Символические средства в романах "Шагреневая кожа" и "Портрет Дориана Грея"

Удрученный, утомленный пережитыми мгновениями, Рафаэль "сильнее, чем когда-либо, хотел умереть", когда появился антиквар. Рафаэлю показалось, что его позвал какой-то голос, "он закрыл глаза, его ослепили лучи; перед ним посреди мрака засверкал красноватый шар, в центре которого стоял старичок и направлял на него свет лампы".

Единство замысла объединяет образы-символы огромного обобщения - антиквара и Гобсека (первый вариант повести создан годом ранее "Шагреневой кожи"), и мы вправе рассматривать антиквара как развитие образа Гобсека. Контраст между старческой дряхлостью, физической беспомощностью и непомерным могуществом, которое дает им обладание материальными сокровищами, подчеркивает одну из центральных тем творчества Бальзака - тему власти денег. Окружающие видят Гобсека и антиквара в ореоле своеобразного величия, на них - отблески золота с его "безграничными возможностями". [Корсаков В. С. Особенности французских романов 19 в., М., Посткриптум, 2001., стр. 104.]

Гобсек - ростовщик, хладнокровный и беспощадный стяжатель. Он свободен от "химер" - сострадания, доверия и даже просто интереса к человеку. "Человек - вексель", "человек - автомат", он показан вне житейских отношений, вне человеческих привязанностей. "Возраст его был загадкой... Были ли у него родные, друзья?... Никто не мог бы ответить на эти вопросы... ".

Его существование связано с существованием его клиентов, с непостижимым дьявольским кругом денежного обращения. Давая деньги в рост, по векселям и под заклад, Гобсек берет проценты, умножая свой капитал. Но денежные проценты - это не единственный вид его дохода. Гобсек обратил капитал в средство и своего эстетического наслаждения. Коммерческие операции позволяют ему проникать в жилища своих клиентов. Деньги оказываются ключом, открывающим двери недоступных, казалось бы, аристократических особняков. Гобсек становится свидетелем тяжких драм и падений, хранителем тайн. Сам не испытывая страстей, он может любоваться ими, созерцать их. Сам не впадая в несчастье, не переживая трагедий материального и связанного с ним морального падения, он их оценивает как знаток, как эстет. Он - наблюдает; и он - режиссер многих драм. [Французские реалисты: Стендаль, Бальзак, Мериме. - М., 1993., стр. 62.]

Антиквар, как и Гобсек, является символом стяжания, но он еще более отчужден от житейской сферы, поставлен над человеческими чувствами и волнениями. В его лице "вы прочли бы... светлое спокойствие бога, который все видит, или горделивую силу человека, который все видел". Он не питал никаких иллюзий и не испытывал печалей, потому что не знал и радостей.

При создании символа стяжания в лице антиквара лексические средства отобраны Бальзаком с чрезвычайной тщательностью: антиквар вводит в роман тему шагреневой кожи, и его образ не должен дисгармонировать с образом магического талисмана. Авторские описания и восприятие антиквара Рафаэлем эмоционально совпадают, подчеркивая все значение главной темы романа. Рафаэля поразила мрачная насмешливость властного лица старика. Антиквар знал "великую тайну жизни", которую открыл Рафаэлю. "Человек истощает себя двумя действиями, совершаемыми им безотчетно, - из-за них-то и иссякают источники его бытия. Все формы этих двух причин смерти сводятся к двум глаголам - желать и мочь... Желать сжигает нас, а мочь - разрушает...".

Важнейшие принципы жизни взяты здесь только в их разрушительном смысле. Бальзак гениально постиг сущность буржуазного индивида, который захвачен идеей беспощадной борьбы за существование, погоней за наслаждениями, жизнью, изнашивающей и опустошающей человека. Желать и мочь - эти две формы жизни реализуются в практике буржуазного общества вне каких бы то ни было нравственных законов и общественных принципов, направляемые только безудержным эгоизмом, одинаково опасным и разрушительным для личности и для общества. [Французский символизм. Le symbolisme franсais. Драматургия и театр: Пьесы. Статьи. Воспоминания. Письма. - СПб, 2000., стр. 83.]

Но между этими двумя понятиями антиквар называет еще символ могущества, доступный мудрецам. Это - знать, это - мысль, которая убивает желание. Владелец антикварной лавки прогуливался некогда "по вселенной, как по собственному саду", жил при всяких правлениях, подписывал контракты во всех европейских столицах и шагал по горам Азии и Америки. Наконец, он "получил все, потому что сумел пренебречь всем". Но он никогда не испытывал того, "что люди зовут печалью, любовью, честолюбием, превратностями, огорчениями - для меня это лишь идеи, превращаемые мною в мечту... вместо того, чтобы позволять им пожирать мою жизнь... я забавляюсь ими, как будто это романы, которые я читаю при помощи внутреннего зрения".

Наслаждения скупца - Гобсека, который наблюдал жизненные драмы, сам живя "в спокойствии", приобрели символическое воплощение образе антиквара. Старик говорит Рафаэлю о радостях иллюзорного обладания миром, когда можно вызвать в себе образ всей вселенной, передвигаться, не будучи связанным ни пространством, ни временем... "Разве самый яркий свет идеального мира не ласкает взора, между тем как самый мягкий сумрак мира физического ранит его беспрестанно".

1.3. Источники символической фантастики Бальзака.

В шагреневой коже, главном символе романа, отображающем обманность земных устремлений, соединяются желать и мочь. Рафаэль избирает для себя эту формулу, отвергая мудрость антиквара, которая заключается в понятии знать, - в иллюзорном обладании миром.

"Я и хочу жить без меры", - воскликнул Рафаэль, еще не зная, что не сможет, не найдет в себе силы жить "без меры", устрашенный жестоким условием шагреневой кожи: "при каждом твоем желании я буду убывать, как твои дни". Отныне судьба Рафаэля будет неотделима от шагреневой кожи. Он останется в романе как герой со своей индивидуальной, реалистически осмысленной судьбой, но в то же время будет включен и в круг явлений, как будто необъяснимых, не поддающихся истолкованию, в круг образов, обобщающих крупные социальные и философские категории.

Эмиль Блонде очень здраво судит об условии шагреневой кожи и соотносит его с банальной житейской мудростью. Слушая рассказ Рафаэля о "случайности, почти сказочной", и о двух системах бытия, столь противоположных, Эмиль говорит: "Твои две системы могут уместиться в одной фразе и сводятся к одной мысли... Словом, убить чувства, чтобы дожить до старости или умереть молодым, приняв мученичество страстей". Этот простейший смысл условия не расходится с философским его значением.

Источники символической фантастики Бальзака скрыты в реальных житейских отношениях. В "Неведомом шедевре" сказано: "Ни художник, ни поэт, ни скульптор не должны отделять впечатление от причины, так как они нераздельны - одно в другом". Фантастическая форма в "Шагреневой коже" обобщила существенные стороны действительности и раскрыла такие глубины социальных явлений, которые, может быть, потеряли бы в значении, будь они переведены на язык бытописи. "Форма... лишь передатчик идей, ощущений, неуловимой поэзии... ". Это "лишь" отнюдь не умаляет активной функции формы в произведении искусства, скорее - подчеркивает ее. Как от "передатчика" идей и ощущений, от нее зависит многое: она может нейтрализовать, скрыть то, что составляет истинную суть явлений; или, напротив, - передать, выразить сокровенный смысл сложных процессов, совершающихся в жизни личности и общества. Чудовищная запутанность, абсурдность капиталистической действительности, в которой человек, становясь игрушкой стихийных сил, сам разрушается как личность, создала величественный и мрачный образ фантастической шагреневой кожи.

Возможность типизации действительности посредством фантастических образов интересовала Бальзака не только в этот ранний период, но и позднее. В "Письмах о литературе, театре и искусстве" он размышлял: "В сказке, этой великолепной мощной форме человеческой мысли, форме всеобъемлющей... заложен какой-то секрет, ибо она завоевала себе жизнь, в которой отказано стольким произведениям". Бальзак владел этим секретом, подчинив весь художественный строй фантастического плана романа - мудрой мысли. Ведь "как бы приятно, художественно и интересно ни был отделан фонарь, он должен светить". [Бальзак. Собр. соч., т. 15, стр. 359 - 360.]

Фантастические мотивы живут естественно и свободно среди множества реалистических подробностей жизни Рафаэля. Они отнюдь не нарушают символической основы романа. Обилие символических деталей усиливает впечатление достоверности всего происходящего и даже придает ему оттенок обыденности.

Почти мертвый человек ожидает наступления сумерек, чтобы броситься с моста в воду, не привлекая назойливого любопытства толпы. Он - в странном полудремотном состоянии, когда явь и сны смешиваются, видит людей, здания в зловещих слабых отсветах, "сквозь туман, где все покачивалось"; им овладевают болезненные галлюцинации, "что без сомнения происходило от неправильной циркуляции крови". Его ощущения характерны для человека, подавленного настолько, что он утратил чувство реального.

Очутившись в лавке антиквара, он "шел как бы в очаровании сна", впав в лихорадочное состояние, "зависевшее, быть может, и от голода, который терзал его внутренности". Он соприкасался с множеством ушедших миров, и они ожили на мгновение: картины озарились, лица мадонн улыбались ему, статуи облеклись в краски трепетной жизни... Но рядом - объяснение: эти оптические явления были порождены усталостью незнакомца, напряжением глаз, причудливым сумеречным освещением... Когда возник антиквар (он не вошел, а именно "возник"), юноша почти поверил в сверхъестественное; правда, это следовало приписать "возбуждению раздраженных нервов". Он ищет доводы, которые могут разрушить фантастику: "Это видение явилось в Париже, на набережной Вольтера, в XIX веке, то есть в таком месте, и в такое время, когда невозможна была никакая магия". [Корсаков В. С. Особенности французских романов 19 в., М., Посткриптум, 2001., стр. 87.]

Однако - явилось. Шагреневая кожа приобрела достоверность как активная действующая сила, стала частью жизни, вошла в нее в качестве непреложного закона. Реалистические мотивировки чудесного не отменяют фантастического, придают волшебной власти шагреневой кожи еще более абсолютный характер. Ибо, несмотря на то, что голова у Рафаэля кружилась от голода, сознание было затуманено и он готов был воспринять все как сон, шагреневая кожа - несомненна, она существует и как романтический мотив и как материализованный символ закона жизни. [Французские реалисты: Стендаль, Бальзак, Мериме. - М., 1993., стр. 128.]

Тонкие штрихи, поддерживающие атмосферу необъяснимого в этой книге, по-своему служат и обобщающей мысли, философскому смыслу романа. Ибо шагреневая кожа - это нечто большее, чем гибкая материя, послушно свернувшаяся в кармане фрака незнакомца.

Волшебная власть шагреневой кожи почти незаметна, она как бы спрятана где-то в глубинах жизни. Она направляет случайности, повелевает ими, скрывается за ними, но не обнаруживает свою магическую силу непосредственно. Она присутствует, но так неслышно, что о ней можно позабыть.

Антиквар иронически спросил Рафаэля: "Не думаете ли вы, что у меня сейчас разверзнется пол, чтобы пропустить великолепно убранные столы и сотрапезников с того света? Нет, нет, молодой безумец!". Действительно, исполнение желаний выглядит как сцепление случайностей, совсем не удивительных. Магическая сила талисмана осуществляется в формах реальной жизни.

Власть шагреневой кожи выступит как банальный случай, когда Рафаэль столкнется с друзьями, которые уже с неделю ищут его в кофейнях, библиотеках, редакциях, театральных фойе, - везде. Власть шагреневой кожи выступит, как судьба, когда друзья увлекут с собою Рафаэля на званый ужин по поводу открытия новой газеты. Там нотариус Кардо спросит: "Как зовут вот того молодого человека? Мне послышалось, что его фамилия Валантен". Шесть миллионов подарит шагреневая кожа, или просто судьба, наследнику прав Барбары-Марии О'Флаэрти, которого две недели бесплодно разыскивал Кардо.

И Рафаэль изумлен не столько исполнением желаний, сколько "тем естественным ходом, которым сплетались события... Для него немыслимо было верить в магическое явление, однако он все же изумлялся случайности человеческой судьбы". [Эккерман И. П. Разговоры с Гете. М., "Academia", 1934, стр. 808., стр. 91.]

Гете, которому известен был роман "Шагреневая кожа", отделял фантастику Бальзака от романтических "чудес" в сочинениях его современников. Он находил, что "автор гениально пользуется фантастикой, обращая ее в средство чисто реалистического изображения переживаний, настроений и событий".

Нельзя пройти мимо следующего обстоятельства: год публикации "Шагреневой кожи"-1831 - это и год окончания "Фауста". Несомненно, когда Бальзак поставил жизнь Рафаэля в зависимость от жестокого условия исполнения его желаний шагреневой кожей, у него возникали ассоциации с гетевским "Фаустом".

Первое появление антиквара вызвало в памяти и образ Мефистофеля: "Живописец... мог бы обратить это лицо в прекрасный лик предвечного отца или же в язвительную маску Мефистофеля, ибо на его лбу запечатлелась возвышенная мощь, а на устах - зловещая насмешка". Это сближение окажется устойчивым: когда в театре Фавар Рафаэль снова встретит старика, отказавшегося от своей мудрости, его вновь поразит сходство, "между антикваром и идеальной головой гетевского Мефистофеля, какой ее рисуют живописцы".

В лавке антиквара в лихорадочном воображении Рафаэля вихрем проносились странные тени, ожившие изображения строили гримасы, улыбались, срывались со своих мест на картинах. Эта фантасмагория напоминала "таинственный шабаш, достойный видений доктора, Фауста на Брокене".

И, наконец, прямая параллель символов, указывающая на общее в судьбе гетевского героя и Рафаэля, - тема сверхчеловеческого могущества и расплаты за него. "Страшась судьбы Фауста, он вдруг воззвал к небу... ", - сказано о Рафаэле. Параллель, при всей своей неожиданности, многозначительная. Монументальный образ гетевского искателя высшей истины, который заключил роковой договор, сам назвав условия:

Едва я миг отдельный возвеличу,

Вскричав: "Мгновение, повремени!" -

Все кончено, и я твоя добыча...

- и образ искателя наслаждений, человека буржуазного общества XIX века, поставившего высшим принципом жизни - эгоизм, желающего получать радости без расплаты, без отдачи самого себя... Эта параллель позволяла оценить перспективы буржуазного индивида, представить его как фигуру историческую.

На званом ужине Рафаэль, еще не убедившись в могуществе шагреневой кожи, опьянен вином и радостью. "Теперь я хочу жить... ничто не устоит передо мною... Я богат. Я могу вас всех купить... ". Он вознаграждает себя за долгое молчание, за приниженность, лишения. С наслаждением, наконец-то, он высказывает презрение к людям, которое долго таил: "По конурам, собаки... Я пьян от власти... Захочу, ты будешь моим. Эй, берегись, чтоб я не захотел!". И мысль о величии связана у него с символами жестоких и надменных правителей - Нерона и Навуходоносора. [Французский символизм. Le symbolisme franсais. Драматургия и театр: Пьесы. Статьи. Воспоминания. Письма. - СПб, 2000., стр. 24.]

Рассказывая журналисту Эмилю Блонде приключение с шагреневой кожей, Рафаэль бормотал: "Снимем мерку! Снимем мерку!". На салфетке очерчены чернилами края талисмана.

"Мерка" - гениально найденный Бальзаком символ, в котором заключена высшая сила обобщения. Этой мерке суждено вместить всю жизнь Рафаэля. Условие шагреневой кожи будет осуществляться фатально, грозно. Важнее всего на свете для Рафаэля станет мерка: он не хочет платить за исполнение желаний днями своей жизни. "Он отказывался от жизни, чтобы жить, и отнял у своей души всю поэзию желания". Подчиняясь яростному инстинкту самосохранения, он старается уместиться в мерке. Но пространство, занимаемое шагреневой кожей, неотвратимо сокращается. Эта все уменьшающаяся мерка станет масштабом личности Рафаэля.