Дискуссии о природе языка в греческой философии V в. до н.э

          Если понятия тождественны сущности  вещей, а вещи единичны, то всякой вещи может принадлежать только одно слово: «об одном может быть высказано только одно, а именно лишь его собственное имя» (Аристотель, Метафизика, (Аристотель. Метафизика, V, 1024Ь26-1025а1). Здесь Антисфен исходит из положения Парменида и софистов о том, что единое не может быть многим и одну и ту же вещь нельзя называть многими именами.

Отсюда у Антисфена  отрицание определений, которые  невозможны, потому что суждение, содержащее определение, есть нечто составное, а это противоречит простоте вещей: простая сущность должна оставаться простой и, следовательно, логическое выражение ее есть именно отдельное наименование, а не определение. Поэтому Антисфен считал, что каждую вещь можно называть лишь соответствующим ей словом, и никакому субъекту нельзя приписывать предикат, отличный от самого субъекта. Понятие субъекта может быть предикатом только самого себя.

Полемизируя с Протагором, по мнению которого «относительно каждой вещи имеются два противоположных друг другу определения» (VS 80 В 6а), Антисфен признавал только тавтологические суждения тождества: о предмете мы можем утверждать, что А есть только А. Отсюда и выводилось заключение, что о человеке можно сказать, что он человек, но нельзя его называть добрым и т. д. Самое большее, что можно высказать о предмете, — это сравнить его с чем-нибудь (Аристотель Метафизика VIII, 3, 1043b 25 и след.).

          Поэтому, как и для Продика,  для Антисфена также засвидетельствован тезис о невозможности противоречия (Arist. Met. 1024 b 32-34 = Antisth. fr. 47A Decleva Caizzi). Этот тезис обосновывается у него следующей аргументацией. Поскольку всякая вещь может быть выражена лишь одним словом, то, если два человека говорят об одном и том же предмете, они могут говорить только одно и то же, если же они говорят не одно и то же, то, следовательно, они говорят не об одном и том же предмете и, таким образом, они друг другу не противоречат. Поэтому нечему противоречить и нет никаких противоречащих и никаких ложных высказываний.⁴²

 

 

 

 

 

 

 

 

 

§ 2. Демокрит и становление языкового конвенционализма

 

          Противоположной позиции придерживается другой персонаж диалога Платона, Гермоген. Особенности его позиции объясняются реакцией на появление противоположного воззрения, предполагавшего в качестве нормы внутреннее соответствие между словом и предметом (в первую очередь этимологического характера). Возражая Кратилу, Гермоген утверждает, что имя вещи дается по установлению и произвольно, а потому не может быть предопределено природой вещи. Он заявляет:

 

Не могу поверить, что правильность имени состоит в чем-либо ином, чем в договоре и соглашении. Ведь мне кажется, какое имя кто чему-либо установит, такое и будет правильным. Правда, если он потом установит другое, а тем, прежним, именем больше не станет это называть, то новое имя будет ничуть не менее правильным, нежели старое; ведь когда мы меняем имена слугам, вновь данное имя не бывает же менее правильным, чем данное прежде. Ни одно имя никому не врождено от природы, оно зависит от закона и обычая тех, кто привык что-либо так называть (384d).

 

Я могу назвать любую вещь одним именем, какое я установил, ты же — другим, какое дал ты (385е).

 

          Основной аргумент Гермогена, который рассматривает связь между именем и именуемым предметом как чисто условную, состоит в том, что одно и то же значение может передаваться словами, резко различающимися между собой по своему звучанию, т.е. синонимичными, а также в существовании различных языков.

          Предпосылкой к возникновению  этой теории послужило возникновение письменности. В этой области грекам принадлежит великое достижение — создание алфавита, т.е. системы знаков для обозначения языковых единиц – слов, морфем, звуков, в отличие от предписьменных систем, содержанием которых были сами объекты.

          Другие импульсы к языковым  наблюдениям шли от потребностей комментирования литературных, главным образом поэтических, текстов, на которых проводилось воспитание юношества и обучение чтению и письму. Эволюция естественного языка или переход к другому языку делали тексты раннего времени непонятными для основной массы читателей и слушателей. Появлялась необходимость комментирования, а она требовала пристального внимания к элементам языка. Так с V в. начинается собирание глосс, составление словарей и др. Такое внимание к языку приводило к выводу, что одно и то же содержание (скажем, древний эпос) может иметь разные способы языкового выражения.

          Языковым наблюдениям способствуют также расширение сферы применения письма и ускорение и удешевление способов обучения ему. Становление демократии в Греции обусловило широкое распространение грамотности в VII-VI веках до н. э.

          Трактовка произвольного установления  как договора обязана своим  появлением также влиянию политических  теорий, согласно которым общество, моральные нормы и законы основываются  на соглашении. Первые следы подобного воззрения в политической сфере встречаются во фрагментах софиста Антифонта. Он говорил, что веления закона надуманны, а велениям природы свойственна внутренняя необходимость. Поэтому при свидетелях полезно высоко ставить закон, а без них — слушаться велений природы.

          Таким образом, тезис об установлении на основании договора касался достаточно широкого круга явлений общественной жизни, но относительно слов он обсуждался особенно остро. Наиболее ранними из известных нам свидетельств появления учения о произвольном соотношении слова (с точки зрения его этимологии или звучания) и вещи являются рассуждения Демокрита. Из своих наблюдений за состоянием современного языка в противоположность Продику, Демокрит сделал вывод о произвольном характере установления имен. Он учил, что вещи обозначаются словами не сообразно природе самих вещей, а согласно обычаю, «вследствие случайности» и «по установлению». В отличие от Продика, он не стремился к доказательству однозначности слов, но опираясь на неоднозначное соотношение слов и вещей (В 26 DK = Гг. 563 L), выдвинул стройную аргументацию в защиту своей теории происхождения слов по обычаю. Своим аргументам он дал названия: многозначность, равновесие, переименование и безыменность.

          Многозначность, (или, как называл сам Демокрит «равноименность») означает, что различные вещи называются одним именем, тогда как по теории «от природы» разным вещам должны соответствовать разные имена. Если бы все названия давались «по природе», то у разных вещей не могло бы быть одинаковых названий.

          Сохранился  фрагмент самого Демокрита, показывающий, что философ не только обращал  внимание на омонимы в современном  ему языке, но и указывал  на их возникновение в ходе  развития традиционных представлений:

 

Некоторые красноречивые люди, подняв руки к той области, которую мы, эллины, теперь именуем воздухом, произнесли: «Обо всем Зевс говорит, он все ведает, все дает и отнимает, он царь всего (Clem. Alex. Protr. 68; Strom. V. 103; Euseb. Praep. Ev. XIII, 13, 27 = 68 В 30 DK = fr. 580 L.).

 

          Перед  нами, очевидно, объяснение того, как  возникла вера в антропоморфное  божество. Некие красноречивые люди, отнеся к небу метафорическое  выражение «небо говорит», сознательно или невольно внушили остальным людям убеждение, что оно обладает всеведением, способностью награждать и наказывать, и, в конце концов, придали ему черты справедливого царя. Таким образом, возникновение веры в существо, управляющее космическими процессами, оказывается следствием многозначности языка, возможности метафорического употребления и, с другой стороны, постепенным забвением того, что слово употреблялось в данном контексте первоначально в несобственном значении.⁴³

          Любопытно,  что Демокрит не только использует омонимию для объяснения заблуждений, но и подразумевает ее постепенное устранение: со временем, перенеся имя Ζεύς на персонификацию неба, для последнего люди создали новое название — η̉ήρ.

          Второй аргумент Демокрита, ссылка на существование «равновесных» слов, опирается на наличие синонимов и, возможно, также на различие обозначений одних и тех же вещей в разных языках. Демокрит пытается привести противника к явно абсурдному выводу, что если два различных слова, обозначающих одну и ту же вещь, необходимо с ней связаны, то они, будучи полным соответствием вещи, должны и между собой точно совпадать, а это противоречит исходной посылке об их различии.

          Третий аргумент, «от переименования», так же как и первые два, призван подчеркнуть отсутствие однозначного соотношения между словом и вещью. Если бы имена были «от природы», то нельзя было бы, например, переименовать Аристокла в Платона: Аристокл — настоящее имя, а Платон («широкий») — прозвище.

          Четвертый, последний аргумент Демокрита — ссылка на «безымянное» - является указанием на отсутствие обозначений для некоторых понятий.

          Но хотя Демокрита и можно назвать родоначальником теории конвенционализма, противопоставление φύσει - νόμῳ  применительно к языку встречается только в упоминавшихся в предыдущей главе пассажах Гиппократовского корпуса. гл. 2 сочинения «Об искусстве» и «О природе человека» (гл.1,5). В первом из этих пассажей автор гиппократовского сочинения утверждает, что слова искусственны, созданы людьми в противоположность вещам, которые они обозначают.⁴⁴ Он обосновывает это утверждение тем, что все имена в целом суть «законоположения, наложенные на природу», тогда как отличные друг от друга вещи суть «не законоположения, но произрастания» или сама «природа».

          Но хотя защитник медицинского искусства и утверждает произвольность имен, он также указывает на согласие языка и опыта. Он исходит из того, что распределение имен соответствует объективным отличиям между вещами. А в сочинении «О природе человека» даже констатируется точное соответствие имен количеству неизменных субстанций, к которым сводится природа человека.

          Наиболее близкую параллель к аргументам Демокрита, что слова установлены произвольным образом, представляет собой также упоминавшееся уже рассуждение из гиппократовского сочинения «О священной болезни» (p. 16, 6–17, 5 Grensemann), где автор доказывает, что центром психической деятельности является головной мозг, а не диафрагма (р. 16, 6-17, 5 Grensemann). Однако в отличие от Демокрита, делающем вывод о нарушении объективной связи между словом и вещью, исходя из неоднозначности и изменчивости самой этой связи, здесь впервые в греческой литературе критикуются попытки в утверждениях относительно вещей опираться на этимологию. Исходя из расхождения между этимологическим значением слова и истинными свойствами обозначаемого этим словом предмета, автор доказывает, что слово может обозначать вещь, даже если этимология слова не соответствует ее предмету.

          Формулировка подобного воззрения была вызвана попытками использовать этимологию как дополнительный аргумент в спорах о неочевидных свойствах, которыми обладают явления. Его противники в доказательство того, что центром психической деятельности является диафрагма, наряду с чисто медицинской аргументацией ссылались и на этимологию слова φρένες. Это слово происходит от φρονεîν, а значит, должно обозначать орган, который ведает психической активностью.

          Полемизируя против попыток использовать этимологию слова «диафрагма», как доказательство того, что этот орган является центром психической деятельности, автор сочинения доказывает неправильность существующего названия диафрагмы. Он отвергает доказательную силу подобной аргументации, и заявляет, что диафрагма носит это название «в силу случайности и по обычаю». Причиной ложных суждений о ее ведущей роли в изменении психических состояний являются сильные движения диафрагмы во время волнения при неожиданной радости или огорчении.

          Очевидно, что этот ошибочный ход мысли наш автор приписывает тем, кто ввел в обиход слово φρένες. Случайным является слово в глазах ученою врача потому, что его этимология обусловлена ошибочными представлениями создателей языка, а не истинными свойствами предмета. Обоснованием для подобной оценки природы языка становится парменидовское положение о заурядности его создателей.

          В двух других случаях, указывающих на заурядность создателей слов, также устанавливается противоречие между значением слова и свойствами объекта, к которому оно применяется. В первом случае, подобно Демокриту, автор медицинского трактата рассматривает как один из таких дефектов омонимию. Так Гиппократовский автор упоминает «сердечный клапан», который из-за поверхностного сходства получил название «ушки», хотя не имеет отношения к слуху. А в самом начале сочинения, объясняя происхождение названия эпилепсии – «священная болезнь»», автор заявляет, что оно было введено в обиход сторонниками магического врачевания, пытавшимися скрыть бессилие своих методов, переложив на божество ответственность за печальный исход болезни (1,  10-11).

           Итак, мы имеем две софистические  позиции по отношению к языку.  Позиция натурализма предполагает, что все имена установлены  правильно, в соответствии с природой. Позиция конвенционализма, наоборот, заключается в том, что правильность имен основана на обычае.

 

 

 

§ 3. Проблема «правильности  имен» у Платона

 

          Для решения своего спора Кратил  и Гермоген привлекают Сократа,  устами которого Платон обычно высказывает свои собственные суждения. Платон выступает как против Кратила, для которого слово представляет собой полное соответствие предмету, так и против Гермогена, допускающего лишь чисто условную, договорную связь между предметом и его названием.