Коррупция и международное сотрудничество в борьбе с ней

Отметим, что реальный принцип, который  мог бы «компенсировать» применение правила «двойной криминальности»  в соответствии с  ч. 1 ст. 12 УК, в  данном случае «не работает», так  как ответственности за совершение преступление против интересов Российской Федерации за границей, согласно ч. 3 ст. 12 УК РФ, несут только иностранные граждане и лица без гражданства, не проживающие постоянно в Российской Федерации. Только на эту категорию лиц распространяет свое действие и универсальный принцип. Непонятно, на чем основана подобная «льгота» для российских граждан²⁹⁸.

Положения международных конвенций, предписывающие установление национальной юрисдикции в отношении коррупционных  преступлений, совершенных гражданами государств-участников, диктуют необходимость устранить данный пробел уголовного закона. Представляется, что оптимальным решением было бы распространение действия реального и универсального принципа на граждан Российской Федерации и постоянно проживающих в России лиц без гражданства²⁹⁹. 

Следует добавить, что необходимость  сохранения правила «двойной криминальности»  при применении персонального принципа действия закона в пространстве в  современных условиях развития международного права, тенденции к унификации уголовного законодательства, вызывает серьезные сомнения. Следует, на наш взгляд, согласиться с Б.В. Волженкиным в том, что «этот принцип – скорее правовая традиция, чем положение, имеющее серьезное научное обоснование»³⁰⁰. Отметим, что в некоторых зарубежных уголовных кодексах принцип гражданства сформулирован более удачно. Так, например, в ст. 3 УК Республики Корея, ст. 7 УК Украины закрепляют персональный принцип без правила о двойной криминальности³⁰¹.

Как уже отмечалось ранее в настоящей  работе, несмотря на ряд проблем, все коррупционные деяния, предусмотренные международными конвенциями, либо уже имеются в действующем российском УК, либо могут быть криминализированы без нарушения структуры и принципов российского уголовного законодательства. Пожалуй, единственным исключением является норма, предусмотренная ст. 20 Конвенции ООН против коррупции («Незаконное обогащение»). Данная норма сформулирована в Конвенции следующим образом: «значительное увеличение активов публичного должностного лица, превышающее его законные доходы, которое оно не может разумным образом обосновать».

По нашему мнению, криминализация незаконного обогащения невозможна без нарушения концептуальных основ российского уголовного права. В «составе» незаконного обогащения не усматривается ключевого составного элемента преступления – деяния. Между тем, важнейшим положением российского уголовного права является принцип личной виновной ответственности за общественно опасное деяние.  Основанием уголовной ответственности, согласно ст. 8 УК РФ, является совершение деяния, содержащего все признаки состава преступления, предусмотренного настоящим Кодексом.

При возможном привлечении  к ответственности за незаконное обогащение как бы презюмируется происхождение доходов должностного лица вследствие коррупционного деяния. На самом деле данные средства могут иметь любое происхождение, путь даже и незаконное, но вовсе не обязательно связанное с коррупцией. Безусловно, сам факт наличия у должностного лица доходов, которые он не может разумно обосновать, является серьезным нарушением служебной этики, может влечь дисциплинарную ответственность за сам факт наличия подобных средств. Но к коррупции в ее уголовно-правовом понимании, к коррупционному преступлению, такое «деяние» не имеет никакого отношения.

Учитывая вышеизложенное, мы считаем нецелесообразным установление в российском уголовном праве ответственности за незаконное обогащение в соответствии со ст. 20 Конвенции ООН против коррупции. Поскольку в тексте данной нормы сказано, что соответствующее государство-участник рассматривает возможность установления ответственности за данное деяние «при условии соблюдения своей конституции и основополагающих принципов своей правовой системы», Российская Федерация, по нашему мнению, должна воздержаться от реализации в своем законодательстве данного положения Конвенции.

Ответственность за преступление, сходное  с незаконным обогащением, предусматривается  в УК КНР, отличающимся крайней репрессивностью  по отношению к коррупционерам (так, за коррупцию в крупном размере может быть назначена смертная казнь с конфискацией имущества). В статье 393 китайского УК говорится: «При очевидном превышении законных поступлений на крупную сумму собственности или расходов государственных работников можно требовать объяснения их источника. Государственный работник, не сумевший объяснить законность их источника, наказывается лишением свободы на срок до пяти лет либо арестом, разница в суммах рассматривается как незаконный доход; часть собственности, превышающая законную, взыскивается»³⁰².

Международные антикоррупционные документы предписывают государствам-участникам принять меры по установлению ответственности юридических лиц в связи с совершением коррупционных преступлений. В связи с этим данный вопрос заслуживает отдельного рассмотрения.

Прежде всего необходимо подчеркнуть, что ни в одном международном соглашении не установлено какого либо обязательства для стран-участников установить в своем законодательстве уголовную ответственность юридических лиц. Более того, ни в одной конвенции не содержится рекомендации установить такую ответственность. Например, в статье 19 Конвенции Совета Европы сказано:  «Каждая сторона обеспечивает, чтобы в отношении юридических лиц, привлеченных к ответственности в соответствии с пунктами 1 и 2 статьи 18 (ответственность юридических лиц) применялись эффективные, соразмерные и сдерживающие уголовные или неуголовные (курсив мой - Г.Б.) санкции». В связи с этим необоснованна оценка данной нормы А.В. Наумовым как «рекомендательной»³⁰³.

Представляется, что в  настоящем исследовании отсутствует необходимость перечислять все аргументы pro et contra  введения института уголовной ответственности юридических лиц в российское уголовное законодательство³⁰⁴. Думается, нет необходимости и в самостоятельном рассмотрении этого вопроса применительно к коррупционным преступлениям³⁰⁵. Отметим в связи с этим только одно обстоятельство. Формулируя самостоятельные основания уголовной ответственности юридических лиц (понятие вины, систему наказаний и т.п.) сторонники введения данного института, сами не замечая того, используют понятия и институты, характерные для гражданского права. Непонятно, зачем «изобретать велосипед». Ответственность юридических лиц возможна и необходима в рамках гражданского и административного права, о чем прямо говорится в ст. 26 Конвенции ООН против коррупции.

Отметим, что согласно ст. 1068 ГК РФ юридическое лицо несет  гражданскую (имущественную) ответственность за вред, причиненный его работником при исполнении служебных обязанностей, в том числе за действия, связанные с получением взятки или коммерческим подкупом, вне зависимости от того, понес взяткополучатель (подкупленный) уголовную ответственность или нет. Такая же ответственность возлагается и на органы государственной власти и органы местного самоуправления в случае совершения их должностными лицами коррупционных преступлений (ст. 1069 ГК РФ)³⁰⁶. Допускаем, что соответствующие механизмы ответственности юридических лиц в рамках гражданского и административного права нуждаются в совершенствовании. Однако, представляется, что нет никакой необходимости в пересмотре традиционно негативного отношения отечественного права к уголовной ответственности юридических лиц. Не диктуется такая необходимость и в свете рассматриваемых положений международного права.

Необходимо остановиться на вопросе о соотношении международных  и российских уголовно-правовых норм в части санкций за преступления коррупционного характера. В целом санкции, установленные УК РФ за совершение коррупционных преступлений, соответствуют международным конвенциям, требующим в своих соответствующих положениях установления за совершение коррупционные преступлений суровых, справедливых и соразмерных наказаний. Налицо лишь явная диспропорция между ответственностью государственных и частных управленцев, о путях устранения которой уже было сказано выше. Представляется, что политика, ориентированная на дальнейшее ужесточение санкций, себя исчерпала. Конечно, далеко не исчерпан потенциал мер, направленных на оптимизацию санкций и дифференциацию ответственности по различным видам коррупционных преступлений.

Следует тем не менее  отметить, что российский законодатель, на наш взгляд, совершил грубую ошибку, исключив из перечня видов наказания в УК РФ конфискацию имущества.

Ранее неоднократно отмечалось, что международные антикоррупционные  документы требуют от государств-участников принятия законодательных и иных мер по обеспечению возможности конфискации доходов от преступлений, связанных с коррупцией или имущества на сумму таких доходов. Так, Конвенция ООН против транснациональной организованной преступности определяет конфискацию как «окончательное лишение имущества по постановлению суда или иного компетентного органа». В ст. 12 Конвенция предусматривает, что государства-участники принимают, в максимальной степени, возможной в рамках их внутренних правовых систем, такие меры, какие могут потребоваться для обеспечения возможности конфискации:

1) доходов от преступлений, охватываемой настоящей Конвенцией  или имущества, стоимость которого  соответствует стоимости таких  доходов.

2) имущества, оборудования  или других средств, использовавшихся  или предназначавшихся для совершения преступлений

Также конвенция указывает, что если «доходы от преступлений были превращены или преобразованы, частично или полностью, в другое имущество, то меры, указанные в настоящей  статье, применяются в отношении  такого имущества».

Содержится требование принятия конфискационных мер и в иных международных соглашениях по борьбе с преступностью, в том числе и ратифицированных Российской Федерацией. В частности, такое требование предусмотрено в Европейской Конвенции об отмывании, выявлении, изъятии и конфискации доходов от преступной деятельности 1990 г (ст. 2 Конвенции)³⁰⁷.

8 декабря 2003 г. Президент  РФ, за день до подписания Россией,  по его распоряжению, Конвенции  ООН против коррупции, подписал  Федеральный Закон № 162-ФЗ «О  внесении изменений и дополнений в Уголовный Кодекс Российской Федерации, исключивший из перечня видов наказания и из санкций статей Особенной части УК конфискацию имущества³⁰⁸. Одновременно с подписанием международного соглашения, содержащего целый ряд норм о конфискации и возращении активов, из законодательства устраняется всякое упоминание о конфискации имущества. Более чем странный подход к выполнению государством своих международных обязательств. Даже учитывая то обстоятельство, что отмеченная Конвенция до ее ратификации не является источником российского права, необходимо напомнить, что согласно п. 2 ст. 31 Федерального Закона «О международных договорах российской Федерации», «Российская Федерация до вступления для нее международного договора в силу воздерживается с учетом соответствующих норм международного права от действий, которые лишили бы договор его объекта и цели».  Кроме того, как уже отмечено, данное законодательное решение нарушает обязательства по уже ратифицированным Россией международным соглашениям.

Сторонники исключения конфискации имущества из российского законодательства аргументируют свою позицию тем, что конфискация, дескать, есть мера процессуальная, а не вид наказания, и поскольку «специальная конфискация», а именно о ней идет речь в конвенциях, якобы присутствует в ст. 81 УПК РФ, то никакого нарушения норм международного права в принятом законодателем решении не содержится. Это не соответствует действительности. Норма УПК, о которой идет речь, определяет порядок решения судом вопроса о вещественных доказательствах при вынесении приговора. В п. 4 ч. 2 ст. 81 УПК РФ сказано: «деньги и иные ценности, нажитые преступным путем, по приговору суда подлежат обращению в доход государства».

Для любого юриста очевидно, что категория «вещественные  доказательства» намного уже, нежели «доходы и имущество, нажитые преступным путем», тем более в случае их преобразования в иное имущество. Следует отметить, что данная норма и прежде присутствовала в уголовно-процессуальном законодательстве, но никто не смешивал ее с конфискацией имущества как видом наказания.

Исключение из Уголовного кодекса такого вида наказания, как  конфискация имущества, должно быть в достаточной степени криминологически обосновано, в то время как в пояснительной записке к принятому законопроекту приводится лишь одно основание отмены конфискации имущества – "низкая эффективность" данной меры наказания³⁰⁹, что само по себе требует дополнительных разъяснений. Что в данном случае означает «низкая эффективность»? С каких позиций она оценивалась? Если это происходило на основе анализа тенденций корыстной преступности и криминального рецидива, то неэффективными следует признать все существующие виды наказания, в том числе штраф, выступающий в качестве замены конфискации. Редкая же применяемость на практике конфискации свидетельствует не о низкой эффективности, а о том, что субъекты преступлений, к которым должна по закону применяться конфискация, не привлекаются к уголовной ответственности.

Сомнительно, что авторы обсуждаемого законодательного решения  рассматривали и такой аспект, как превентивную функцию конфискации. Известно, что для коррупционеров конфискация – самая «нелюбимая» из санкций. Академик В.Н. Кудрявцев справедливо рассуждает по этому поводу: «Чрезмерно решили смягчить ответственность и убрать такую меру, как конфискация, хотя для наиболее крупных расхитителей, для чрезмерно богатых людей она самая страшная. Не знаю, какими соображениями руководствовалась Дума при принятии этих поправок к рассмотрению. Один из доводов в пользу отмены - конфискация затрагивает семью, пострадает не только осужденный, но и члены его семьи - этот довод в принципе правильный, но ведь на бедных людей никто конфискацию налагать не будет. И мы предлагаем сохранить конфискацию лишь в случаях причинения особо крупного ущерба, когда речь идет о миллиардах рублей»³¹⁰.