), "от Рима немци" (Радзивиловская), "немци от Рима" (Ипатьевская). Густинская летопись (1670), ведя речь о шведах, подчеркивает: "Их же бо оные тогда варягами нарицах. Си мы всех обще немцами нарицаем. Си есть шведов, ангелчиков, гишпанов, французов и влохов и прусов".

Ломоносов в ходе дискуссии задал  Миллеру вопрос, ставящий под сомнение все его выводы: почему он "нигде  не указал отца Рюрика, его деда или  какого-нибудь скандинава из его предков?". Позже, говоря о призвании Рюрика, ученый заметил, что если бы он был  скандинавом, то "нормандские писатели конечно бы сего знатного случая не пропустили в историях для чести  своего народа, у которых оный век, когда Рурик призван, с довольными обстоятельствами описан". Немец Г. Эверс выразительно охарактеризовал отсутствие у скандинавов преданий о Рюрике как "убедительное молчание". По мнению Ломоносова, Байер имена русских князей "перевертывал весьма смешным и непозволительным образом, чтобы из них сделать имена скандинавские". Правоту этих слов подтвердил норманист В.О. Ключевский, сказав о способе Байера "превращать" русские имена в скандинавские: "Впоследствии многое здесь оказалось неверным, натянутым, но самый прием доказательства держится доселе". В отношении же Миллера Ломоносов сказал, что он "толкует имен сходства… от неразумения российского языка". Ломоносов заметил, что если бы русь была скандинавской, то "должен бы российский язык иметь в себе великое множество слов скандинавских". Вслед за Ломоносовым Шлецер говорил, что "славянский язык ни мало не повреждается норманским". Пытаясь объяснить это малочисленностью норманнов на Руси, он при этом воскликнул, что подрывает все разговоры о норманстве руси, сколько германских слов было занесено франками в латинский язык галлов!

Миллер уверял, что Ломоносов  не может подкрепить свои "выдумки" о южнобалтийском происхождении руси "свидетельствами историй", подчеркивая при этом, что "ни у кого из писателей в уме никогда не было, кроме автора киевского "Синопсиса", варягов признавать за славян". Но, помимо Синопсиса (1674), о том же говорят, например, "августианская" легенда (вторая половина ХV в.), "Хронограф" С. Кубасова (1626), Бело-Церковский универсал Б. Хмельницкого (1648). О южнобалтийской Вагрии как родине варягов вели речь многие западноевропейцы — С. Герберштейн (первая половина XVI в.), Г.В. Лейбниц (1710). Современник Миллера датчанин А. Селлий утверждал то же самое. В XVII в. немецкие историки Ф. Хемнитц и Б. Латом установили, что Рюрик жил около 840 г. и был сыном ободритского (южнобалтийское славянское племя) князя Годлиба. В 1708 г. был издан первый том "Генеалогических таблиц" И. Хюбнера. Династию русских князей он начинает с Рюрика, потомка вендо-ободритских королей. И Миллер лукавил, упрекая оппонента в отсутствии "свидетельств истории", ибо был в курсе их существования. Так, Байер в статье "De Varagis" привел известия "августианской" легенды, Герберштейна, Латома, Хемнитца. Ломоносов пользовался 4-м изданием Хюбнера (1725), имевшимся в Библиотеке Академии наук, и Миллер, знал, конечно, о наличии в ее фондах этого труда. В последующих работах он не проходил уже мимо версии о выходе варягов из Вагрии и "мекленбургских писателей", выводивших Рюрика от ободритских князей.

Ломоносов, акцентируя внимание на том  факте, что Перуна "почитали, в  поганстве будучи, российские князья варяжского рода", а культ его был распространен на славянском побережье Балтийского моря, пришел к выводу, что варяжская русь вышла именно оттуда и говорила "языком славенским". В пользу такого заключения говорят многие источники. Так, западноевропейский хронист XII в. Гельмольд называет главного бога земли вагров — Прове, в котором видят искаженное имя славянского Перуна. И.И. Первольф констатировал, что четверг у люнебургских славян (нижняя Эльба) еще на рубеже XVIIѕXVIII вв. назывался "Перундан" (Perendan, Perandan), т.е. день Перуна, олицетворявшего в их языческих верованиях огонь небесный, молнию, а этот факт, подчеркивает А.Г. Кузьмин, предполагает широкое распространение культа Перуна и признание его значимости. А.Ф. Гильфердинг отмечал, что Перуну поклонялись на всем славянском Поморье. В числе кумиров священной крепости на о. Руяне стоял Перунец. На Южную Балтику указывает не только имя Перуна, но и характер изображения божеств, установленных Владимиром в 980 году. Вместе с тем культ Перуна, бога варяго-русской дружины, был совершенно не известен германцам (скандинавам).

Прекрасное знание Ломоносовым  источников, русской и европейской  истории, работ западноевропейских историков, его превосходство над  Миллером и в методологическом плане  позволили ему заключить, что "оной диссертации никоим образом в  свет выпустить не надлежит", ибо "вся она основана на вымысле", и может составить "бесславие" Академии. Обращал Ломоносов внимание и на политическую подоплеку норманского вопроса, говоря, что в диссертации находятся "опасные рассуждения", а именно: "происхождение первых великих князей российских от безъимянных скандинавов в противность Несторову свидетельству, который их именно от варягов-руси производит, происхождение имени российского весьма недревне… частые над россиянами победы скандинавов с досадительными изображениями… России перед другими государствами предосудительны, а российским слушателям досадны и весьма несносны быть должны". В этих словах и в словах, "что ежели положить, что Рурик и его потомки, владевшие в России, были шведского рода, то не будут ли из того выводить какого опасного следствия", обычно и видят единственный мотив выступления Ломоносова против норманской теории. Несомненно, патриотизм и эмоции в этом деле присутствовали, но они уже были явлениями, так сказать, второго порядка, ибо Ломоносов прежде всего выступил против фальсификации начальной истории Руси, в угоду чему совершалось явное насилие над источниками. И вряд ли ему можно вменять в вину то, что он на заре зарождения исторической науки в России встал на защиту исторической правды, желая ознакомить с ней соотечественников.