Древнерусская вечевая демократия

Обратимся непосредственно к мыслям А.В. Петрова. Он, в частности, пишет: «…строй древнерусских вечевых  собраний свою первоначальную санкцию получил в рамках дохристианского сознания и нес на себе его отпечаток. Важнейший признак русского средневекового права — неделимость верховной власти, нераздельность действий ее форм восходит к «одиначеству» вечевой эпохи, предполагавшему как христианскую, так и языческую трактовку. Вечевое «одиначество» имело не только политический, но и религиозный смысл, которое Христианство стремилось переработать в своем духе». Нетрудно заметить, что именно в этом «одиначестве» и за этой постоянной вечевой фрондой, столь досаждавшей князьям и царям Московским, уже крылись те принципы единоличной власти Самодержца, которые будут раскрыты и поняты соборным русским сознанием позднее и зафиксированы в Грамоте 1613 года.

Новгород интересен исследователю  архетипических устоев древнерусского социума еще и своей своеобразной дуальной системой бытия. Разделенные рекой Волхов, Софийская и Торговая стороны города являлись вечными политическими соперниками вечевых собраний. Что же крылось за этим соперничеством?

Не повторяет ли данный архетип древности наше разделение и соперничество с частью русского народа, неожиданно ставшего называть себя украинцами? Сходство просто разительное!

Следующим этапом развития государственных  институтов в Новгороде были уставы Ярослава Мудрого. По сути, актом монаршей воли и вопреки родовой аристократии Ярослав, утверждая вечевую республику на фундаменте равноправия свободных мужей, делал эту общину главным контрагентом княжеской власти в новгородско-княжеских отношениях. Тем самым он принимал на себя обязательство апеллировать именно к этому целому, а не править посредством аристократической верхушки. Обязательство князя мыслить Новгород как единое целое без предпочтения отдельных его составных, сословных или административных элементов стало весьма актуальным в XIII веке в связи с процессами внутригородской консолидации. Безусловно, своими действиями князь Ярослав укреплял личную власть в борьбе с родовой аристократией. В его планы нисколько не входило стать формальной фигурой республиканского строя. Действительно, он способствовал определенной консолидации и солидаризации разных новгородских сословий в условиях, когда перед лицом княжеской власти они оказывались равны. Любопытно, что именно эта социальная матрица получит свое дальнейшее теоретическое развитие в работах замечательного русского мыслителя И.Л. Солоневича и свою окончательную теоретическую формулу — в его труде «Народная Монархия».

Вообще историки отмечают, что в  домонгольской Руси сложилась, и  причем повсеместно, устойчивая матрица общественно-государственного устройства. Тройственная форма Верховной власти характеризовалась следующей структурой: князь, боярская дума, вече. И если на юго-западе единой Руси над вечем преобладала боярская рада, то на северо-востоке — князь. В Новгороде долгое время существовало устойчивое равновесие трех начал, пока не возобладало вече. Однако надо помнить слова русского историка А.Е. Преснякова, согласно которому «ни о единоличной, ни о коллективной государственной верховной власти древнерусских князей говорить не приходится, если не злоупотреблять словами». Г.В. Вернадский утверждал, что не только в Новгороде и во Пскове, но и по всей Руси именно вече держало в своих руках «дела высшей политики» земель-волостей. Верховная власть на Руси существовала в рамках довольно древнего «тройственного союза», не укладывающегося в рамки современных политико-юридических определений, в виде князя, веча и епископа.

Повторюсь: говоря о позднем периоде  существования независимой Новгородской республики, ученые раньше, да и теперь злоупотребляют термином «демократия», искажая для современников облик истинной Новгородской державности, или «державства», выражаясь официальным языком XVI века. Именно так называл новгородское политико-территориальное образование в своих письмах Царь Иоанн Грозный. Если в Новгороде в XIV–XV веках и была демократия, то для нее мы вправе употреблять термин «теократическая демократия». Летописные списки главных должностных лиц Новгородского державства (а не Государства, так как государственная полнота власти принадлежала Царям Московским и всея Руси) содержат списки пяти высших категорий сановников: князья, посадники, тысяцкие, архиепископы и архимандриты.

 Последние особенно интересны  уже в силу того, что эта  важная политическая и властная  должность всегда выпадает из внимания ученых. Новгородские архимандриты играли весьма важную роль в системе боярской республики. Дело в том, что архимандрит монастыря и архимандрит Новгородский — две разные должности по объему власти и функциям, и титулы эти совпадают лишь формально. Архимандрит монастыря есть настоятель пасомой им братии, архимандрит всея Новгорода есть важнейший сановник в социально-государственной структуре. Сейчас не время и не место углубляться в дальнейшие изыскания на этот счет. Отметим лишь, что наряду с архиепископом в верховных властных структурах есть и еще одно духовное лицо — архимандрит.

Что касается архиепископа, то напомним, что в его власти были даже собственные  вооруженные силы — особый архиепископский  полк. Власть и авторитет архиепископа постепенно вытесняли власть и авторитет приглашенных князей и посадников. В его власти мы видим все тот же древний индоевропейский архетип неразделенных властных полномочий царя и жреца в одном лице, столь ярко выраженный в древнем Риме, по-своему проявившийся в светской власти римских пап, носящих древний царский титул верховного понтифика, присущий царям древности как верховным жрецам национального культа. Средневековые легенды о таинственном пресвитере Иоанне, правителе далекой христианской Индии, по-своему воскрешают этот древний архетип Верховного владыки, сосредотачивающего в своих руках власть духовную и светскую.

Древнейшие мифы Индии, отображенные, в частности, в «Бхагаватгите», говорят  о том, что в глубокой древности  жрецы-брахманы исполняли воинские функции, а цари из кшатриев, т. е. воинского сословия, совершали жреческие жертвоприношения. Речь об этом пойдет ниже.

Возвращаясь к политической роли архиепископа в Новгороде, напомним, что, кроме  воинского подразделения, лично  у него на службе были и дворяне. Например, потомки Григория Пушки в XV веке служили как Московским Великим князьям, так и новгородским владыкам. В свете этих данных можно заметить, что новгородцам, и в целом русским военным и государственным традициям, не так уж чужда была орденская, рыцарско-монашеская традиция наших средневековых соседей — ливонских немцев. И все эти данные в совокупности говорят о том, что феномен позднего Новгородского державства вполне корректно называть феноменом «теократической демократии», органически связанной с Верховной властью монарха.

Древнейшие корни монархической  власти в России, да и в Европе лежат в древнейших функциях князя. Первоначальной формой княжеской власти, которая являлась повсеместным институтом языческих, раннеклассовых обществ, была власть племенного предводителя-военачальника. Племенные вожди не погибли вместе с породившим их родоплеменным строем, но заняли видное место в социальной пирамиде при новых условиях. Предводитель-князь оставался необходимым элементом социально-политического устройства племени и племенных союзов, предшествовавших раннефеодальному государству, выполняя ряд необходимых функций, главной из которых оставалось военное руководство. Но со временем к нему стали переходить и верховные жреческие функции, которые у многих индоевропейских племен были закреплены не за собственно жреческим сословием, а за царями-жрецами или старейшинами рода. Само слово «князь» относится к лексике, связанной с родоплеменными отношениями, и первоначально означало старейшину рода, имевшего также функции главного жреца. Не случайно в польском языке слово «князь» со временем стало обозначать священнослужителя — «ксендза». Однако заметим, что превращение родового вождя в сакрального монарха — процесс не простой и не линейный.

Безусловно, монархия изначально строится по модели большой семьи, которая, совершенствуясь, создает развитые и прочные надэтнические институты, основанные на определенном праве, равно понимаемом всеми соотечественниками, что мы и видели на примере Новгорода. Возглавляет эти институты власть божественных избранников — священная и, безусловно, являющаяся таковой в глазах всего социума. Такая власть подобна отражению или персонификации власти Верховного божества в силу самого, зачастую чудесного, избранничества, а не только в силу старейшинства в роду. Иными словами, у истинно монархической власти, кроме аспекта биологического, появляется сакральное измерение, что и выделяет ее из арифметической суммы совокупности властных полномочий, традиционно закрепленных за старшим в роду как носителем нового властного качества. Часто появление сакрального государя в мифах и легендах отчетливо противоречит сложившемуся, «законному» порядку вещей. Это или чудесное рождение «от морского чудища», как у предка династии Меровингов, или незаконнорожденность от морганатической связи властвующей матери или отца. Типичным примером такого правителя в истории являются король Артур и наш князь-креститель Владимир.

Противореча законам земным, такой  человек, рожденный незаконным, обретает власть по законам священного порядка, которые были зачастую более очевидными для сознания человека традиционного общества. И его личность, личность священного вождя, овеянная неземной славой, пронизанная сакральными энергиями, которые через него транслировались всему сообществу, через свою сопричастность первообразу Верховного божества способствовали формированию народной массы в единый национальный организм. Сказанное выше применимо как к сообществу языческому, так и к пониманию роли и значения христианского Государя.

В работах этнографа Д. Фрэзера  показано, что на определенной стадии развития общества считалось, что Царь и жрец наделены сверхъестественными  способностями и являются некими воплощениями божества. В соответствии с этими воззрениями полагалось, что ход природных явлений зависит от их деятельности. «Божественная личность является источником как благодеяний, так и опасности; ее надлежит не только оберегать, но и остерегаться. Священный организм вождя столь хрупок, что может прийти в расстройство от малейшего прикосновения, вместе с тем содержит в себе мощный заряд физической и духовной силы, разряжение которой может иметь фатальные последствия для всякого, кто приходит с ним в соприкосновение. Вследствие этого изоляция богочеловека необходима не только для его личной безопасности, но и для безопасности других». Считалось также, что Царь может утратить часть своей божественной природы, если будет править вопреки священным законам миробытия, определенным в конкретных религиозных системах как универсальный, космический закон, например «rta» у древних арьев. Именно такое понимание сути царского служения и его сакральной природы лежит в основе столь удивительных фактов, как наличие царя у древних славян, который, по данным арабских источников, фактически ничего не делает и даже не сходит со своего Трона, своей недвижимостью как бы сохраняя неизменным священный порядок бытия. И именно из той дальней эпохи, когда такое воззрение на Царя и верховного владыку было повсеместным, по мнению многих современных историков, идет традиция располагать резиденцию князя поодаль от основного городского поселения. Более того, на нее налагалось табу, и простым смертным было воспрещено входить туда. Вероятно, именно такой резиденцией поначалу было Рюриково городище вблизи средневекового Новгорода.

Важно отметить, что с древнейших времен и вплоть до падения Царской  власти, в России считалось, что именно через сакральную фигуру Царя, в  котором видели олицетворение божественного  архетипа единоличной вселенской власти, и благодаря наличию на троне Царя, народу подаются блага Свыше. И именно Царь является гарантом того, что эти божественные благодеяния по отношению к народу не прекратятся.

Подчеркнем особо, что древний  «тройственный» принцип власти не мог  функционировать без «одиначества». Иными словами, это не было сегодняшнее разделение властных полномочий между судебной, законодательной и исполнительной властью. Власть мыслилась единой, и этот принцип составлял существенную черту древнерусского вечевого уклада. Без единодушия веча и нераздельности форм власти как нормы и обязательного правила подобный уклад функционировать не мог. И это «русское начало единомыслия» характеризовало весь политико-юридический быт и Руси домонгольской, и Руси Московской.

Именно из него, а не из некоего деспотизма князей или царей выросла органичная единодержавная Русская монархическая власть!

А.В. Петров, автор уже упомянутой нами книги «От язычества к  Святой Руси…», отмечает: «В политическом «одиначестве» на Руси со временем воплотилось нечто большее, чем потребность в устроении власти. «Одиначество» заявило о себе и как религиозно-нравственный принцип народной жизни, готовый и способный к христианизации. В определенном и важном смысле традиционные институты дохристианской Руси становятся теми «новыми мехами» для «вина нового, учения благодатного», о которых писал митрополит Иларион». И это единомыслие стало основой не только нравственной жизни христианского этноса, но и крепким фундаментом такой государственной организации, которая в наибольшей степени отвечала нормам и этике этого «одиначества» — самодержавной монархии. Из древнего вечевого «одиначества» органически вырастала единоличная царская власть, следовавшая установившемуся издревле политическому порядку, стержнем которого являлась строгая централизация и безусловное подчинение неделимой верховной власти всех сословий. Сами корни нашей Самодержавной власти имеют несомненно народоправственную, демократическую, если угодно, природу».

Но строй послемонгольского  Великорусского государства, ставшего блестящим историческим ответом на суровый вызов внешней угрозы, не стал в русской истории концом «мирской» политической традиции. Земское самоуправление всегда бытовало в России, и уничтожение новгородского веча не означало уничтожение народоправства как такового. Собирая воедино Русь, Москва собирала и особенности местных укладов, органически включая их в уклад общегосударственный. Эпоху максимального вечевого народовластия в Новгороде и времена становления Московского Самодержавия прочно связывает воедино древнерусское начало «одиначества», единомыслия и неделимости власти как таковой, неделимости по ее природе, что было абсолютно ясно для русского сознания, мирского и религиозного, тогда и теперь.

Вне учета и понимания этого  факта нам не удастся объяснить ни характера и особенностей самой Московской монархии, ни ее нравственно-религиозного, общемирового значения как максимально возможного на земле, воплощенного идеала христианского общества, ни характера Земских соборов и боярской думы, ни взаимоотношений этих уникальных русских властных институтов, ни их роли в структуре самодержавной власти.

Истоки российской демократии: вечевая традиция домонгольской  Руси.

В своей прошлой статье, посвященной  событиям Смутного времени начала XVII в., мы показали, как в ситуации острого социального кризиса, безвластия и распада государства русское общество сумело выработать новые формы политической интеграции, основанные на объединении людей «снизу вверх», а также сформировать совершенно иные отношения с властью – уже не патерналистские, а протогражданские. Эти новые отношения характеризовались, прежде всего, установлением четких пределов для царской власти («ограничительная запись» Михаила Романова) и регулярным участием представителей народа в управлении страной через институт Земских соборов. Исходя из этого мы делали вывод, что российская политическая традиция содержит в себе не только авторитарный, но и демократический элемент, что ей не чужды гражданские тенденции и импульсы, и проблема России в этом смысле состоит в незавершенности, «недозрелости» этих тенденций, а не в их отсутствии. Сейчас мы хотели бы вернуться в эпоху, находящуюся от нас еще дальше, чем Смутное время, но также весьма интересную с точки зрения вопроса об исторических корнях демократии в России. Речь идет о домонгольской Руси, политическое устройство которой характеризовалось наличием в крупных городах такого института политического участия как вече.