Вхождение Закавказья в состав Российской империи

     Император Николай остался недоволен безрезультатностью операций на Кавказе. Он решил проникнуть в Андию и одним ударом покончить с Шамилем. Исполнение этой своей воли он возложил на своего любимого генерал-адъютанта графа Воронцова, назначенного главнокомандующим на место генерала Нейдгардта.

     Прибыв  на Кавказ весной 1845 года, Воронцов –  герой Бородина и сподвижник Ермолова в начале Кавказской войны – принялся за подготовку экспедиции в Андию. Старшие начальники Кавказской армии не ждали от нее ничего хорошего по опыту прошлых походов, но Воронцов решил идти на свой страх и риск. Экспедиция на Дарго, с 6-го по 20 июля, завершилась катастрофой.

     Русские войска, двигаясь по труднопроходимой местности и терпя большую  нужду в продовольствии, попали под  удары скопищ горцев, неуловимых в  привычной им обстановке, и понесли тяжкие потери (свыше трети всего состава). Русские войска лишились 3 генералов, 141 офицера, 2831 нижнего чина и потеряли 3 пушки. Был убит храбрый, молодой и так много обещавший Пассек. В летописях Кавказской армии поход этот известен под названием «сухарной экспедиции». Аул Дарго был, правда, взят и разорен, но на обратном пути.

     После уничтожения Дарго Шамиль не вернулся на пепелище, решив построить новую столицу имамата, которая получила название Ведено. В то же время Дарго был последним крупным успехом имама. За годы войны начала накапливаться усталость горцев. Пятидесятые стали началом конца, инициатива постепенно переходит на сторону русских. Тогда же вернулись к плану Ермолова – плану систематических действий – ружьем и топором и постепенной атаки гор.

     Важнейшими  событиями этих кампаний 1850 – 1952 гг. являются блестящий двухдневный  поход князя Барятинского на Гельдыг и Автуры и упорный бой у Шеляга в Дагестане, где мы нанесли полное поражение Шамилю (лишившись 24 офицеров и 550 нижних чинов), а до того — бой на Гехинских завалах 8 декабря 1850 года, где Кавказская армия лишилась своего кумира — генерала Слепцова. «Горе было всеобщим... Среди казаков эта потеря произвела ошеломляющее впечатление. Чтобы понять, как любили Слепцова на Сунже, достаточно было видеть, что там происходило, когда везли его тело. Все население высыпало навстречу, и все, от мала до велика, рыдали... Слепых подводили к гробу, матери клали на его крышку грудных детей». Культ памяти Слепцова свято соблюдался в Сунженско - Гребенском полку, прославленном героем, и в Терском войске вообще.

     В 1853 г. отряды Шамиля были окончательно вытеснены в горный Дагестан, где испытывали острую нужду в продовольствии. Вот как оценивает этот перелом исследователь Н. А. Волконский: «1852 год дал толчок, в силу которого Шамиль повернул обратно со своей кульминационной точки».

     Позиция властей выразилась в официальной  дореволюционной историографии  следующим образом: «В 1850-м, 1851-м и 1852 годах замирение Кавказа шло  быстрыми шагами. Одно за другим изъявляли  покорность мятежные племена, все крепче смыкалось железное кольцо вокруг непокорных областей».

     Однако  с началом Восточной войны, в 1853 году, Шамиль воспрянул было духом. Он поручил одному из своих наибов — Магомет-Эмину — прервать сообщение Владикавказа со Ставрополем, а сам сделал попытку проникнуть в Грузию, однако, по словам источника, «мюриды уже не те... Дух их сильно пал — и, за исключением нескольких сот фанатиков, остальные следовали за имамом лишь из страха».

     Аргутинский-Долгорукий быстро ликвидировал попытку Шамиля, а Магомет-Эмин был разбит полковником Козловским. Весной 1854 года горцы предприняли небольшой набег на Цинандалы – этим и ограничились их действия за все продолжение Восточной войны, если не считать отдельных инцидентов в рамках партизанских вылазок. Инициатива на Кавказе окончательно перешла к русским.

     Имамат, таким образом, на протяжении двух с  половиной тысячелетий играл  консолидирующую роль в борьбе против колонизационной политики царизма. Главная заслуга в создании государства на Северном Кавказе, которое сумело активно и эффективно противостоять России, принадлежит имаму Шамилю. Это был мудрый правитель, но в то же время суровый и жестокий по отношению к своим же подданным. Государство Шамиля жило по жестким законам шариата. Тем не менее именно это обстоятельство сыграло важную роль в организации высокобоеспособной армии. Огромную роль следует отдать религиозному фактору: ислам стал объединяющей силой, сплотившей множество племен Северного Кавказа. Однако к началу 50-х гг. имамат исчерпал свои ресурсы, в то время как Россия, увеличив численность войск и вернувшись к тактике А. П. Ермолова, повела решительное наступление. 

     Завершающий этап Кавказской войны. Фигура Имама Шамиля 

     Конец 50-х гг. XIX в. ознаменовался резким поворотом в Кавказской войне: менялась тактика и стратегия русских войск – в тех же отношениях с местными жителями, большое число которых, устав от многолетней войны, переходило на сторону России или, по крайней мере отказывалось от активной борьбы. Да и сил у русской армии было больше, а вооружение лучше. В донесении государю императору от 22 августа 1859 года главнокомандующий русской армией на Кавказе князь Барятинский писал: «От моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги Кавказ покорен Державой Вашей. Сорок восемь пушек, все крепости и укрепления неприятельские в руках Ваших».

     Вместо  заболевшего Воронцова должность  наместника в 1854 году исправлял генерал  Реад. В 1855 году на Кавказ был назначен Муравьев, но его кратковременное главнокомандование было всецело посвящено войне с Турцией. В 1856 году главнокомандующим был назначен князь Барятинский, блестящий, молодой еще военачальник и талантливый администратор, командовавший до того левым флангом Кавказской линии. Начальником штаба его был назначен Милютин. На Кавказе, помимо коренных кавказских войск, находились еще 13-я и 18-я пехотные дивизии, воевавшие до того с турками.

     Князь Барятинский предписал продвинуть правый фланг Кавказской линии к  Майкопу и все занятое пространство заселить казаками. Трудная же задача покорения Чечни была возложена на генерала Евдокимова, которому были даны главные силы 20-й и 21-й пехотных дивизий и Гренадерской бригады (развернутой в этом году в Кавказскую гренадерскую дивизию). Еще летом 1856 года ряд наибов изъявил покорность, среди них был строитель всех кавказских крепостей Хаджи Юсуф.

     Генерал Евдокимов энергично принялся за усмирение «осиного гнезда» Кавказа  и колыбели мюридизма. В декабре 1856 года, невзирая на непогоду, в двухнедельный  срок был уничтожен знаменитый Маюртупский орешник, самое дикое и непроходимое место Чечни. В следующем, 1857 году велась расчистка старых просек, энергично проводились новые. Евдокимовым истреблено 20 наиболее диких аулов и покорена вся Малая Чечня.

     В 1858 году предпринято покорение Большой  Чечни. Евдокимову поручена демонстрация, сам же Барятинский предпринял поход  в Аргунское ущелье, блестяще удавшийся. В эту кампанию имел место ряд  жарких дел, в одном из них, на штурме аула Китури, был убит начальник Кавказской гренадерской дивизии генерал барон Вревский. Выжитый Евдокимовым из Малой Чечни, разбитый Барятинским в Аргунском ущелье, Шамиль бежал в аул Ведень, в глубину лесов Большой Чечни. В январе 1859 года Евдокимов предпринял зимний поход на Ведень. Чеченская твердыня, осажденная 17 марта, пала 1 апреля. С последними мюридами Шамиль бежал в Нагорный Дагестан.

     Шамиль  и 400 его мюридов оказались осаждены в высокогорном ауле Гуниб. После  жестокого штыкового боя, в котором  полегли 100 горцев и 21 русский солдат, 25 августа 1859 г. Шамиль сдался в плен. В тот же день плененный имам предстал перед главнокомандующим.

     По  словам секретаря Шамиля, Гаджи-Али, ничего, кроме неприятностей быть повешенным или сосланным в морозную Сибирь, слухи о которой дошли и до Кавказа, Шамиль не ожидал для себя. Каково же было его удивление, когда по дороге в Петербург сообщили, что в городе Чугуеве, под Харьковом, Шамиля желает видеть сам русский император. Любопытно: Александр II распорядился, чтобы пленники были приняты при оружии и как его лучшие гости. Столь неожиданное доверие вызвало удивление, а затем и радость у Шамиля и его сына Кази-Магомеда. 15 сентября на царском смотре Александр II подошел к Шамилю и негромко оказал: «Я очень рад, что ты наконец в России, жалею, что это не случилось ранее. Ты раскаиваться не будешь. Я тебя устрою, и мы будем друзьями». При этом император обнял и поцеловал имама. Эта минута, судя по последующим высказываниям Шамиля, надолго запала в его память. По сути дела, только с этого момента имам понял, что отныне он в безопасности, а Россия не так страшна, как ее представляли на Кавказе. «Как военнопленный я не имел права ожидать повсюду такого ласкового приема. И меня поразил тот прием, который оказал мне государь император». Между тем бывшие соратники Шамиля не поняли великодушия русского императора, который, по их понятиям, должен был казнить плененного врага.

     Пребывание  в России стало для Шамиля в  какой-то мере еще и «просветительской  акцией». Будучи проездом в Курске, он поделился с губернатором Бибиковым: «Проезжая через Ставрополь, я был поражен красотою города и убранством домов. Мне казалось невозможным видеть что-нибудь лучше, но, приехав в Харьков и Курск, я совершенно переменил свое мнение и, судя по устройству этих городов, могу себе представить, что ждет меня в Москве и Петербурге». Действительно, оказавшись в петербургском Исаакиевском соборе, Шамиль поразился огромному куполу. И когда он поднял голову, чтобы повнимательнее его рассмотреть, с головы имама упала чалма, что страшно его сконфузило.

     Пока  Шамиль не мог надивиться на Петербург, Александр II издал высочайший указ «о назначении имаму места жительства в городе Калуге». Вслед за этим калужскому губернатору Арцимовичу полетело предписание  подыскать имаму и его семье  подходящий дом. Долгие поиски апартаментов, в которых с комфортом разместились бы 22 человека обширного семейства  Шамиля с прислугой, привели губернских чиновников к местному помещику Сухотину. Ему предложили продать один из его  домов для «государственных нужд». Продать дом Сухотин не согласился, но сдал его внаем за 900 рублей в  год.

     Тем временем, пока сухотинский дом приводили в порядок в соответствии со вкусами кавказского гостя, в Калугу 10 октября 1859 года прибыл в трех экипажах и в сопровождении конных отрядов сам Шамиль с сыном Кази-Магомедом. Остановились они в лучшей калужской гостинице француза Кулона. Однако ненадолго. Вскоре в отремонтированный дом Сухотина привезли нового хозяина.

     Дом, на удивление Шамилю, оказался просторным: три этажа, тринадцать комнат, сад  во дворе. Из шести комнат верхнего этажа две - налево от витиеватой чугунной лестницы - Шамиль отдаст позже младшей  и любимой жене Шуаннат (дочь армянского купца Улуханова), в третьей же поселился сам. Эта комната была ему и кабинетом, и молельней, и спальней. Диванная палатка, как называл свою уютную комнату сам Шамиль, был убрана в "исламский" зеленый цвет. Кроме двойных зеленых занавесок на окнах и такого же ковра на полу, в "палатке" поставили софу, обитую зеленой тканью. Возле нее стоял ломберный столик. Меж двух окон разместили небольшой письменный стол и вольтеровское кресло. К комнате Шамиля примыкал тенистый сад, и имам частенько выходил на балкон полюбоваться цветущей зеленью. В самом саду для Шамиля построили небольшую мечеть. Но иногда для молитвы имам мог просто расстелить в углу комнаты желто-зеленую бурку. Дом привел Шамиля в восторг, тем более что на Кавказе самое шикарное пристанище, в котором ему приходилось ночевать, был деревянный дом в Ведено-Дарго: "Я думаю, только в раю будет так хорошо, как здесь. Если бы я знал, что меня здесь ожидает, давно сам убежал бы из Дагестана".

     То  внимание, которое оказывалось имаму  Дагестана и Чечни в России, не могло не вызвать у Шамиля - человека благородного и мудрого  – ответного чувства. Как-то в  приватной беседе он признался предводителю калужского дворянства Щукину: "У  меня нет слов высказать вам то, что я чувствую. Приязнь и внимание со стороны ближнего всегда приятны человеку, в ком бы он их ни встретил, но ваша приязнь после того, как я вам сделал столько зла, совсем другое дело. За это зло вы, по справедливости, должны бы растерзать меня на части; между тем вы поступаете со мной как с другом, как с братом. Я не ожидал этого, и теперь мне стыдно; я не могу смотреть на вас прямо и всей душой был бы рад, если бы мог провалиться сквозь землю".

     О своем прежнем могуществе Шамиль, по выражению его зятя Абдурахмана, жалел как о растаявшем снеге. А познакомившись поближе с Россией, имам, будучи неглупым человеком, понял, что Кавказская война рано или поздно должна было закончиться покорением Кавказа и его собственным пленением, если ему не суждено было погибнуть от русской пули.

     Пребывая  в Калуге, Шамиль с большой охотой появлялся на публике, знакомился с  городом. Пытливо осмотрев в первый же день калужские окрестности, Шамиль неожиданно радостно воскликнул: "Чечня! Совершенная Чечня!".

     Шамиль  был чрезвычайно прост в быту. Точнее, он сохранил все привычки горца, прожившего всю жизнь в горах  и привыкшего к спартанской обстановке. Имам был весьма умерен в пище. За завтраком и ужином он съедал одно блюдо, за обедом - два. Ничего, кроме  свежей ключевой воды, он не пил. Жил  в согласии с природой. Спать ложился  рано: летом в семь, зимой в  девять. Вставал тоже раньше всех. В  летние месяцы - в четыре, а в зимние - в шесть.

     Что до одежды, то Шамиль не изменял своим  привычкам и одевался как истинный горец, тем более что никто  его не принуждал к европейской  цивильной одежде. Более того, относясь с уважением к Шамилю - имаму  Дагестана и Чечни, ему разрешили  ходить в чалме (после покорения  Кавказа это могли делать лишь побывавшие в Мекке). Так что по улицам Шамиль щеголял в белой  красивой чалме, медвежьей шубе и  желтых сафьяновых сапогах. Посетив  в таком экстравагантном для  калужан виде городской сад, имам сразу же запомнился публике. Вот, например, как вспоминает Шамиля один из очевидцев: "Несмотря на преклонный возраст  и девятнадцать ран, полученных Шамилем  в боях, он казался моложе своих 62 лет. Имам был крепкого сложения, стройный, с величавой походкой. Волосы его  были темно-русого света, слегка схваченные сединой. Hoc - правильной формы, а лицо с нежным белым цветом кожи обрамлено большой и широкой бородой, искусно окрашенной в темно-красный цвет. Величавая походка придавала ему весьма привлекательный вид." Кстати, бороду Шамиль красил для того, чтобы "неприятели не заметили бы в наших рядах стариков и потому не открыли бы нашей слабости".