Мастер и Маргарита

Мастер отпускает  Пилата в свет, к Иешуа, завершив тем самым свой роман. Эта тема исчерпана, и больше в свете с  Пилатом и Иешуа ему делать нечего. Лишь в потустороннем мире он находит условия творческого  покоя, которых был лишен на земле.

Внешний покой  скрывает за собой внутреннее творческое горение. Лишь такой покой признавал  Булгаков. Иной покой, покой сытости, покой, достигаемый за счет других, был ему чужд.

У Маргариты  остается только ее любовь к Мастеру. Исчезает ожесточение и мучительное  сознание того, что она причиняет  незаслуженные страдания своему мужу. Мастер избавляется, наконец, от страха перед жизнью и отчуждения, остается с любимой женщиной, наедине  со своим творчеством и в окружении  своих героев: “Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой  на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь  рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я” (с. 308), - говорила Маргарита Мастеру, “и песок шуршал под ее босыми ногами” (308).

§3. ОБРАЗ ПОНТИЯ ПИЛАТА

“В белом  плаще с кровавым подбоем, шаркающей  кавалерийской походкой, ранним утром  четырнадцатого числа весеннего  месяца нисана в крытую колоннаду  между двумя крыльями дворца Ирода  Великого вышел прокуратор Иудеи  Понтий Пилат.” (20).

М. А. Булгаков воссоздал  образ живого человека, с индивидуальным характером, раздираемого противоречивыми  чувствами и страстями. В Понтии Пилате мы видим грозного властелина, перед которым все трепещет. Он хмур, одинок, бремя жизни тяготит  его.

Римский прокуратор олицетворяет власть авторитарную. Тип  власти, воплощенный в образе Понтия Пилата, оказывается более гуманным, чем современная Булгакову действительность, которая предполагала полное подчинение личности, требовала слияния с  нею, веры во все ее догматы и мифы.

В Пилате Булгаков оставляет черты традиционного  образа. Но его Пилат только внешне похож на этот образ. “Мы все время  чувствуем, как Пилат захлестывается, тонет в своих страстях”. “Более всего на свете прокуратор ненавидел  запах розового масла ... Прокуратору  казалось, что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду, что  к запаху кожи и конвоя примешивается  розовая струя.” (20). С особым вниманием  и интересом Булгаков исследует  причины той трагедии, которые  проявляются в его думе. Булгаков намеренно представляет состояние  Пилата как изнурительную болезнь. Но выводит болезненное состояние  прокуратора за пределы приступа гемикрании к ощущению накопившейся усталости от жизни и занятия  надоевшим ему делом. “Погружение  в бессмыслицу существования, беспредельное  одиночество Пилата осмысляется  как естественное следствие подчинения надличностной идее, превращающей человека в функцию власти и государства”.¹

Булгаков испытывает его поступком, требующим свободного волеизъявления. Самой важной представляется Булгакову проблема свободы и  несвободы человеческой личности. В. В. Химич отмечает, что “решение Булгакова художественно представлено развертывающейся в произведении картиной психологического проживания Пилатом  внутреннего движения от несвободы  к свободе. Пилат “утренний (определение  А. Зеркенова) владеет над личностной истиной, его несвобода, отчетливо  не осознаваемая им, словно отмечена трагическим  знаком и на внешнем облике его  и типе как бы насильственной внесенности  в мир, который его отторгает”² Писатель отмечает “кровавый подбой” плаща Пилата и его “шаркающую походку” (20). Булгаков собирает из отдельных штрихов психологический портрет человека, уничтоженного несвободой.

Писатель показал, что противоречия Понтия Пилата проявляются  в каждой ситуации по-разному. Он каждый раз обнаруживает себя с неожиданной  стороны.

Одна художественная идея, все время ощущающаяся при  раскрытии образа Понтия Пилата - это  “идея детерминированности, полной зависимости действий героев, в том  числе и Понтия Пилата, от обстоятельств  жизни”.³

В 1968 г. американский литературовед Л. Ржевский опубликовал  статью “Пилатов грех: о тайнописи  в романе М. Булгакова “Мастер  и Маргарита”. Стремясь расшифровать историческую концепцию “древнейших  глав”. Ржевский пришел к заключению, что их структурным стержнем является тема виновности Пилата, “Пилатов грех”. “Экзистенциальная трусость” прокуратора  помещена в центр тайнописи всего  романа, пронизывая все его компоненты.¹

Римский прокуратор - это первый, пусть и невольный, противник христианского учения. “Здесь он подобен, - как замечает Б. В. Соколов, - своему функциональному  двойнику Сатане, т. е. антихристу, Воланду, с которым его роднит и общие  для обоих германское происхождение”² И хотя в тексте романа об этом говорится оно оказывается значимым в развитии образа Пилата. Прокуратор Иудеи однажды уже предал свой народ. “И память об этом предательстве, первой трусости, которую не могла покрыть последующая храбрость Пилата в рядах римских войск, вновь оживает тогда, когда Пилату приходится предать Иешуа, смалодушничав второй раз в жизни, подсознательно усиливая муки совести, душевные терзания прокуратора”³ Пилат и Воланд понимают справедливость учения Иешуа и начинают действовать в его интересах (Пилат организует убийство Иуды, а до этого пытается спасти Га-Ноцри; Воланд по поручению Иешуа дарует Мастеру заслуженную награду).

В связи с  вопросом о параллелях образу Понтия Пилата в романе интересно мнение В. В. Новикова, утверждающего что  “двойников и героев с подобной психологией и способом поведения” у него нет.¹ Однако убедительность приведенных выше рассуждений В. В, Соколова не позволяет согласиться с позицией В. В, Новикова.

Итак, Пилат - носитель и олицетворение “самого странного  порока” - трусости, как это становится ясным уже первым критикам, - центральный  герой романа, присутствующий не только в “ершалаимских” главах, но - незримо  и в повествовании о советской  действительности, и в истории  Мастера и Маргариты.

В сборнике обзоров  АН СССР ИКИОН, посвященном 100-летию  со дня рождения М. Булгакова проводится точка зрения одного из авторов, согласно которой “Мастер и Маргарита” являются романом о жизни Пилата и в композиционном плане представляет собой две крестообразно пересекающиеся оси. Одна ось - вертикальная, на одном  полюсе которой - Христос, на другом - дьявол, а между ними мечется человек - типична для европейского романа. Однако, у Булгакова ее пересекает другая, горизонтальная, и на одном ее конце - человек, наделенный даром творчества, - Мастер. По правую руку у него - Христос, т. е. начало добра, позволяющее ему творить. По левую руку Мастера - дьявол, ибо “только дьявольское начало дает человеку - творцу Мастеру возможность проникнуть в самые тяжелые, самые страшные, самые мрачные тайны человеческой души”. На противоположном полюсе данной оси, по мнению критика, - “человеческий сор”. В центре этого композиционного креста - главный герой романа - Понтий Пилат, “безнадежно, безысходно” тянущийся ко всем четырем полюсам. Пилат полюбил, но не спас Христа, боясь за свое благополучие, поддаваясь дьявольскому наваждению. Он - между страхом и любовью, долгом и подлостью. С другой стороны, он - крупнейший чиновник, умный и волевой - не ничтожество, но и не талантливый человек, не творец. Он дважды совершает доброе дело - подвиг не с большой буквы, но и не в кавычках, не Христов и не дьяволов, - подвиг, достойный того положения администратора - солдата, которое он занимает: “В обоих случаях он дает распоряжение убить” посылая человека по следу Иуды и веля ускорить смерть Иешуа. За “пилатизм” - “то есть неспособность совершить подвиг настоящий, полноценный, в котором и речи не было бы о самом себе, о своей судьбе” (с. 168), “пилатизм”, растворенный в воздухе современной писателю эпохи, и распинает пятого прокуратора Иудеи в самом центре композиционного креста М. Булгаков.¹

В Ряду писателей-современников  Булгаков стоит как глубочайший  исследователь, сосредоточивший свое внимание на феномене “слома” в  человеческой судьбе и психике. Биографическое, историческое, вечное время взяты  писателем под знаком странных смещений и разрушительных процессов.

М. Булгаков сконцентрировал  действие романа вокруг двух персонажей - Иешуа и Пилата.

Служебные обязанности  Понтия Пилата свели его с обвиняемым из Галилеи Иешуа Га-Ноцри. Прокуратор Иудеи болен изматывающей болезнью, а бродяга избит людьми, которым  он читал проповеди. Физические страдания  каждого пропорциональны их общественным положениям. Всемогущий Пилат беспричинно  страдает такими головными болями, что готов даже принять яд: “Мысль об яде вдруг соблазнительно мелькнула  в больной голове прокуратора” (24). А нищий Иешуа, хотя и бит людьми, в доброте которых он убежден  и которым он несет свое учение о добре, тем не менее ничуть не страдает от этого, ибо физические учения только испытывают и укрепляют его  веру. Иешуа поначалу всецело находится  во власти Пилата, но затем, в ходе допроса, как отмечает В. И. Немцев, “само  собой обнаруживала духовное и интеллектуальное превосходство арестанта и инициатива разговора легко переходит к  нему”²: “Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, которые могли бы, конечно, показаться тебе либеральными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека.” (25). Первый интерес к бродяге у прокуратора обнаруживается тогда, когда выяснилось, что тот знает греческий язык, которым владели только образованные люди того времени: “Вспухшее веко (прокуратора - Т. Л.) приподнялось, подернутый дымкой страдания глаз уставился на арестованного” (22).

На протяжении “исторической” части романа “Мастер  и Маргарита” Понтий Пилат показан  носителем практического разума. Нравственность в нем подавлена  злым началом; в жизни прокуратора  было, видимо, мало добра (ниже Пилата может  пасть только Иуда, но о нем в  романе разговор краток и презрителен, как, впрочем, о бароне Майгеле). Иешуа  Га-Ноцри олицетворяет собой торжество  морального закона. Именно он разбудил в Пилате доброе начало. И это добро побуждает Пилата принять душевное участие в судьбе бродячего философа.

Иешуа демонстрирует  необычайную способность к предвидению  и всепониманию - благодаря своим  высоким интеллектуальным способностям и умению делать логические умозаключения, а также безграничной вере в высокую  миссию своего учения: “Истина прежде всего в том, что у тебя болит  голова, и болит так сильно, что  ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть  на меня. <...> Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о  том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан” (24).

В. И. Немцев обращает наше внимание на очень важный момент: “... Всемогущий Пилат признал Иешуа  равным себе (подчеркнуто автором). И заинтересовался его учением.”¹ Далее следует уже не допрос, не суд, а беда равных, в ходе которой Пилат проводит практически здравое в этой ситуации намерение спасти ставшего симпатичным ему философа: “... В светлой теперь и легкой голове прокуратора сложилась формула. Она была такова: Игемон разобрал дело бродячего философа Иешуа, по кличке Га-Ноцри, и состава преступления в нем не нашел. <...> Бродячий философ оказался душевнобольным. Вследствие этого смертный приговор Га-Ноцри ... прокуратор не утверждает” (27).

Но он не в  состоянии преодолеть страх перед  долгом Каифы. В то же время прокуратора  охватывает смутное предчувствие, что  осуждение и казнь бродячего  проповедника Иешуа Га-Ноцри принесет ему в будущем большое несчастье: “Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: “Погиб!”, потом: “Погибли!..” И какая то совсем неясная среди них о каком-то долженствующем непременно быть - и  с кем?! - бессмертием, причем бессмертие почему-то вызвало нестерпимую тоску” (28).

Однако философ  постоянно обостряет ситуацию. Видимо, клятвы для него, всегда говорящего только правду, не имеют смысла. Именно потому, когда Пилат предлагает ему  поклясться, ни больше ни меньше, как  для протокола допроса, Иешуа  очень оживляется”: он предвидит  спор - свою стихию, где можно будет  полнее высказаться.

Понтий Пилат  и Иешуа Га-Ноцри ведут дискуссию  о человеческой природе. Иешуа верит  в наличие добра в мире, в  предопределенность исторического  развития, ведущего к единой истине. Пилат убежден в незыблемости зла, неискоренимости его в человеке. Ошибаются оба. В финале романа они  продолжают не лунной дороге свой двухтысячелетний спор, навечно их сблизивший; так  зло и добро слились воедино  в человеческой жизни. Это их единство олицетворяет Воланд - “воплощение  трагической противоречивости жизни”¹.

Пилат показывает себя антагонистом Иешуа. Во-первых, он проявляет еще белее худшее, “по  мысли “автора” романа ..., чем лень, да еще помноженная либо на естественный для каждого живого существа страх, либо на ложное желание оправдаться  в нравственной ошибке, в основном перед самим собой, преступлении”¹ К тому же, во-вторых, Пилат лжет просто по привычке, еще и манипулируя словом “правда”: “Мне не нужно знать, приятно или неприятно тебе говорить правду. Но тебе придется ее говорить (28), - хотя знает, что правду Иешуа уже сказал, да еще чувствует, что Иешуа через минуту скажет всю остальную, гибельную для себя, правду. И Иешуа сам выносит себе приговор, открыв Пилату свою дерзкую утопию: настанет конец императорскому владычеству, кесаревой власти. Совесть злого и жестокого человека разбужена. Мечта Иешуа поговорить с Крысобоем, чтобы растревожить в нм доброе сердце, превзошла самое себя: влиянию добра поддался еще более грозный и злой человек.