Общественное мнение. Открытие спирали молчания

Таким образом, Юм движется в том направлении, которое Локк назвал публичностью отношений между индивидом и общественностью, однако видит эти отношения в несколько ином свете, ближе к общественности, которую греки, по мнению Хабермаса, понимали как саму собой разумеющуюся вещь8. «Лишь в свете публичности проявляется то, что есть, оно становится видимым для всех. В разговоре граждан друг с другом вещи называются словами и приобретают образ. В споре равных друг с другом выдвигаются лучшие и обретают свою сущность — бессмертие славы... Так polis получает широкие возможности для почетных наград: граждане общаются друг с другом как равный с равным... но каждый старается выделиться... Добродетели, каталог которых составил Аристотель, стоят 
чего-нибудь лишь в условиях публичности, там они находят свое признание»9.

Но высокий стиль Юма, утверждавшего, что общественность — это якобы сфера награждений и отличий, не привлек авторов, рассуждавших об общественном мнении и в XVIII в., и позже. Главный тезис Юма — «Лишь на мнение опирается правительство» — стал доктриной для основателей Соединенных Штатов Америки. Признавая вес мнения в политической сфере, они, однако, по-прежнему рассматривали его роль для индивида глазами Дж. Локка.

Человек боязлив и осторожен

В сборнике статей основателей Соединенных Штатов по вопросам Конституции 1787—1788 гг. один из отцов Конституции, Мэдисон, внимательно исследует принцип «Все правительства опираются на мнение». Эта устоявшаяся догма, по его мнению, — фундамент американской демократии. Но как же слаба и податлива, с другой стороны, человеческая природа, образующая этот фундамент! «Если и справедливо, — говорит Мэдисон, — что все господство, правление посредством общественного мнения легитимируется, опирается на мнение, то верно и то, что сила убеждений, мнений индивида и степень влияния мнений на его практическое поведение, его поступки в значительной мере зависят от его представлений о том, сколько других людей думают так же, как он. Человеческий разум, человек вообще боязлив и осторожен, когда остается один, но он становится сильнее и увереннее в той мере, в какой полагает, что многие другие думают так же, как он»10.

Именно здесь мы впервые находим ту реалистическую оценку человеческой природы и ее применение к политической теории, к которой вновь возвращаемся во второй половине XX столетия, чтобы сейчас, во всеоружии метода демоскопии, попытаться объяснить с его помощью то, что неожиданно проявляется в ряде наших наблюдений. 

Не слава, а угроза закручивает спираль молчания

Когда мы сравнивали, как Джон Локк или Джеймс Мэдисон, с одной стороны, и Дэвид Юм — с другой, разрабатывали тему «Индивид и общественность», мы столкнулись с тем же различием, что и раньше — при интерпретации «эффекта попутчиков». Одно объяснение — быть на стороне победителя, другое — не оказаться в изоляции. Общественность, публичность как сфера наград, отличий привлекают одних; общественность, публичность как угроза, возможность потерять лицо влияют на других. Почему же в связи со спиралью молчания и общественным мнением нас интересует публичность не с точки зрения поощрений, а с точки зрения угрозы, осуждения? Потому что лишь угроза, страх индивида оказаться в одиночестве, как это четко описывает Мэдисон, объясняют молчание, с проявлением которого мы столкнулись в «железнодорожном» тесте и в других исследованиях, молчание, которое столь влиятельно при формировании общественного мнения.

Революционные ситуации обостряют восприятие публичности как угрозы

Могла ли революция, которую пережил каждый из них, обострить восприимчивость публичности как угрозы у Дж. Локка и Д. Мэдисона? Боязливая внимательность к тому, как следует вести себя, чтобы не оказаться в изоляции, особо необходима во времена сильных потрясений. Четко организованный порядок не доносит до людей, пока они не нарушают приличий, пи малейшего дуновения общественного мнения, их не затягивает водоворот спирали молчания. Однозначно ясно и то, что следует делать или говорить публично и чего не делать публично, — здесь давление в сторону конформности аналогично атмосферному давлению, которое мы чувствуем не осознавая. Но в предреволюционные периоды под влиянием двойного опыта — когда падают правительства, лишенные поддержки мнения масс, и когда индивид, потерявший ориенти 
ры, что хвалить и что хулить, ищет новую опору, — в такие неспокойные времена особенно ощущается действие общественного мнения и чеканятся адекватные слова.

1661 год: Глэнвил «чеканит» понятие  «климат мнений»

Трудно рассчитывать на то, что закон мнения или репутации, который наказывает или награждает, — детище спокойного времени. И кажется невероятным, что именно в такую пору — то был 1661 год — английский социальный философ Джозеф Глэнвил в своем трактате о тщете догматизирования впервые употребил столь сильное выражение — «климат мнений» (climates of opinions), — специально выделив его курсивом.

«Догматики, — писал он, — считают невозможным все, отличное от того, что кажется им правильным и с младенчества казалось единственно мыслимым. Чтобы освободиться от этого тщеславия, кто-то должен был узнать о различных климатах мнений»11.

«Климат мнений» (мы, несомненно, сочли бы это современным понятием) — детище нашего времени. Это связано с нашей восприимчивостью, сравнимой с чувствительностью Д. Глэнвила, меняющихся обстоятельств, ставших нетвердыми убеждений. Понятие «климат» само по себе, без каких-то колебаний или отклонений, было бы для нас неинтересным и абстрактным, но опыт нашего времени обогатил наши определения, поэтому понятие кажется нам чрезвычайно метким: климат окружает индивида извне, его не избежать, однако он и внутри, он сильно влияет на самочувствие. Спираль молчания — это реакция на изменение «климата мнений». В нем больше, чем в выражении «общественное мнение», заложено представление о частотном распределении, соотношении сил различных противоречивых тенденций, его пространственных границах, оно естественным образом предполагает полную публичность. Во времена революционных перемен, а таково и наше время, общественное мнение заслуживает самого пристального внимания и изучения. 

Интуиция Декарта и спираль молчания

В совсем иных условиях, чем Глэнвил в Англии, жил уважаемый им и столь же превозносимый французский философ Декарт. Если справедливо утверждение, что в революцию публичность воспринимается скорее как угроза, а в периоды упорядоченных отношений — как возможность заслужить вознаграждение, то Декарт — хороший тому пример. Он интуитивно представил спираль молчания как процесс формирования «молодого» общественного мнения. Как сказали бы сегодня, речь шла о том, чтобы «показать себя»: философ Декарт заботится, о своей славе. Свою работу «Meditationes de prima philosophia» он посылает в 1640 г. «очень мудрым и просвещенным господам из Сорбонны» с сопроводительным письмом, в котором, ссылаясь на их огромный авторитет в обществе, просит о «публичном признании» своих мыслей. По его словам, эта просьба высказывается не только для того, чтобы «и прочие умы присоединились к Вашему суждению», но прежде всего для того, чтобы «думающие иначе потеряли решимость противоречить, чтобы они, может быть, сами стали причиной, после наблюдения которой другие умные люди не захотели возбудить подозрения, что они их не понимают»12.

Примечания

1. См.: Hume D. A. Treatise of Human Nature. Reprinted from the Original Edition in Three Volumes and edited by L.A. Selby-Bigge. Oxford, 1896.
2. H u m e D. Essays Moral, Political, and Literary. London, 1963, p. 29. Ibidem.
4. Цит. по: H u m e D. Ein Traktat iiber die menschliche Natur. Ubersetzt von Theodor Lipps, hg. von Reinhard Brandt. Band I und II. Hamburg, 1978, vol. II, S. 47.
5. Ibid., S. 48.

0 H u m e D. Untersuchung iiber die Prinzipien der Moral. Ubersetzt, einge- leitet und mit Register verschen von Carl Winckler. Hamburg, 1962, S. 113 f.

Ibidem.

8. См.: Habermas J. Strukturwandel der Offentlichkeit. Untersuchungen zu einer Kategorie der biirgerlichen Gesellschaft, S. 15.

4 Ibid., S. 15 f. 
 

10. M a d i s о n J. The Federalist, № 49, February 2, 1788. — Цит. no: С о о к е J. Е. The Federalist. Middletown, Conn., 1961, p. 340.
11. G 1 a n v i 11 J. The Vanity of Dogmatizing: or Confidence in Opinions. Manifested in a Discourse of the Shortness and Uncertainty of our Knowl- ege, and its Causes: With Some Reflexions on Peripateticism; and An Apology for Philosofy. London, 1661, p. 227.
12. Descartes R. CEuvres, publiees parCh. Adam, P. Tannery. Paris, 1964, vol. 7, p. 6. 
    

Глава VII

ЖАН-ЖАК РУССО ВВОДИТ В ОБОРОТ ПОНЯТИЕ «ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ»

Что за ситуация побудила Ж.-Ж. Руссо впервые запечатлеть на бумаге слова «1'opinion publique»?

Вспомним Венецию, 1744-й богатый событиями год. Секретарю французского посла Руссо было немногим более тридцати, когда Франция объявила войну Марии Те- резии в борьбе за австрийское наследство. В письме от 2 мая 1744 г. французскому министру иностранных дел Амелоту Руссо приносит свои извинения за то, что бросил слишком откровенный упрек в адрес венецианского шевалье Эриззо, прослывшего в общественном мнении сторонником Австрии1. Он заверяет министра, что его замечание осталось без последствий и в будущем постарается избегать подобных ошибок. Руссо употребляет здесь понятие «общественное мнение» в том же смысле, что и уже знакомая нам светская дама (только чуть позднее) в письме к молодой женщине, которая слишком мало внимания обращала на свою репутацию: общественное мнение — это осуждающая инстанция, неодобрения которой всегда следует остерегаться.

Кто хочет использовать выражение «общественное мнение» как политико-критическое суждение, коррелят правительству, как это было принято начиная с XIX в., тот найдет у Руссо весьма слабую поддержку. Его рукописи дают мало материала историкам и политологам на тему «Общественное мнение». Лишь в 1978 г.— толчком послужила диссертация 1975 г., написанная в Майнце2, — во Франции было проведено обширное систематическое исследование на тему — «Общественное мнение у Руссо»3. 
 

Наше ожидание оправдывается: тог, кто распространил название, имел также непосредственное отношение к обозначенному им явлению. Действенность общественного мнения — тема всех работ Руссо начиная с 1750 г., но, поскольку он не упорядочивает свои разработки, необходима специальная методика, чтобы воссоздать целостную картину. В упомянутой выше диссертации Кристина Гер- бер воспользовалась следующим путем: она взяла шесть главных произведений Руссо и рассмотрела каждый эпизод, в котором встречались слова «мнение» (opinion), «общественный» (public), «общественность» (publicity), «общественное мнение» (public opinion). Этим методом (он называется «анализ содержания») она исследовала культурно-критические работы 1750—-1755 гг.: «Юлия, или Новая Элоиза», «Об общественном договоре», «Эмиль, или О воспитании», «Исповедь» и письмо г-ну Д'Аламберу от 1758 г. В 16 случаях Кристина Гербер обнаружила понятие «общественное мнение», 100 раз — понятие «мнение» без прилагательного «общественный», но в сочетании с другими прилагательными и существительными, 106 раз —- слова «общественный», «общественность» чаще всего в других словосочетаниях (помимо общественного мнения, например общественное уважение).

Публичность — значит открытость

Благодаря этой работе мы узнали, что Руссо был чрезвычайно восприимчив к общественности, публичности как угрозе и его натура стороннего наблюдателя позволила ему накопить соответствующий опыт. «Я не испытал ничего, кроме ужаса, когда публично в моем присутствии меня объявили вором, лжецом, клеветником»4. «Все это не помешало не знаю кем науськанному народу возбудить в себе ярость против меня, оскорблять меня публично средь бела дня, не только в поле, но и посреди улицы...»5

«Средь бела дня», «не только в поле»: ощущение незащищенной открытости, публичность усиливают зло. Сравнительно частое употребление словосочетания «общественное уважение» у Руссо указывает, что для него «общественное мнение» сродни «репутации», т.е. в традиции Макиавелли, Локка или Юма. Но самому явлению отведе 
но в его работах значительно больше места. То и дело Руссо терзают амбивалентные ощущения. С точки зрения социальной сущности действенность общественного мнения кажется ему благословенной: оно вызывает общность, оно консервативно, подчиняя индивида обычаям и традициям и защищая от разрушения нравы. Его сила и ценность — в моральном, а не в интеллектуальном аспекте.

Общественное мнение — страж нравов

Пронизанные светлой верой давних времен, когда человеческое сообщество жило в первозданной естественности, среди «дикарей», такие четкие формы общественного мнения, как, например, обычаи и традиции, кажутся Руссо теми благами, которые следует защищать, поскольку в них накапливается все лучшее, что есть у народа. Как и Локк, Руссо прибегает к метафоре неписаного закона. Изложив три типа законов, на которых основано государство (общественное право, уголовное право, гражданское право), он объясняет: «К этим трем видам законов необходимо присоединить четвертый, наиболее важный из всех: законы этого вида не вырезаны на мраморе и меди, а запечатлены в сердцах граждан; они составляют истинную конституцию государства; сила их возобновляется каждый день; они восполняют и возвращают к жизни другие законы, стареющие или угасающие, сохраняют в народе дух государственных учреждений и незаметно силой привычки заменяют силу власти. Я говорю о нравах и обычаях, а в особенности об общественном мнении. Эта часть законов неизвестна нашим политикам, но от нее зависит успех всех остальных законов...»6

В середине английского революционного столетия Дж. Локк подчеркивал такую соотнесенность: чего требует закон мнения или репутации, что находит одобрение или порицание — зависит от взглядов «на площади»7. Среди могущества и великолепия французского двора середины XVIII в. для Руссо преобладающим является чувство, что четвертый закон записан в сердцах граждан государства и его следует охранять лишь от порчи, старения. В работе «Об общественном договоре» Руссо изобретает особую инстанцию, «цензуру» — ведомство, которого еще никогда не 
было, — лишь для того, чтобы усилить общественное мнение, защищающее обычаи. В этом контексте имеется единственное определение общественного мнения, которое К. Гербер обнаружила у Руссо: «Общественное мнение есть своего рода закон, исполнителем которого служит цензор, применяющий, подобно государю, закон к частным случаям»8. Для чего цензор используется в качестве инструмента, Руссо объясняет следующим образом: «Цензура поддерживает нравы, мешая мнениям развращаться, сохраняя правильность их мудрыми действиями, иногда даже тогда, когда они еще не определились»".

Единство нравственных убеждений для Руссо — основа возникновения общества, общая составляющая морального консенсуса — это «публичность»; она представляет собой общественное лицо, ассоциируемое с политическим органом, который его члены называют «государством». Членение на партии для Руссо с этой точки зрения не представляет собой ничего хорошего, а есть лишь один общий фундамент, которому угрожает эгоизм частных интересов. Здесь лежит корень враждебности Руссо к частному как альтернативе общественному. Этот негативный момент в XX в. был усилен неомарксизмом.