Автор и герой в “Исповеди” Руссо

Реферат по предмету ''Зарубежная литература''

Студентки второго курса вечернего отделения

Факультета  журналистики МГУ 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

МГУ 2002 Москва

                              По мнению известного французского писателя и критика Андре Моруа, Руссо относится к числу тех писателей, о которых можно сказать: “…без них вся французская литература пошла бы в другом направлении…” “Исповедь”, по мнению критиков, не потеряла свою гениальную актуальность в отличие от нескольких других, тоже известных,  произведений Руссо.  
”Исповедь” Руссо – навсегда живое, поразительное предвосхищение аналитической прозы. Исповеди – это уже почти всегда литература, предполагающая читателей в будущем или в настоящем, своего рода сюжетное настроение образа действительности и образа человека. Динамика поступательная сменяется динамикой ретроспективной. Читатель проходит сквозь жизнь персонажа, в котором почти неразделимо переплетаются характеры автора и героя книги.  

Авторский образ, как известно, не обязательно состоит из личных черт биографических событий, по вымыслу, материалом служит общее, историческое, но обязательно ставшее фактом личного духовного опыта. Без этой подлинности внутреннего опыта духовности  быть не может, а есть только мертвая словесная шелуха. Сознательное отношение к проблемам моделирования личности началось с романтизма и обусловлено было романтическим ее пониманием. 

Эта книга, несомненно, вышла за рамки биографии. Задуманная, как анализ человеческой души, она в то же время прокладывала пути социально-психологического романа 19 века.

Потребность в само изображении Руссо определил  в письмах к Мальзербу от января 1762 года, где признается: ''я слишком  люблю говорить о себе”. “Почему  возникло у него обостренное чувство говорить о себе?” – спрашивает Верцман и дает пространное объяснение этому явлению, без которого и не существовало бы выдающегося творчества Руссо. “В юности подмастерье, лакей, затем гувернер, учитель музыки, позднее выдающийся писатель, философ, композитор, сотрудник Энциклопедии, в последние годы полунищий переписчик нот, отшельник, новоявленный Диоген, Руссо всегда окутан облаком воспоминаний о своей Родине, о своем детстве без родителей, о бегстве от хозяина-гравера, о приключениях новообращенного католика, о более чем десяти годах жизни у приютившей его женщины, в доме которой он самоучкой приобрел обширные знания – в философии, музыке, в политической теории, о многодневных путешествиях с ночевками в деревнях и лесах, о размышлениях, почему столько  неблагополучия в мире. Рафинированная культура салонов, прячущая от глаз грубейшую феодальную эксплуатацию, стремления народных масс к изменению порядка вещей, но и недоверие их на первых порах к освободительной деятельности просветителей – все коснулось Жан-Жака, все оставило на нем следы.” Что за натуру создала такая жизнь? Натуру, которая на первый взгляд шокирующе противоречива, а если всмотреться внимательнее, удивительно цельная. Вот, что пишет Руссо о себе в ''Исповеди”. Это комментарий души, поэтому ошибки памяти здесь не могут повлиять на искажение восприятия. “…Я хочу и не хочу, я чувствую себя одновременно рабом и свободным, я вижу добро и люблю его, я делаю зло; я активен, когда слушаюсь разума, пассивен, когда страсти увлекают меня…” И тем не менее, Занадворова пишет: ''Жан Жак необычайно целен…” Его личность выступает противоречивой потому, что в произведении заложен конфликт между личностью из народной среды и светскими, привилегированными кругами. Эта внешняя противоречивость обусловлена его плебейством, его осознанным стремлением защитить бедняков и гневным неприятием несправедливости. Но внутренний мир Руссо целен. Нравственность удерживает внутренний мир Руссо в этой цельности. Руссо глубоко нравственный человек. “Только забывая о себе, работаешь для себя.'' У Верцмана также читаем: “ Хаос разнородных мыслей и чувств… Стало быть никакой цельности характера? А все же есть она, иначе не могли бы говорить “о самобытности, своеобразии” Руссо.” Дело в том, объясняет он, что внешние влияния, которым он поддается, долго на нем не отражаются, и после всяких “толчков” возобновляется его “устойчивое состояние”. Руссо – “лучший из всех людей”. Он берет на себя дерзость не только заявить о том, что каждая индивидуальная личность — Вселенная, Руссо называет себя лучшим, ибо он должен быть лидером среди читателей, пока они сопровождают его на страницах романа. И гордость, и добродетель – текучи, они могут переходить одна в другую. Да и гордость бывает разная – от низкой спеси до удовлетворенности лучшими возможностями своего духа. Это и вызов обществу. Он — человек из народа — лучший. Прежде чем продолжить изучать эту неординарную личность, попытаемся найти, в чем же различие героя и автора, и как оно проявляется  на страницах произведения. 

У Верцмана читаем: ''Итак, в авторе – он же и герой “Исповеди” – противоположные начала действуют то сообща, то врозь, то совсем на время изгоняя одно другое. '' Книга Гаэно^*, посвященная сличению “Исповеди” с перепиской Руссо, неоднократно “уличает” Руссо вольных и невольных отступлениях от истины, начиная от хронологических ошибок и  кончая истолкованием характеров, поступков, отношений. У самого Руссо: ''Я могу перепутать факты, изменить их последовательность, перепутать числа, -- но не могу ошибиться ни в том, что я чувствовал, ни в том, как мое чувство заставило меня поступить… Дать историю своей души обещал я, и, чтобы верно написать ее, мне не нужно документов, -- мне достаточно, как я делал это до сих пор, заглянуть поглубже в самого себя”. При этом Руссо намечает ход от внутренних состояний к внешним возбудителям, от чувств к событиям. Изучая движения души, он по психологическим последствиям восстанавливает вызвавшие их фактические причины. И он понимает, что подобная реконструкция может быть лишь приблизительной. “Исповедь” предназначена была разрешить определенные задачи. Не входившее в эти задачи отбрасывалось. Итак, ''Исповедь'' рассказывает о подлинных духовных событиях Руссо, но с  его героем может происходить и то, что на самом деле с Руссо не было. К тому же, именно престарелый автор, а не герой, анализирует свои поступки. Автор и герой представляют собой центральный образ “Исповеди”, на котором сосредоточена творческая память Руссо, он сам объявил его образом уникальным – в первых же и столь знаменитых строках своих мемуаров: ''Я предпринимаю дело беспримерное, которое не найдет подражателя. Я хочу показать своим собратьям одного человека во всей правде его природы, -- и этим человеком буду я. Я один. Я знаю свое сердце и знаю людей. Я создан иначе, чем кто-либо из виденных мною; осмеливаюсь думать, что я не похож ни на кого на свете.¹ Если я не лучше других, то по крайней мере не такой, как они. Хорошо или дурно сделала природа, разбив форму, в которую она меня отлила, об этом можно судить, только прочтя мою исповедь”.²   

Чтобы лучше понять характер Жан Жака следует  начинать анализировать его с  начала, то есть с его детства.

В детстве  страдания других волновали Жан-Жака больше собственных. ''Я стоил жизни  моей матери, и мое рождение было первым из моих несчастий. Мне осталось неизвестным, как отец мой перенес эту потерю, но я знаю, что он остался безутешен.”³ Вздохи, сопровождавшие ласки отца как только заходила речь о покойной матери, немедленно вызывали в нем отклик: ''Значит, мы будем плакать, отец''. Готовность Жан-Жака волноваться по каждому пустячному поводу объясняется и впечатлительностью его натуры, и положением сироты, которого обычно больше жалеют, чем любят, и средой скромных женевцев с их вкусом к трогательным женевским ситуациям. Еще ребенок, а уже способен терпеть физическую и нравственную боль ради других. ''Из всех даров, которыми наделило'' его ''небо, … оставили … только чувствительное сердце; оно принесло им несчастье и вызвало все несчастья…” его жизни. ⁴ 

Однажды Жан-Жак заслонил своим телом наказываемого ударами палки старшего брата. На ситцевой фабрике пальцы Жан-Жака раздавило цилиндром  машины; при виде отчаянья виновника – его кузена – он выдал рабочим случившееся за собственную неосторожность. Во время игры приятель ударид его молотком по голове и пришел в такой ужас, что окровавленный Жан-Жак обнял и успокоил товарища. ''Как я мог сделаться злым, имея перед глазами только примеры нежности и видя лучших людей на свете вокруг себя?''⁵ – спрашивает Руссо.  В детском уме его, читавшего вместе с отцом своим Плутарха, сложился идеал античного героя: Муций Сцевола в плену сжег свою руку, чтобы доказать стойкость римлян, а маленький Жан-Жак протянул свою руку над пылающей жаровней, к ужасу всех бывших тогда в комнате.  

Помимо  “врожденного чувства справедливости”, Жан-Жак получил в своей семье “здоровое и разумное воспитание”; несмотря на отдельные ошибки его родных, никогда он ''не был ни свидетелем, ни жертвой каких-либо злобных чувств''. Семье своей Руссо обязан ''гордым и нежным сердцем, послушным нравом”, склонностью к “римской  суровости” и в равной степени к невинным детским забавам.  

И все-таки ''порча'' Жан-Жака началась еще в  детстве, когда его ни за что обвинили в поломке гребня и высекли. Скажи  он, что виновен, его бы не тронули, но он молчал, потому что вины за ним не было, взрослым же казалось, что это ''дьявольское упрямство''. Пятьдесят лет спустя Жан-Жак рассказывает: ''Мне легче было умереть, и я решился на это.'' Навсегда он запомнил свое переживание. С этого момента в сердце мальчика вторглось зло, честный нрав мальчика начал портиться. По-другому относится он к своим воспитателям. Его теперь отличает скрытность, а в ней есть уже зачаток порока. То был первый крах иллюзий: ''И вот пришел конец моей ясной детской жизни. С этого момента я перестал наслаждаться невозмутимым счастьем, и даже теперь чувствую, что воспоминания о прелестях моего детства на этом кончаются… Мы переживали то, что переживал первый человек, еще не изгнанный из рая, но уже переставший наслаждаться им: все было как будто прежним, но на деле жизнь пошла совсем по-другому.”⁶ 

Канцелярию  городского протоколиста Массерона, где  Жан-Жак недолго обучался делу судебного  крючкотвора, он вспоминает с отвращением, и с ужасом – мастерскую гравера  Дюкомена, хотя это ремесло нравилось ему. С ужасом – по причине грубости, хамства, избиений, на которые был щедр хозяин мастерской. Угрюмым стал здесь Жан-Жак, приобрел вкус к безделью, впервые начал обманывать и воровать. ''Ничто так ясно не показало мне разницу между сыновней зависимостью и рабским подчинением, как воспоминание о происшедших во мне за это время переменах. От природы робкий и застенчивый, я из всех недостатков всего более был далек от бесстыдства. Но ведь я наслаждался разумной свободой, которая с тех пор постепенно ограничивалась и наконец совсем исчезла. Я был смел у своего отца… я сделался запуганным у своего хозяина и стал потерянным ребенком''⁷. 

Покинув родной город, Жан-Жак оказался в  тюринском приюте для новообращенных. Прикидываясь раскаявшимся грешником, изменил своему семейному и отечественному вероисповеданию. Что тепрь в Жан-Жаке от его вдохновленной отцом республиканской принципиальности? Никогда не изменять своим убеждениям. А тут он изменяет. И лишь одно этому оправдание – ни одна душа не приходит ему на помощь, дабы вернуть его в колею нормальной жизни.  И с этого момента начинается череда поступков, в которых Руссо раскаивается,  ведь ''…обещал написать исповедь, а не оправдание…'' 

Вот одна из из partie hoteuse⁸  его биографии. Стащив поношенную ленту, с целью подарить ее горничной Марии и уличенный в воровстве, Жан-Жак на нее же свалил вину. Упрямо повторял он, что ленту получил из ее рук. Ему поверили, и несчастную Марион выгнали… Ничто не оправдывает шестнадцатилетнего Жан-Жака в глазах престарелого Руссо, пишущего ''Исповедь''. Автор этой книги анализирует душевное состояние юноши в момент, когда уста его изрыгали гнусную ложь. То не пустые слова, что сердце Жан-Жака чуть не разорвалось от горя, что жертве своей клеветы он отдал бы свою кровь до последней капли. Но его удерживал от признания стыд. Стыд прослыть вором (''желание и невозможность его удовлетворить всегда ведут к этому''⁹). 

Возьмем столь же непонятное происшествие с  учителем музыки Леметром, которого Жан-Жан  сопровождал в Лион. На улице Леметр упал, лишившись чувств, и пока незнакомые люди хлопотали вокруг него, его спутник скрылся. Так бедняга учитель ''был покинут единственным другом, на которого он должен был рассчитывать''. Этот упрек бросает себе Руссо, сам не умея объяснить себе, почему и зачем так сделал. Автор ''Исповеди'' мотивирует тем, что бывают минуты какого-то бреда, когда не следует судить о человеке по его поступку. 

Внутренний  мир Руссо необычайно широк. И  дамы, которые встречались на его  пути сыграли в его жизни не малую роль. Были дамы, которые преклонялись перед его талантливостью, и не дальше того, были охотно будившие его чувственность, начиная с хозяйки лавки в турине г-жи Базиль; некоторые, напротив, охлаждали его пыл, как г-жа Мабли в Лионе, мадам  Дюпен в Париже; иные бывали, напротив, активнее его, как г-жа Ларнаж – с ней он познакомился в дни поездки на целебные воды. Конечно, интерес представляют те, которые ставили его перед трудными вопросами морали. 

Вот, например, столь важный эпизод юности Руссо, как история его отношений с мадам де Варан. “Эта эпоха моей жизни определила мой характер, и я не решусь обойти его молчанием.”¹⁰ Руссо не утаил ни того, что она одновременно была его любовницей и любовницей своего лакея Клода Ане, ни того, что она через некоторое время предпочла Руссо третьего домочадца. Но тут же Руссо отступил от истины, изобразив свое с мадам де Варан безмятежное существование в загородной усадьбе Шарметты. Этого не было. Сейчас документально установлено, что Руссо действительно жил в Шарметтах, но в период, когда его близость с хозякой усадьбы миновала; и он жил там почти всегда один и на правах чего-то вроде управляющего. О своем истинном положении в Шарметтах ему нужно было забыть, чтобы во всей ее прелести изобразить любовную идиллию, утопию естественной любви на лоне сельской природы. В идиллии, как правило, вовсе не было чужеродных идиллическому миру героев. Но внутренний опыт, о котором здесь идет речь, имел место в действительности, опыт воспитания чувства, превративший неотесанного юношу  в человека изысканных переживаний, -- пусть все это происходило несколько раньше, в других местах, при несколько иных обстоятельствах. Высокая психологическая правда этой книги побеждает всяческую ложь. ¹¹ Руссо-моралист не договаривает там, где он боится помешать Руссо-психологу.

Чего  ждет читатель, придающий слову ''исповедь'' моральное значение? Раскаяния по поводу двух измен, которыми он запятнал себя – и в отношении жены Терезы, и в отношении друга Сен-Ламбера? Напрасно ждать. По-видимому, Руссо не усматривал вины в том, что было между ним и г-жой д’Удето, или считал эту вину своей трагедией: счастье так редко в жизни, а эта страсть из всех его увлечений женщинами единственная настоящая любовь, первая и последняя. Убежденный в том, что не только он – никто не знает себя до конца, Руссо многое себе прощает.

“Виновный без угрызений совести, я скоро  стал виновным без меры; и пусть  взглянут, бога ради, на то, как страсть  моя следовала моей натуре, чтобы  в конце концов увлечь меня в пропасть. ”¹²

Ошибки, слабости – и все же ''лучший из людей''? Не потому лучший, что все  его поступки морально оправданы, а  потому, что он всегда осознает различие между импульсивно содеянным  и огорчительными последствиями. В  зависимости от ситуации достоинства  могт стать недостатками, сила – слабостью.

Еще кое-что  сообщает нам ''Исповедь''. Оказывается, пятерых своих детей Руссо  младенцами отдал в дом для  сирот и никогда в дальнейшем не интересовался их судьбой. Удивительно: в книге ''О воспитании'' он требовал, чтобы при всех условиях, и в богатстве, и в нищите, родители сами растили своих детей, не передоверяя это чужим людям, ибо семья – это первооснова всех добродетелей. Требовал от других, а сам… Чем же Руссо объясняет и тут же оправдывает свой поступок? Он предпочел, чтобы из его детей вышли ''рабочие и крестьяне, а не авантюристы и ловцы счастья''. Но с его убеждением в силе хорошего воспитания, почему нельзя сделать своих детей ''Эмилями''? “Способ, каким я распорядился судьбою своих детей, не требует содействия ни с чьей стороны…’’¹³ Нет ли здесь больше заботы о себе, чем об отпрысках, и честен ли Руссо сам с собой? Существует версия, будто вся история с детьми – вымысел Руссо, не было у них с Терезой детей. Объяснить этот вымысел еще труднее: автор ''Исповеди'' выдает себя за гуманнейшего из всех людей на свете и сам же приписывает себе бесчеловечный поступок, -- считает Верцман.

Возможно, этот факт нужно был Руссо потому, что порой он рассуждает как завзятый моралист. Но ему хотелось бы такой  морали, которая помогла бы человеку разбираться в сложных, противоречивых ситуациях жизни, не угрожая ему отлучением. Если ум героя – ретрадирующий, запаздывающий в тот момент, когда следовало бы ему проявиться, -- это для автора ''Исповеди'' еще полбеды, но ретрадация совести – постоянный для него предмет огорчений, и оправдывается он слабостью характера. Что и говорить, часто спотыкался Руссо на ухабах действительности, где все гораздо сложнее, чем в моральных доктринах; особенно учитывая его неправдоподобно авантюрную, расточительно - безрассудочную жизнь. И если ''Исповедь'' – последнее произведение Руссо, то совершенно очевидно, что чаще убеждался он в силе страстей, чем в силе разума. Руссо руководит нравственность, которой сопутствует уверенность в том, что добро в силах победить зло, только путь людей к добру извилист. Да и само повествование автора зигзагообразно, потому что Руссо не склонен к душевному равновесию, его точка зрения, конечно субъективна. Кстати, именно этот субъективизм и позволил ему внести нечто новое в психологию, о чем не один раз писал Гинзбург.