Преступления и наказания во времена сословно-представительной монархии

Преступления и  наказания во времена сословно-представительной монархии 

Дальнейшее развитие уголовного права прослеживается по таким значительным правовым сборникам  периода сословно-представительной монархии, как Судебники 1497 и 1550 гг., а также Соборному Уложению 1649 г. 

Судебник 1497 г. расширил антигосударственные преступления, включив в эту группу (ст. 9) «крамолу»  и «поджог», но очень слабо регламентировал  должностную преступность, сохранив такие же «некарательные» формы, что и

ПСГ. Идеология рассматривала  должностные нарушения и мздоимство как антихристианские действия, полагая, что правда выше права. К. Анциферов, указав на запреты как форму борьбы с коррупцией (мы бы сказали — превентивные запреты) и снисходительность к высшим сословиям, не объяснил причины положения. До реформ 30-х гг. XVI в. узкая группа аристократии была практически единственным конгломератом управления страной и пользовалась громадным авторитетом. Смещение за мздоимство с занимаемых должностей выглядело в правосознании позорнее открытых репрессий. 

В XV в. совершенствовались понятия политической преступности.

Летописные и законодательные  источники характеризуют «измену» как переход на сторону политических противников власти. Поэтому изменниками  считались не только соотечественники, но и другие народы, нарушившие верность и клятвы Москве. «Измена» аналогична «перевету» ПСГ. Но Судебники 1497 и 1550 гг. сделали шаг вперед в сравнении с Псковским кодексом. Государственная власть Москвы нуждалась со времени своего возвышения в правовой регламентации любых (в том числе — подготовительных) действий против себя.

Поэтому «крамола»  Судебников включила всю совокупность антигосударственных и антикняжеских деяний, как и саму измену. С.И. Штамм, основываясь на мнении В.Н. Татищева, полагает, что «крамола» инкриминировалась и всем представителям низов[8], которые выступали против господствующего класса. 

Среди антигосударственных  преступлений в ст. 9 Судебника 1497 года и ст. 61 Судебника 1550 г. упоминается  поджог. С.И. Штамм указала, что поджог не всегда влек за собой смертную казнь и привела пример, когда поджигатель строений монастырской деревни был приговорен к возмещению ущерба[9].

Представляется, что  присутствующий в «политических» статьях  поджог, безусловно карался смертью в случаях провокации нестабильности и мятежей.

Во время московских пожаров 1547 г. проводилось специальное  следствие о поджигателях, которые  затем предавались смерти. Приговоры  были очень скорые, поскольку виновных «метали» в те же пожары. Можно с  достаточной уверенностью полагать, что поджоги в городах карались смертью, ибо городская обстановка в таких случаях всегда чревата погромами, бунтами и паникой. В той же «замятие» 1547 г. царь повелел «имати и казнити» взбунтовавшуюся чернь без судебных процедур. 

Судебник 1550 г. в ст.61 не дал каких-либо принципиальных новшеств в регламентации политической преступности. Он отреагировал на защиту государственных  интересов усиленной борьбы с  должностным корыстолюбием и  взяточничеством. Это включало как  прямую борьбу с коррупцией, так  и превентивную реакцию на искажения  государственной политики в условиях развития централизованного аппарата. Сказывался и третий момент: борьба с должностными злоупотреблениями вызывалась государственной защитой «всеобщей правды», идея которой сильно пошатнулась при разложении традиционной идеологии единства в начале XVI в. Но настоящего разгула коррупция достигла в опричное правление Грозного. Пока царь обрушивался на заговоры и измены, этот внутренний враг разъедал государство. Это отмечено всеми иностранцами.

Именно в царствование

Грозного произошли  необратимые перемены тенденций  развития, в результате чего к концу XVI в. должностная и политическая преступность стали разбухать и приобретать порой черты аномальности. 

Доопричные Судебники не содержали статей о защите личности монарха, хотя совершенно очевидна возможность применения казней за подобные посягательства. Пример — заговор против Ивана III. В церковных памятниках

(Правосудие Митрополичье) имелась статья, предусматривающая  смертную казнь за бесчестье  князя. Но в условиях сильнейшей  идеологизации русского общества основную нагрузку в защите особы государя несли в доопричный период нормы идеологии и морали. Появление в светских кодексах норм по охране монарха и его окружения было показателем развала общества и катастрофической конфронтации сословий. Даже грандиозный разрыв власти и народа, возникший при Грозном, не сразу вызвал светскую охрану династии.

Понадобилось самозванчество, падение престижа монархов в Смуте, после чего лишь Уложение 1649 г. закрепило серию статей об охране особы монарха и особом порядке поведения вокруг этой особы. 

В таком же широком  значении «измена» присутствует и в Соборном

Уложении 1649 г., где она означает и завладение государством, и помощь недругам, и сдачу города и т. д. 

Вообще документы XVII в. употребляют в политической области различные понятия — измена, крамола, воровство, самозванство. Уложение 1649 г. не вносит в вопрос должной ясности. Например, в нем «мятеж» присутствует как нарушение порядка, а не вооруженное столкновение. А ведь во время Смуты мятеж очень часто употреблялся в последнем значении. Употребляя «скоп и заговор» против государя, Уложение как бы стороной обходит прямые восстания и мятежи. Во время Уложения замешанные в мятежах традиционно признавались лихими, что давало возможность вынесения смертных приговоров. 

Историк права Г. Тельберг отметил, что в Уложении 1649 г. «спок и заговор» направлен не против государства, а против государя и должностных лице[11]. В XV — XVI вв. (доопричное время) правовая регламентация политических преступлений при всем своем феодальном партикуляризме была направлена на защиту государства во всяком случае не меньше, чем на защиту личных интересов самого государя. Главная цель в борьбе с политическими преступлениями заключалась в поддержании государственной стабильности, хотя внешним выражением ее была и устойчивость самой короны. Распадается былая идея служения государя государству и государство Российское рассматривается как вотчина тронодержателя. Новая оценка приводит к тому, что в актовой терминологии виновных в «подыскании царства» становится трудно назвать однозначными формулами. Они и «изменники», и «воры», и «богоотступники».

Стала развиваться  и особая форма судопроизводства — «слово и дело государевы». Малейшее неприязненное слово в адрес  царя стало в XVII веке основанием особо  важного уголовного преследования. Тост за здравие давно почившего Димитрия был в XVII в. основанием для немедленного ареста, пыток, допросов в тайных застенках и т. д. Материалы подобных процессов показывают, что громадное число дел «против» царя не только не имело никакой реальной опасности, но в массе своей возбуждалось «по пьяному делу» и из желания досадить и напакостить неугодному лицу или соседу. Конечные результаты подобной практики были плачевными. Укреплялись инквизиторские методы, доносы, пытки, сведение счетов, террор. Пытки стали обязательной принадлежностью политического допроса и следствия. 
 

В Уложении 1649 г. в  гл. II и III фигурируют не интересы государства, а интересы государя. Правосознание  и законодательство «осознали» значение монархической власти для России, объединив государство в лице царя. Г.

Тельберг с удивлением отметил «трудно объяснимую ситуацию» в Уложении, которое совершенно не упоминает о «непристойных словах» в адрес государя, об оскорблении величества, государевой чести[12]. Ситуация вполне объяснима. Практика развивалась таким образом, что дела об оскорблении величества проходили по процессу «слово и дело». Это делало ненужным регламентацию подобных преступлений в кодексе. 

В Уложении 1649 г. впервые  были подробно разработаны, определены и поставлены на первое место составы  преступных деяний против религии. Первая статья раздела вводит понятие богохульства: «Будет кто возложить хулу на

Господа Бога и Спаса  нашего Иисуса Христа… того богохульника, обличив казнити, сжечь»[13] 

И в XV в., и во время Уложения 1649 г. в уголовном законодательстве отражены основополагающие всесословные принципы защиты личности, которые даже формирующееся крепостничество с трудом разрушало. Их серьезная деформация падает на вторую половину XVII в. В концептуальном отношении к человеку его сущность определялась христианской идеей служения Богу.

Государство обязано  было защищать любого подданного христианина, проявлять всеобщность защиты личности, хотя и с учетом сословности. Всеобщность  защиты подданных православного  вероисповедания имела идеологический приоритет над сословностью, поскольку  служение самому государству

(государю) рассматривалось  как производное от религии, как вторичность

«царства кесаря», выступающего в православно-христианском виде. Другая сторона процесса связана  с тем, что в XV — XVII вв. не только прослеживается всесословная защита личности, но и  всеобщая защита собственности. 

В Судебнике 1497 г. отношение  к убийствам представлено более  четким и отличным от Псковской Судной грамоты. Кодекс устанавливает смертную казнь за душегубство со стороны разбойников, «государскому убийце» (ст. ст. 8,

9). Однако основополагающие  принципы защиты жизни личности  еще не достаточно ясны даже  в Судебнике 1550 г. Последний  беспощаден к «лихим» убийствам,  но не слишком ясно регламентирует  бытовые посягательства на жизнь.  Впрочем, одна из статей гласит, что и за разбойные убийства  не всегда следует смерть. Отсюда  предполагается наличие денежных  штрафов за убийства в бытовых  ситуациях. Штрафы были живучими. 

Поколебала этот принцип доктрина Ивана Грозного о тотальном подчинении личности, укоренившая репрессивные наказания. В политике Грозного штрафные санкции  по защите личности не могли иметь  значения из-за отсутствия уважения к  самой личности. К тому же финансовые потребности покрывались открытыми  грабежами. В конце 60-х гг. XVI в. Псковские  источники указывают, что от поборов  и налогов «все люди» попросту обнищали»[14]. После Смуты, в первой половине XVH в. государство пыталось откровенно репрессивными методами защитить личность, поскольку в Смуте  убийства стали явлением обыденным. Хотя в XVII в. продолжали действовать  два аспекта защиты личности —  религиозный и социальный, примат явно переходил к последнему. В

Уложении 1649 г. сословная дифференциация достигла высших для средневековья значений, но принцип всеобщей защиты личности продолжает действовать.

Крепостническая политика не рассматривалась государством как  средство преднамеренного унижения личности. Но, пытаясь защитить крестьян, государство совершенно запутывалось в отношении к жизни, имуществу  сословий и крестьянской собственности. Законодательство ХVII в. предписывало феодалам нести материальную ответственность за ущерб от уголовных преступлений, совершенных зависимыми людьми. Крестьяне в XVII в. сами становились «средством расплаты» за неосторожные убийства (феодалу выдавался виновной стороной лучший крестьянин в компенсацию). В крепостнической политике феодалы рассматривались государством как гаранты правопорядка и, при сохранении традиционной идеологии, но в противоречии с ней, защита личности низших сословий во многом стала зависеть именно от феодалов. Законодательство первой половины XVII в. говорит о дворянах и детях боярских, которые совершили убийства крестьян и холопов, а после этого относительно спокойно «ныне живут на государевой службе». Привлечение их к следствию зависело не столько от челобитных крестьян, сколько от исков владельцев убитых. Подобные факты могли вызвать недовольства и волнения, и государство искренне стремилось привлечь к ответственности всех виновных в убийствах. Действовал даже принцип, согласно которому при отсутствии челобитчиков в смертном деле, таковым выступал сам царь. Однако торжество сословности в защите личности «работало» на феодалов. 

Соборное Уложение 1649 г. закрепило довольно сложный  подход к защите жизни личности, в нем появлялись и традиционно-религиозные, и сословно- материальные основы. Но в целом традиционная религиозная  доктрина отношения к личности в  Уложении ощутимо поколеблена. 

Разбойные убийства в кодексе карались безусловной  смертью. Но и бытовые убийства также  карались смертью и конфискацией имущества. Даже обыкновенная угроза убийством  в «поместной», «вотчинной» и  «прожиточного человека всякого  чину» среде влекла внесение залога в 5-7 тыс. рублей для предотвращения реализации угрозы. Для простонародья  такие суммы недоступны, и источники  не раскрывают практику действий в  случае угрозы убийства в социальных низах. Общий принцип защиты жизни  личности провозглашен в XXII главе Уложения. Смертью каралось любое убийство, кроме «бесхитростного», совершенного по независящим от человека обстоятельствам (лошадь понесла, ошибка на охоте, по пьяному  делу и т. д.). Освобождался от ответственности  за убийство защищавший своего господина. В особо тяжкую группу выделены статьи об убийстве родителей детьми, убийство братьев, сестер. Они приравниваются к убийству господина. Смерть без «пощады» ожидала за убийство в суде (или в той же ситуации за смерть от ран). В главе о разбоях и грабежах (гл. ХХI) защита жизни выступала в традиционно-бессословных формах, обязательная казнь следовала без всякого учета сословности.