Творчество Довлатова

     Однако,  несмотря  на  все  благополучие,  Марусе  всегда  хотелось чего-то еще. Не чего-то большего, а просто чего-то другого. Естественно, того, чего у нее не было. От полного материального благополучия – антисоветчины и саркастического юмора Цехновицера. От отсутствия недостатков и тотальной организованности мужа – разврата и вранья. От разудалых отношений с Разудаловым – спокойствия и уверенности в завтрашнем дне для себя и для сына. От размеренной и уравновешенной жизни в квартире родителей ("доме престарелых") – перемены мест, эмиграции. От сумасшествия нью-йоркских улиц – тишины и безмятежности отчего дома.

     При этом Маруся вряд ли могла когда-либо сказать, чего ей вообще хочется в  этой жизни. Она – человек с  ярко выраженным отсутствием жизненных  целей, ориентиров, к которым человек  стремится, строя свою жизнь. Нельзя сказать, что Маруся не от мира сего. Ей ясно, что за границей надо как-то действовать самой, а не сидеть все время на шее у сестры. В отличие от Рафаэля, занятого, в основном, фантастическими проектами получения миллионов, героиня понимает, что прежде всего нужно заплатить за квартиру и телефон.

     Наверное, именно из-за отсутствия цели в жизни  Маруся постепенно (уже в Америке) приходит к отказу от решительных  действий. Раньше она пыталась что-то изменить в своей жизни, нередко  даже кардинально. Ее действия не были ни на что направлены, были самоцелью. "Было плохое настроение", "показалось,  что  все  уже      было"  –  вот  и  приехала  в  Америку   (СП 3, 35). Познакомившись с Рафаэлем, Маруся постепенно переняла у него легкое отношение к жизни, когда все получается само собой, когда ни над чем не нужно ломать голову. Именно этой беспечности не могут простить Марусе женщины, сплетничающие возле магазина "Днепр". Была бы усталой, жалкой и зависимой – можно было бы ей посочувствовать, а так…

     И  все-таки  что-то  привлекает  в Марусе  всех  окружающих  ее мужчин, автора и читателей. "Видимо, свободная женщина распространяет какие-то флюиды. Красивая – тем более.

     Мужчины заговаривали с ней всюду, где  она появлялась. В магазинах, на автобусной стоянке, перед домом, около газетного киоска. Иногда американцы, чаще – соотечественники" (СП 3, 47). "Она мне сразу же понравилась – высокая, нарядная и какая-то беспомощная.  Бросалась в глаза смесь неуверенности и апломба"  (СП 3, 51). "Маруся не производила впечатления забитой и униженной" (СП 3, 64).

     …Образ Маруси во многом противоречив. Трудно сказать, чем руководствовался автор, творя этот образ, но нельзя не заметить в нем нескольких явных несообразностей.

     Например, это касается образования Маруси. Героиня закончила институт культуры, защитила диплом на тему "Эстетика бального танца", при  этом  пишет,  как  сама  говорит,  "раз  в  год  да  и  то  с  ошибками" (СП 3, 83). Манерой выражать свои мысли на бумаге (о которой можно судить по письму родителям) Муся напоминает ученицу шестого класса: "Леве   из   вещей   купила   носки   шерстяные   и  джемпер.    Себе   ничего"  (СП 3, 43).

     "Дефлорацию" Маруся путает с "декларацией", "мастурбацию" – с "менструацией", а вместо слова "сфинкс" ей  слышится вообще невесть что:

     "[Отвергнутый] Зарецкий… таинственно и мрачно произнес:

     – Ты – сфинкс, Мария!

     – Почему же свинство?! – рассердилась Маруся. – Это что еще за новости! А если я люблю другого" (СП 3, 47)?

     Марусе  принадлежит одна из немногих не просто серьезных, а мудрых мыслей, прозвучавших в книге по поводу эмиграции и России. "Караваев… пригласил ее на демонстрацию в защиту Сахарова. Маруся сказала:

     – С кем я оставлю ребенка?

     Караваев  рассердился:

     – Если каждый будет заботиться о своих  детях, Россия погибнет.

     Маруся  возразила:

     – Наоборот. Если каждый позаботиться о  своем ребенке, все будет хорошо" (СП 3, 47), – мысль это явно авторская, и в устах Маруси она звучит как цитата. Невольно вспоминается пушкинская фраза о Чацком, который "напитался мыслями" Грибоедова.

     Наконец, интересно проследить за Марусиной  судьбой в контексте авторской  философии. "Всем, у кого было счастливое детство, необходимо почаще задумываться о расплате. Почаще задавать себе вопрос – а чем я буду расплачиваться?

     Веселый нрав, здоровье, красота – чего мне это будет стоить? Во что мне  обойдется  полный  комплект  любящих,  состоятельных  родителей?" – эту мысль можно увидеть во многих произведениях писателя (СП 3, 21). Идею "социальной справедливости", торжествующей в судьбе каждого человека (а значит, и героя), Довлатов доказывал часто, в том числе и в своих книгах. Даже его собственная судьба подтверждает правоту подобных взглядов.

     А что же Маруся? Автор говорит, что  за свое безоблачное детство она  заплатила влюбленностью в Цехновицера. Возникает логичный вопрос: "Ну и что? Что в этом ужасного?" Ужасного именно для Маруси, а  не для Федора Макаровича, ее отца, для которого "зять-еврей  –  уже  трагедия,  но  внуки-евреи  –  это  катастрофа"  (СП 3, 22)! Марусе было интересно с Цехновицером, он привлекал ее своей эрудицией, талантом и беспрерывными саркастичными остротами антисоветского содержания. Когда же "худой, длинноносый и курчавый" избранник надоел, Маруся предпочла ему Диму Федорова, веселого и красивого юношу "с заведомо решенными  проблемами"  (СП 3, 23).  Марусе  было  нелегко с Разудаловым, черпавшим вдохновение в пьянках и женщинах. Но и его она бросила, переехав снова к родителям. Нигде – ни в Союзе, где был папа ("зачем мне свобода, когда у меня есть папа?!" (СП 3, 73); "он [папа] сам мне говорил: «Учти, пока я занимаю столь ответственный пост, коммунизм тебе и маме не грозит…»" – СП 3, 68), ни в Штатах, где Маруся вообще вела себя беспечно ("Америка – богатая страна. Кому-то надо жить в этой стране без огорчений и забот?!" – СП 3, 65), героиня не испытывала особенных трудностей, лишений и горестей.

     Впрочем, Марусин пример не единственный и  даже, можно сказать, не самый яркий  в этом смысле в "Иностранке". 

     Рафаэль Хосе Белинда Чикорилло Гонзалес, Рафа, как "коротко и ясно" назвала  его Маруся, – личность уникальная. Рисуя Рафаэля, Довлатов создает образ одного из самых ярких, фантастических, сумасшедших, бесконечно привлекательных и симпатичных героев (наряду, скажем, с Эриком Бушем из "Компромисса", Михал Иванычем из "Заповедника" или Тасей Мелешко из "Филиала").

     О неисчерпаемой любви автора к  герою говорит то, что все произносимое и совершаемое Рафой  –  уморительно. Не важно, о чем рассказывает Рафаэль  – о проектах обогащения, ухаживаниях, рассуждениях о русской и мировой  революции, – везде можно заметить авторскую симпатию по отношению к Гонзалесу. "Он же в принципе не злой",  "он  мне нравится" (СП 3, 61-62), – говорит о Рафаэле герой-автор, и мы с ним соглашаемся: разве может не понравиться "это чучело" (слова Муси)!

     Уже с момента знакомства с Рафаэлем, увидев его "громоздкую и странную" фигуру, услышав его первые слова, можно догадаться, что перед нами – не "типичный пьяный гой из Жмеринки" (каким видят его женщины русской колонии), а нечто невообразимое!

     Рафаэль ничем не занимается и нигде не работает, при этом он полон гениальных идей, воплощение которых способно принести миллионы долларов: издание съедобных детских книг, шахмат или дамских трусиков, искусственных сосков или кассет с записью тишины. При этом каждый его проект кажется ему стопроцентно верным, хотя на поверку и оказывается стопроцентно же невыполнимым. Хотя бы потому, что у Рафы нет денег. И от родственников напрасно ждать помощи.

     "–  Братья не дадут, – вставляла  Муся. – И ты прекрасно это  знаешь. Они не идиоты.

     – Не дадут, – охотно соглашался Рафа, – это правда. Но попросить я хоть сейчас могу. Не веришь" (СП 3, 66)?..

     Интересно, что остальные Гонзалесы – "более-менее  солидные люди", но – в семье  не без Рафы. Кому-то надо же быть бесшабашным  и не думать о завтрашнем дне. "Рафа был похож на избалованного сына Аристотеля Онассиса. Он вел себя как человек без денег, но защищенный папиными миллиардами. Он брал взаймы где только можно. Оформлял кредитные бумаги. Раздавал финансовые обязательства.

     Он  кутил. Последствия его не волновали" (СП 3, 65).

     Всякая  реальная деятельность претит Рафаэлю. "Ему лишь бы штаны пореже надевать", – говорит о нем Маруся (СП 3, 58). Да и зачем это делать в  стране, где есть столько возможностей существовать безбедно, не прилагая  к  тому  вообще  никаких  усилий?!  (Вспомним,  что,  в  принципе, так же живут "отставной диссидент" Караваев или издатель Фима Друкер, – оба они берут деньги неизвестно где…)

     Рафаэль беззаботен до крайности, он ведет себя как настоящий ребенок. С ним  не может быть никаких гарантий, никаких перспектив. Хотя он поступает как галантный кавалер:

     "–  Я ее люблю. Я дарю ей цветы.  Я говорю ей комплименты. Вожу  ее по ресторанам" (СП 3, 60).

     А после того, как Левушка выпал  из машины ("хорошо, что не из самолета") и чудом остался цел и невредим, Гонзалес как ни в чем не бывало предлагает "это дело отпраздновать" (СП 3, 69).

     Рафаэль незлобив, на побои и пощечины, которые  достаются ему от Маруси, реагирует  спокойно: "Сначала она била меня вешалкой. Но вешалка сломалась. Потом  она стала бить меня зонтиком. Но зонтик тоже сломался. После этого она схватила теннисную ракетку. Но и ракетка через какое-то время сломалась. Тогда она меня укусила… Я не сопротивлялся. Я только закрывал лицо" (СП 3, 60-61).

     Вообще  то, что говорит Рафаэль, особенно когда он рассуждает о России или социальном устройстве мира, достойно восхищения. Столько нелепости и несуразицы в одну фразу может вместить только он:

     "–  Я уважаю русских. Это замечательные  люди. Они вроде поляков, только  говорят на идиш. Я уважаю их за то, что русские добились справедливости. Экспроприировали деньги у миллионеров и раздали бедным. Теперь миллионеры целый день работают, а бедняки командуют и выпивают. Это справедливо. Октябрьскую революцию возглавил знаменитый   партизан   –   Толстой.   Впоследствии   он   написал   «Архипелаг ГУЛаг»".

     "–  В Америке нет справедливости. Миллионерам достаются кинозвезды, а беднякам – фабричные работницы.  Так где же справедливость?  Все должно быть общее. Автомобили, деньги, женщины… Врачей и адвокатов мы заставим целый день трудиться. А простые люди будут  слушать  джаз,  курить  марихуану  и  ухаживать  за  женщинами" (СП 3, 62)…

     Рафаэль – человек широкой души и большого сердца. Со временем он искренне привязывается  к русской эмигрантке и ее маленькому сыну. Он ждет Марусю с концерта Разудалова "и чуть не плачет" (по его собственным словам). Когда Маруся отправляется повидаться с Левушкиным отцом, Рафаэль после бессонной ночи идет следом за любимой женщиной "упругим шагом мстителя, хозяина, ревнивца". "Он боится, что проклятый русский украдет его любовь" (СП 3, 90).

     Ради  любимой "Мусьи" Рафаэль Гонзалес решается на важный, неправдоподобный для него шаг – свадьбу, которой  и заканчивается история русской  эмигрантки Маруси Татарович. 

     В "Иностранке" многие темы, о которых раньше Довлатов говорил серьезно, начинают звучать по-другому. С улыбкой автор пишет о евреях, о национализме вообще, о Советском Союзе и советских людях, даже о писательском труде. Именились все, приехавшие в США, – изменился и писатель Сергей Довлатов…

     "Чернокожих  у нас сравнительно мало… Для нас это загадочные люди с транзисторами. Мы их не знаем. Однако на всякий случай презираем и боимся.

     Косая Фрида выражает недовольство:

     – Ехали бы в свою паршивую Африку!..

     Сама  Фрида  родом  из  города  Шклова.  Жить  предпочитает  в Нью-Йорке" (СП 3, 8)…

     Разудалов ждет Марусю и Леву. Курит советские  папиросы.

     "К  нему приближается девица в  униформе:

     – Извините, здесь нельзя курить траву. Полиция кругом.

     – Не понимаю.

     – Здесь нельзя курить траву. Вы понимаете – «траву»!

     Мужчина не силен в английском. Тем не менее он понимает, что курить запрещено. При том, что окружающие курят.

     И мужчина, не задумываясь, тушит папиросу.

     Негр  в щегольской одежде гангстера или  чечеточника дружески ему подмигивает. Ты, мол, не робей. Марихуана – двигатель прогресса!

     Разудалов улыбается и приподнимает чашку. Налицо единство мирового пролетариата" (СП 3, 90)…

     "Шустер  работал на курсах уборщиком.  До эмиграции тренировал молодежную  сборную Риги по боксу… Его раздражали чернокожие… Когда он приближался со шваброй, учащиеся вставали, чтобы не мешать. Все, кроме чернокожих.

     …Шустер ждал минуту. Затем подходил ближе, отставлял швабру и на странном языке угрожающе выкрикивал:

     – Ап, блядь!

     Его лицо покрывалось нежным и страшным румянцем:

     – Я кому-то сказал – ап, блядь!