Дискуссии о природе языка в греческой философии V в. до н.э

         Насколько хороши имена, становится ясно из того, насколько успешна деятельность, основанная на употреблении этих имён. Обсуждая проблему функционирования имен, Платон заявляет, что их назначение состоит в том, чтобы в целях обучения разделять реальность, отличать сущность одной вещи от другой (388с), наподобие челнока, разделяющего основу при тканье. Имя, следовательно, должно быть хорошо изобретено, чтобы правильно отображать то, что обозначает. Говорить правильно –– значит, по Платону, использовать инструменты речи надлежащим образом, так же как челнок должен быть соответствующим образом предназначенным для цели ткачества.

          Но как знание необходимо для употребления инструментов во всех ремеслах, так и в отношении имен необходимо соответствующее знание (390b). А поскольку знающим может быть только тот, кто спрашивает и отвечает, то законодатель имен должен учиться у диалектика (391cd), и создавать имя под присмотром диалектика, если он намерен как следует установить имя.

          Так в своем исследовании мы подошли к проблеме использования имен, т.е. к правилам языка. Именно обращение к правилам языка делает предметом рефлексии не отдельные слова, но непосредственно сам язык.

Глава III Философия и риторика

§ 1. Риторика и диалектика.

          Наука, которая впервые стала заниматься этими правилами, называлась «риторика». Изобретение риторики традиционно приписывается пифагорейцу Эмпедоклу. По крайней мере, его ученик Коракс создал первый учебник риторики (Τέκνη) — теоретическое руководство, которое давало рекомендации относительно структуры ораторских выступлений. Он первый сделал попытку установить четкое деление ораторской речи на части: вступление, предложение, изложение, доказательство или борьба, падение и заключение. Он же определял риторику как «демиурга убеждения». Его ученик Тисий открыл одну из первых школ обучения красноречию и главным средством преподавания риторики считал заучивание образцовых речей судебных ораторов.

          По мере развития риторической теории и практики становился яснее ее характер как формальной дисциплины, систематизирующей и совершенствующей приемы аргументации. Техника аргументации, выработанная софистами, предназначалась в первую очередь для нужд риторики. Так, «эристика», т. е. опровержение любых утверждений, невзирая на их истинность и ложность, сводилась к использованию различных приемов: использование логических ошибок противника, парадоксальные и заведомо некорректные умозаключения, а также психологические средства, напр., отвлечение внимания противника путем длинных не относящихся к существу дела рассуждений.

          Антилогия, в отличие от эристики, более отчетлива в плане технических приемов: собеседника посредством контраргументов подводят к утверждению, которое противоречит первоначальному, так что он либо вынужден отказаться от первого тезиса, либо признать, что ложными являются как первое, так и последующее положение.⁴⁶

          Так Протагор утверждал, что о любой вещи могут быть высказаны два противоположных утверждения (80 А 1 §51), он же в одной из книг, известной под заглавием «Истина» выдвинул положение о человеке как мере вещей, согласно которому любые представления и суждения каждого субъекта о вещах равно истинны для каждого субъекта и в случае конфликта представлений не существует объективных критериев для предпочтения одних другим в плане их истинности. Это положение сближает позицию Протагора с платоновской реконструкцией учения Гераклита о всеобщей текучести и изменчивости всего существующего.

          Против софистов, отрицавших существование объективной истины, выступил Демокрит (460—370 гг. до н. э.). Если Парменид дал первую формулировку закона тождества, то у Демокрита имеется первая формулировка закона достаточного основания: ничто не происходит беспричинно, но все имеет достаточное основание.

          Демокрит был творцом первой  системы логики в Древней Греции. Он написал специальный трактат  «О логике», или «Канон», в  трех книгах.⁴⁷ Полемизируя с Протагором, Демокрит обращает против него его же собственное положение: если, как учит Протагор, истинно все то, что кому-либо представляется, то истинно и отрицание протагоровского положения, а именно — если кто-нибудь полагает, что не все истинно, то и это мнение тоже будет истинным (поскольку истинным объявляется всякое мнение), и таким образом положение, что все истинно, оказывается ложным.⁴⁸

          «Научный метод Демокрита заключается в сведении сложного к простому, в разложении сложного на части, в отыскивании самых простых, далее неделимых элементов и в последующем объяснении всего сложного как суммы составляющих его элементов. Задача научного знания, по Демокриту, состоит в том, чтобы открыть простейшие элементы и из разнообразных способов их соединения вывести все сложные вещества и явления.

          Применяя этот метод к самой  логике, Демокрит устанавливает первичные элементы мышления. Таковыми являются единичные данные чувственного восприятия, из соединения которых возникают простейшие суждения, состоящие из двух элементов – субъекта и предиката; далее следуют более сложные образования, состоящие из сочетания суждений. То, что субъект суждения Демокрит называет «именем», а предикат — «глаголом», говорит о тесной связи мышления и языка в логике Демокрита».⁴⁹

          Платон вслед за Демокритом также критиковал софистов, отрицавших существование объективной истины. Главным аргументом в платоновской критике риторики служит то, что она основывается лишь на правдоподобном (Федр, 259 е-260 а, 272 е) и «вызывает не знание без веры, но веру без знания» (454с – 455а). Риторика, которой обучают Горгий, Продик и Протагор, благодаря своей сосредоточенности на правдоподобии и видимости, а не на истинном, может показаться кратчайшей дорогой к достижению убедительности (271 с - 272 е); в действительности же она представляет собой всего-навсего набор тех или иных приемов (269 Ь), только предваряющих совершенное красноречие.

          Для Платона правильная речь  должна исходить из истинного  определения своего предмета  и избегать всяких только правдоподобных и приблизительных представлений об этом предмете, так как нельзя, например, убеждать приобрести коня, не зная, что такое конь и для чего он нужен, и нельзя восхвалять осла, не имея точного о нем понятия (259е – 260с).

          Знание же правдоподобного предполагает познание истины: «тот, кто собирается обмануть другого, не оказавшись обманутым сам, должен уметь точно распознать сходство и несходство в сущем» (262 а); а также: «лучше всего умеет повсюду находить подобие тот, кто знает истину» (273 d). Поэтому правильный метод составления речей заключается, во-первых, в «способности, охватывая все общим взглядом, возводить к единой идее то, что повсюду разрозненно», и, во-вторых, в «способности разделять всё на виды, на естественные составные части» (265d – 266а), а такое умение возводить частное к общему и из общего получать частное, без чего нельзя мыслить и говорить, есть диалектика (266b-с). По Платону, диалектика и есть «подлинная риторика».

          Искусство диалектики практикует тот, кто, «взяв подходящую душу… со знанием дела насаждает и сеет в ней речи, способные помочь и самим себе и сеятелю, ибо они не бесплодны, в них есть семя, которое родит новые речи в душах других людей, способные сделать это семя навеки бессмертным» [8, c. 188]. Это искусство Платон называет «карнизом, венчающим все здание» [11, c. 319].

          Он считал, что только философ может владеть диалектикой. Прежде чем приступить к этому искусству, нужно долго упражняться и окрепнуть [11, c. 324]. Такое воспитание предполагает формирование души воздействием слова, причем такого, которое сообразуется с ее природным складом:

Природу души надо рассматривать  точно так же, отыскивая вид  речи, соответствующий каждому природному складу, и таким образом строить и упорядочивать свою речь: к сложной душе надо обращаться со сложными, разнообразными речами, к простой душе — с простыми [8, с. 189].

          Однако, по Платону, сама диалектика не дает знания истины. Она занимает промежуточную область между чувственным восприятием и истинным знанием — царством идей. Выделение мышлением того, что является общим в вещах, приближает нас к истинному знанию, но это не означает, что идею мы получаем в результате сравнения чувственных вещей; напротив, она дана заранее в самом начале исследований как присутствующая в скрытом виде уже на низших ступенях познания, она лишь проясняется. По учению Платона, источник истинного знания — в первоначальных идеальных созерцаниях души. Эти созерцания предшествуют чувственным восприятиям — последними вызываются воспоминания о них.

          Таким образом, применительно к онтологии можно говорить о догматизме, потому что онтология предполагает такое отношение к каждому вопросу, как если бы готовый ответ уже был где-то заранее.

§ 2. Этика и эстетика

          Догматизм онтологии выражается и в том, что Платон рекомендует «использовать диалектику, как любое другое искусство состязания» (456 с), «прибегая к ней во имя справедливости» (456 e, 457 с). Он показывает, что существует противоречие между пониманием риторики как науки о внушении людям чувства справедливости и фактическим злоупотреблением ораторами этой риторикой для совершения несправедливых и дурных дел (458е – 461а). Поэтому в диалоге «Горгий» Сократ определяет риторику не как искусство, а как сноровку, с помощью которой что-либо представляется привлекательным и доставляется удовольствие людям (462с), а затем и как «призрак», как «угодничество», которое «вкрадывается под маской» соответствующего искусства и «прикидывается» им (464 c - d).

          А поскольку из искусств к  телу относятся медицина и  гимнастика, к душе же – законодательство  и суд, то угодничество, разделившись  на четыре вида, укрывается за  каждым из этих подлинных четырех  искусств. Подобно тому, как украшение тела прокрадывается под маской гимнастики, а кулинарные ухищрения - под маской медицины, так и в сфере духовной деятельности: софистика рядится под законодательство, а риторика - под правосудие (465 с). «Софистика включает в себя риторику, подобно тому, как законодательство предполагает судебные разбирательства, входящие в компетенцию правосудия».

          Отсюда делаются выводы, что риторика, как любое другое искусство, не может быть просто сноровкой и угодничеством ради доставления удовольствий, а должна быть сознательно проводимым искусством насаждения благих чувств (500b – 502d).

          Обобщая сказанное, можно утверждать, что ораторское искусство оказывается в своем пределе диалектикой, его невозможно обрести без познания истины и блага. А потому, делает вывод Сократ,

разумный человек никогда не возьмется за столь тягостный труд лишь ради того, чтобы говорить и вступать в отношения с людьми, но только чтобы научиться говорить угодное богам и всякое дело делать так, чтобы оно было им угодно (273 е).

          Так соотнесенная с божественным планом «подлинная риторика» оказывается целью бесконечно удаленной от стремящегося к ней. Поэтому Сократ утверждает, что никогда не встречал «эту самую риторику» (503 b).

          Как пишет С.С. Аверинцев, «все эти противоречия между традиционализмом и рефлексией, между установкой на «догму» и принципом методической самопроверки преодолевались риторикой, да как — победно, триумфально! Там, где философу отказано в окончательной уверенности, ритору эта уверенность не то что разрешена, а вменена в долг. Добавим — в высокий долг, удостоверяющий его превосходство над копушей философом».⁵⁰

          А вот что писал об этом Филострат в первой половине III в. н.э.

«Древнюю софистику следует  назвать философствующей риторикой: ведь рассуждает она о тех же предметах, что и философия, однако там, где  философы хитрят, мельчат, продвигаются к знанию через дробление вопросов и затем заявляют, что знания так  и не достигли, древний софист говорит как знающий. Он так и заявляет в приступах к своим речам: «знаю», или «ведаю», или «давно уже рассмотрел я », или «нет для человека ничего непреложного». Такой род приступа придает речи благородство, и вескость, и ясное уразумение предмета» (Philostr. Vit. Sophist., I prooem. I, p. 196 Westermann).

          В этом фрагменте Филострат высказывает два утверждения: во-первых, что ритор и философ, по существу, занимаются одним и тем же делом; во-вторых, что ритор занимается этим делом не хуже, а лучше философа. Отсюда следует, что если действительно существует только одна риторика, то она должна при любом способе ее использования сохранять независимость от какого бы то ни было догматизма этических и философских суждений. В противном случае она обнаруживает свой утопический характер или подвергается порицанию.

          Как утверждает Б. Кассен, «нефилософский»  ответ на вопрос о ценности  риторики может быть найден  только в том случае, если строго  придерживаться проблематики эффекта, не присоединяя к ней, но противопоставляя ей проблематику интенции (...) Ибо только эффект является index sui, над которым не властен pseudos; только он позволяет риторике исторгнуть из себя этику как инородное ей тело».⁵¹ «Возражать интенции эффектом, значит перемещать этическую проблематику с ее территории на новую почву, почву эстетики».⁵²