Романтический герой в творчествн Пушкина и Лермонтова

Важное место в жизни  Пушкина на юге занимала любовь. Каролина Собаньская — красавица полька из образованной и знатной семьи, получившая блестящее воспитание, в которую были безумно влюблены Мицкевич и Пушкин была любовницей и политическим агентом начальника Южных военных поселений генерала И.О.Витта (5). Романтическое мироощущение Пушкина идеализировало всех женщин. Амалия Ризнич — двадцатилетняя жена одесского коммерсанта, яркая красавица, экстравагантная, умерла в нищете в 1825 году в Италии. Елизавета Воронцова — жена начальника Пушкина, старше его на 7 лет. Любовь к Воронцовой стала причиной ревности Воронцова и вызвала осложнения по службе у Пушкина. Пушкин просит об отставке, что для опального чиновника было равнозначно дерзости и мятежу. 8 июля 1824 года Пушкин был уволен со службы и по приказу императора местом ссылки поэту назначена Псковщина, село Михайловское. 1 августа 1824 года Пушкин выехал из Одессы. 

 

СВОЕОБРАЗИЕ РОМАНТИЗМА ПУШКИНА

В ЛИРИКЕ ПЕРИОДА  «ЮЖНОЙ ССЫЛКИ» 

 

Примечание. Произведения Пушкина, обязательные для прочтения по этому вопросу лекции: Крымский цикл элегий — «Погасло дневное светило…» (1820), «Редеет облаков летучая гряда…» (1820), «Кто видел край, где роскошью природы…» (1821), «Мой друг, забыты мной следы минувших лет…» (1821), «Простишь ли мне ревнивые мечты…» (1823), «Ненастный день потух; ненастной ночи мгла…» (1824), «К морю» (1824). Стихотворения — «Кинжал», «Дочери Карагеоргии», «Птичка», «Мне вас не жаль, года весны моей…», «Муза», «К Овидию», «Война», «Наполеон», «Песнь о вещем Олеге», «Демон», «Свободы сеятель пустынный…». 

 

Новое направление в поэзии Пушкина проявилось уже с первого  стихотворения, написанного на юге  — элегии «Погасло дневное светило...» (1820):

Погасло дневное светило

На море синее вечерний пал туман

Шуми, шуми, послушное ветрило,

Волнуйся подо мной угрюмый  океан

Я вижу берег отдаленный

Земли полуденной волшебные  края;

С волненьем и тоской туда стремлюся я,

Воспоминаньем упоённый…

И чувствую: в очах родились слёзы вновь;

Душа кипит и замирает;

Мечта знакомая вокруг меня летает;

Я вспомнил прежних лет  безумную любовь

И всё, чем я страдал, и  всё, что сердцу мило,

Желаний и надежд томительный  обман…

Шуми, шуми, послушное ветрило

Волнуйся подо мной угрюмый  океан <…> (II, 7-8)

Элегия содержит весь набор  характерных признаков романтического мироощущения: тоскующий беглец, покинутая  навсегда родина. Намёки на «безумную  любовь», на какоё-то обман и т.д. Элегия продолжает традицию жанра романтических «унылых» и «вечерних» элегий: обязательный вечерний пейзаж. Закат, туман; превосходная пушкинская элегическая звукопись: «шуми, шуми, послушное ветрило» — шум ветра, хлопающий парус, скрип мачты, напряжённый гул паруса. Пушкин прекрасно владеет стилем романтической поэзии, но есть в элегии именно неповторимо пушкинское — традиционные романтические мотивы и образы не являются литературной условностью, вымыслом, они соответствуют реальности, достоверны, обеспечены реальными событиями жизни поэта. Обычное место героя романтической литературы на границе стихий (море, скалы, ветер) у Пушкина действительно было таким и поэтому образы обладают удивительной зримостью, пластичностью, почти ощутимы. Лёжа на палубе корабля, когда под тобой волнуется море, пучина, глядя при этом вверх в вечернее небо, слушая шум ветра и волн действительно ощущаешь:

И чувствую: в очах родились слёзы вновь...

Я вспомнил прежних лет  безумную любовь...

Потрясающая достоверность  образов, но вместе с тем — предельная романтичность. Герой не просто на границе  стихий, всё доведено до предела: не море, а «угрюмый океан», не просто берег, а горы, не просто ветер, а и ветер  и туман одновременно, причём герой  не на берегу моря, а между океаном, небом и твердью; кроме того на границе дня и ночи. А также  между «безумной любовью прежних  лет» и «дальними пределами». Романтическая  лирика Пушкина — уникальное проникновение  жизни в поэзии и поэзии в жизнь.

Элегия «Погасло дневное  светило...» была первым стихотворением нового периода пушкинского творчества и началом так называемого  «крымского цикла» элегий:

1.      «Погасло дневное светило…», 1820.

2.      «Редеет облаков летучая гряда…», 1820.

3.      «Кто видел край, где роскошью природы…», 1821.

4.      «Мой друг, забыты мной следы минувших лет…», 1821.

5.      «Простишь ли мне ревнивые мечты…», 1823.

6.      «Ненастный день потух; ненастной ночи мгла…», 1824.

7.      «К морю», 1824.

Последние две элегии написаны в Михайловском, но они «органично входят в цикл как замыкающие звенья» (6). В этих текстах Пушкин использует поэтические открытия Жуковского в жанре элегии, созданные им жанровые модусы: «любовная элегия». «элегия-исповедь». «пейзажная элегия», «элегия-воспоминание», «элегия-раздумье». «Редеет облаков летучая гряда…» (1820) — пример пейзажной элегии Пушкина:

Редеет облаков летучая  гряда.

Звезда печальная, вечерняя звезда!

Твой луч осеребрил  увядшие равнины,

И дремлющий залив, и чёрных скал вершины.

Люблю твой слабый свет в  небесной вышине;

Он думы разбудил, уснувшие во мне:

Я помню твой восход, знакомое светило,

Над мирною страной, где всё  для сердца мило,

Где стройны тополи в долинах  вознеслись,

Где дремлет нежный мирт и древний кипарис,

И сладостно шумят полуденные волны.

Там некогда в горах, сердечной  думы полный,

Над морем я влачил задумчивую лень,

Когда на хижины сходила  ночи тень —

И дева юная во мгле тебя искала

И именем своим подругам называла. (II, 23)

Пейзаж не только условно-литературный, но и вполне реальный, узнаваемый. В  письме к брату Пушкин писал: «Жалею, мой друг. Что ты со мною вместе не видал великолепную цепь этих гор; ледяные  их вершины, которые издали, на ясной  заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными; жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной <...> Морем отправились мы мимо полуденных берегов Тавриды, в Юрзуф <...> Ночью на корабле написал я Элегию, которую тебе посылаю <...> Корабль плыл перед горами, покрытыми тополями, виноградом, лаврами и кипарисами <...>» (X, 17-18). Именно это свойство пушкинских элегических пейзажей (достоверность) позволило Пушкину создать синтетический жанр интимной элегии на основе элегии пейзажной. Пушкин стремится создать элегию, сочетающую в себе любовную, пейзажную, воспоминание, исповедь. Единство всех художественных элементов достигается при помощи пейзажа, как, например, в элегии «Ненастный день потух…» (1824): лирическое переживание изображено в движении от угасания «ненастного дня» к мраку «ненастной ночи», а затем постепенное просветление:

Ненастный день потух; ненастной  ночи мгла

По небу стелется одеждою  свинцовой;

Как привидение, за рощею  сосновой

Луна туманная взошла…

Всё мрачную тоску на душу мне наводит.

Далеко, там, луна в сиянии восходит;

Там воздух напоён вечерней теплотой;

Там море движется роскошной  пеленой

Под голубыми небесами… (II, 187)

«Крымский цикл» элегий Пушкина  показывает его стремление к крупным  поэтическим формам, которые позволят изобразить сложные и длительные переживания героя, и которые, вместе с тем, обладают способностью проникать  глубоко в тайны сердца героя (что уже удаётся в жанре  элегии).

Стремление выразить полноту  душевных переживаний, пока не нашло  адекватных форм, реализовывалось у  Пушкина в разных лирических жанрах. Разнообразие лирики объединялось образом  автора — и в поэзии, и в  жизни ведущего себя романтически. Романтическое мироощущение Пушкина  в те годы характеризуется двойственным пониманием своего «удаления» из Петербурга: бегство и изгнание. Эти два  противоположных ощущения породили два поэтических мира: байронические  стихи и «овидиевы» (7).

Байронический цикл представлен  элегией «Погасло дневное светило…», элегиями на те же мотивы («неверные  друзья», «любви напрасной», «прежний жар» и проч.) «Мне вас не жаль, года весны моей…», «Узник». Наиболее полно  такое мироощущение представлено в  стихотворении «Наполеон» (1821; II, 57-58), написанном по поводу смерти императора. Наполеон изображён как беглец от мира людей. «Овидиев цикл» представлен стихотворением «К Овидию» (1821, II, 62). Пушкин строит образ лирического героя в противовес Овидию — он не желает обращаться к царю за милостью и принимает изгнание твёрдо и решительно. Если герой-беглец строился на скрещивании байронической традиции и «унылой» элегии, то герой-изгнанник возникал в традиции дружеского послания. Кроме «К Овидию» тема изганания реализована в послании «Чедаеву» («В стране, где я забыл тревоги прежних лет…», 1821; II, 47-49), где она решается как забвение героем «тревоги прежних лет». Послание к «Чаадаеву» было одним из задуманного цикла посланий Пушкина-изгнанника друзьям; в этом цикле намечалась новая поэтическая форма, где был бы изображен одинокий герой и мир, романтический конфликт героя и мира.

Сложный внутренний мир переживаний  Пушкина требует всё новых  и новых форм — вот почему в  лирике периода «южной ссылки» так  много поэтических экспериментов. В кишиневские годы Пушкин написал  несколько стихотворений в непривычных  для него жанрах, например, романс «Чёрная  шаль» (1820; II, 16-17).

Цитировать. Сравнить с «Мщением» Жуковского

Необычен размер, подобные двустишия встречались разве  что в балладах Жуковского. Таким  образом, Пушкин исследует возможность  жанра баллады, экспериментирует с  ним: избавляет от фантастики и тем  самым яснее обнажает драматическую  суть балладного конфликта героев.

К балладной (лиро-эпической) традиции Пушкин обращается и в «Песни о Вещем Олеге» (1822; II, 100-102). Отказавшись от балладной фантастики, Пушкин усилил драматизм отношения человека с миром. Человеку предстоит жизнь с неумолимыми, непостижимыми закономерностями, причём необъяснимыми, непостижимыми. «Песнь о Вещем Олеге» отразила эволюцию мироощущения Пушкина на юге: сложный синтез ощущений себя беглецом-изгнанником побуждал Пушкина внимательно исследовать и собственные переживания, и взаимоотношения с внешним миром, что вело его к открытию необъяснимого противостояния человека и мира, противостояния неизбежного, непонятного, иррационального по сути. Пушкин приближался к кризису, который наступил в 1823 году.

Два мира — человек и  внешний мир (народ, время, история) — вдруг оказались трагически разорванными, безнадежно разделенными. В стихотворении «Демон» (1823; II, 144):

<…> Тогда какой-то  злобный гений

Стал тайно навещать меня <…>

Его язвительные речи

Вливали в душу хладный  яд.

Неистощимой клеветою

Он провиденье искушал;

Он звал прекрасное мечтою;

Он вдохновенье презирал;

Не верил он любви, свободе;

На жизнь насмешливо глядел —

И ничего во всей природе

Благословить он не хотел.

С таким взглядом на жизнь  надеяться на гармонию с внешним  миром уже не приходится. Кроме  того, внешний мир (например, народ) столь же безнадёжно равнодушен к  отдельной личности, о чем говорится  в стихотворении того же года «Свободы сеятель пустынный…» (II, 145):

Паситесь мирные народы!

Вас не разбудит чести клич.

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в  роды

Ярмо с гремушками да бич.

Это был кризис романтического мироощущения, кризис двоемирия, который будет решён уже в иное время, в следующие за «южной ссылкой» годы. 

 

 

 

ПРОБЛЕМА ГЕРОЯ  И ЖАНРА РОМАНТИЧЕСКОЙ ПОЭМЫ

В «ЮЖНЫХ» ПОЭМАХ ПУШКИНА 

 

Поэма «Кавказский пленник» (1821; IV, 81-105) возникла из лирики Пушкина периода пребывания на Кавказе, в Крыму, в Кишинёве и Одессе. Сохранились пять редакций текста поэмы (от черновиков до чистого текста), которые тщательно изучены пушкинистами (8). Исследования показали, что в первоначальном варианте поэма начиналась с эпизода пленения героя, причем ясно говорится, что он пленён не в бою как русский офицер, а был простым путником, странником («слабый питомец нег»). Черновики непринципиально отличаются от чистовых редакций поэмы, поэтому можно утверждать, что герой «Кавказского пленника» в представлении Пушкина именно путник:

Отступник света, друга природы

Покинул он родной предел

И в край далёкий полетел

С весёлым призраком свободы.

Следовательно, Пушкин явно желал придать герою собственные  черты. На это указывают и стихи  «Посвящения» поэмы:

Я рано скорбь узнал, постигнут  был гоненьем;

Я жертва клеветы и мстительных  невежд;

Но, сердце укрепив свободой и терпеньем,

Я ждал беспечно лучших дней…

Наконец, есть и более  прямые указания на сходство Пушкина  и его героя:

Ты здесь найдёшь воспоминанья,

Быть может милых сердцу дней,

Противуречия страстей,

Мечты знакомые, знакомые страданья

И тайный глас души моей.

Итак, Пушкин явно проецирует на себя образ «пленника», общим  для них являются «противуречия страстей»; однако неверно было бы полностью отождествлять их.

Пушкин в письме к В.П.Горчакову (октябрь-ноябрь 1822 г.) писал следующее: «Характер Пленника неудачен; доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения. Я в нём хотел изобразить это равнодушие к жизни и к её наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодёжи 19-го века» (9). Следовательно, «пленник» — этот образ обобщённый, образ «героя романтического стихотворения». Он происходит не из облика самого Пушкина, а из его лирического героя, уже знакомого нам по крымскому циклу элегий, по теме изгнания-бегства в южной лирике поэта.

Лирическое происхождение  героя поэмы побудило Пушкина  отказаться от определения «поэма»  и предпочесть название «повесть». Принято однако говорить о «романтической поэме», своеобразие которой заключается  в сочетании лирического и  эпического. «Кавказский пленник» построен так, что даёт основание видеть жанровые признаки поэмы: есть эпический сюжет (плен и бегство героя, самоубийство черкешенки), есть действующий герой  — именно он находится в центре внимания. Автор, казалось бы, отступает  вглубь текста и не позволяет себе лирических отступлений или, тем  более, иронических комментариев (как  в «Руслане и Людмиле»). И всё  же «Кавказский пленник» не менее  «Руслана и Людмилы» поэма романтическая, насквозь пронизанная лирическим голосом  автора. Если в петербургской поэме  автор-рассказчик присутствует с помощью  иронических комментариев, но в первой «южной» поэме автор отождествляется  со своим героем с помощью приёма несобственно прямой речи. Говоря о Пленнике в третьем лице автор передаёт его мысли и чувства. Невидимый иронический рассказчик «Руслана и Людмилы», тоскующий «изгнанник» «южной» лирики Пушкина в «Кавказском пленнике» явился в конкретном обличье «русского», «европейца», «пленника», явился уже как герой.

Близость автора и героя  позволила Пушкину создать новую  поэтическую форму. Которой доступны сложные психологические явления, трагические события, «противуречия страстей». Пленник часто говорит языком лирических стихотворений Пушкина: