Неокантианство на Западе и Востоке

      Эрнест  Кассирер (1874-1945) – блестящий философ, который в начальный период творчества примыкал к марбургской школе неокантианства, а затем встал на самостоятельный путь в исследовании круга философско-математических, теоретико-познавательных, философско-правовых, филологических, языковых, литературно-критических проблем.

      «Кассирер – превосходный историк философии. В 1902 г. было опубликовано его сочинение «Система Лейбница в ее научных основаниях». В 1906-1907 гг. он написал (и защитил в Берлине) докторскую диссертацию «Проблема познания в философии и науке новейшего времени», которая затем переросла в трехтомный труд; его публикация закончилась уже после смерти Кассирера. Другие известные произведения этого философа, написанные еще под влиянием неокантианства – «Понятие о субстанции и понятие о функции» (1910 г.). В 20-х годах он перешел к созданию своеобразной концепции мышления, языка, культуры, которую изложил в трехтомной книге «Философия символических форм» (1923-1929). В 1932 г. в марбургской школе обучались и другие философы. Некоторые из них потом становились основателями самостоятельных направлений.»⁶

      На  первый план среди кантовских сочинений  была выдвинута «Критика чистого разума», а в ней – ориентация на критику познания, на науку, в частности, на математику, стремление разработать строгий научный метод. Особо подчеркивались логический характер кантовского учения о рассудке, научно-рационалистическая трактовка опыта, в которой во главу угла поставлены трансцендентализм и априоризм. Речь шла о главной заслуге Канта – особой логической обработке опыта.

      «Однако почти в каждом из достижений Канта, как полагали марбуржцы, были заключены непоследовательности, ограниченности, противоречия, которые требовали устранения и кардинальных «поправок». Так, Кант, согласно Когену, ввел новое и весьма ценное понятие опыта, но он не полностью и не вполне отчетливо осознал смысл своего открытия. Опыт в «подлинно» кантовском смысле должен быть сообразован с деятельностью ученого, прежде всего математика, с сутью научной деятельности как воплощения творчества, культуры. А это значит, что сердцевина «опыта» – не наблюдения за предметом, не его «фиксирование» с помощью ощущений. Критика кантовского учения о вещи самой по себе – один из самых важных конструктивных моментов в философской концепции марбуржцев. В то же время мотивы этой критики вряд ли можно счесть оригинальными: впервые они прозвучали в произведениях многих философов от Якоби до Ланге. По существу вслед за ними Коген, Наторп, Кассирер разъясняли, что вещь сама по себе должна трактоваться не как объективная реальность, не как данность, а как пограничное понятие, обозначающее цель, проблему познания. Вместе с сокрушением кантовской вещи самой по себе как источника познания отвергается и основополагающее теоретическое значение – и не только для математики, но и для всей теории познания, для философии в целом – учения о чувственности, трансцендентальной эстетики.В центре же их программы, поскольку она была не только критикой кантианства, но и самостоятельной разработкой логико-методологических проблем, стояли исследования Г. Когена по философии математики и математического естествознания. Следуя Канту, неокантианцы-марбуржцы высоко оценивали моделирующую роль математики. Однако если Кант ставил вопрос о возможности априорных синтетических суждений (т.е. нового всеобщего и необходимого знания) именно в трансцендентальной эстетике, в учении о чистых формах чувственности – пространстве и времени, то Коген, Кассирер, Наторп объявили «привязывание» математики именно к созерцанию, хотя бы и «чистому», ceрьезной ошибкой. Чтобы исправить ее, учат марбуржцы, надо двигать в двух главных направлениях – дать новое учение, во-первых, о примете, а во-вторых, о первоначале мышления и познания.»⁷

      Фрейбургская (Баденская) школа неокантианства.

      «Фрейбургская (Баденская) школа неокантианства связана  с именами В. Виндельбанда (1948-1915) и Г. Риккерта (1863-1939). «Виндельбанд и Риккерт – мыслители, чьи идеи во многом различаются; при этом взгляды каждого из них эволюционировали. Так, Риккерт постепенно отходил от неокантианства. Но во фрайбургский период в результате сотрудничества Виндельбанда и Риккерта сформировалась кантиански ориентированная позиция, которая, однако, отличалась от марбургского неокантианства. Так, в отличие от марбуржцев, сосредоточивших внимание на кантовской «Критике чистого разума», фрайбуржцы строили свою концепцию, особо ориентируясь на «Критику способности суждения». При этом они интерпретировали кантовскую работу не только и даже не столько как сочинение по эстетике, а как целостное и более удачное, чем в других работах, изложение учения Канта как такового. Фрейбуржцы подчеркивали, что именно в этом изложении концепция Канта более всего повлияла на дальнейшее развитие немецкой философии и литературы. В своей интерпретации Канта Виндельбанд и Риккерт, подобно марбуржцам, стремились к критическому переосмыслению кантианства. Предисловие к первому изданию «Прелюдий» Виндельбанд закончил словами: «Понять Канта значит выйти за пределы его философии». Другая отличительная черта фрайбургского неокантианства по сравнению с марбургским вариантом состоит в следующем: если марбуржцы строили философию по моделям математики и математического естествознания, то Виндельбанд, ученик историка Куно Фишера, более ориентировался на комплекс гуманитарных научных дисциплин, прежде всего наук исторического цикла. Соответственно, центральными для фрейбургской интерпретации оказались не понятия «логика», «число», а понятия «значимость», заимствованное Виндельбандом у его учителя Лотце, и «ценность».»⁸

      «Фрейбургская школа разрабатывала в основном вопросы, связанные с методологией гуманитарных наук. Различие между  естествознанием и науками гуманитарного цикла представители этой школы видели не в разнице предмета исследования, а в специфическом методе, присущем историческому познанию. Этот метод зависел от типа мышления, которое резко разделялось на законополагающее (номотетическое) и описывающее особенное (идиографическое). Номотетический тип мышления, применяемый естествознанием, характеризовался следующими признаками: он был направлен на поиск всеобщих закономерностей в той действительности, которая существовала всегда (природа, понимаемая через универсальность своих законов). Результатом такого поиска является наука о законах. Идиографический стиль мышления был направлен на отдельные исторические факты в той действительности, которая случилась однажды (исторические события вроде битвы при Ватерлоо и т.п.), и в результате создавал науку о событиях. Один и тот же предмет исследования можно было изучать различными методами: так, изучение живой природы номотетическим методом в конечном итоге могло дать систематику живой природы, а идиографическими – описание конкретных эволюционных процессов. При этом историческое творчество приближалось по своему значению к искусству. Впоследствии различие между двумя методами было усилено и доведено до взаимоисключения, причем приоритет отдавался идиографическому, т. е. изучению индивидуализированного (или исторического) познания. А так как сама история осуществлялась лишь в рамках существования культуры, то центральным вопросом в работе данной школы стало изучение теории ценностей. Лишь благодаря тому, что некоторые объекты для нас значимы (обладают ценностью), а другие нет, мы их или замечаем, или не замечаем. Ценностями оказываются те смыслы, которые лежат над бытием, не имея прямого отношения ни к объекту, ни к субъекту. Тем самым они связывают и придают смысл обоим мирам (субъекта и объекта). Риккерт приводит пример такого смысла, лежащего над бытием: самоценностью алмаза Кохинор является его уникальность, единственность в своем роде. Эта уникальность возникает не внутри самого алмаза как объекта (это не одно из его качеств, таких как твердость, блеск и т.п.) и не является субъективным видением его отдельным человеком (таким, как полезность, красота и т.п.), но именно эта уникальность является ценностью, объединяющей объективные и субъективные смыслы и формирующей то, что мы называем «Алмаз Кохинор». То же относится и к конкретным историческим личностям: «... исторический индивидуум имеет значение для всех, благодаря тому, чем он отличается от всех», – говорил Г. Риккерт в труде «Границы естественнонаучного образования понятий». Мир ценностей образует царство трансцендентного смысла. По Риккерту, отношением ценностей к действительности определяется высшая задача философии. «Подлинная мировая проблема» философии заключается именно «в противоречии обоих этих царств»: царства существующей действительности и царства несуществующих, но тем не менее имеющих для субъекта общеобязательную значимость ценностей.»⁹

      Несмотря  на различные «центры тяжести» марбургской и баденской школ, определившиеся по отношению к кантовской системе в неокантианских школах, есть общие представления, такие как:

      1.Примат  теории познания («логики»), точнее, теории научного познания в системе философских дисциплин. Все неокантианцы были убеждены в том, что научное познание – образцовое познание. Логически первой задачей философии оказалась, поэтому, теоретическая рефлексия об объективной значимости субъективных результатов познания и установление последней причины этой значимости для любого познания на основе кантовского трансцендентализма;

      2.Теория и методология науки, открытая новейшим научным достижениям, и одновременно – отказ от любых попыток создания собственной натурфилософии. Свою задачу неокантианцы видели в философском объяснении и обосновании этих достижений с помощью модифицированного теоретико-методологического инструментария, разработанного некогда Кантом на основе положений ньютоновской механики. Критический метод Канта, развитый неокантианцами, получил название трансцендентального и позволил саму философию поднять на уровень науки;

      3.Обоснование  и защита рациональности культуры. Культурфилософия неокантианства  ведет свое происхождение от  кантовского выражения «культура разума» и имеет значение не только для Баденской, но и для Марбургской школы. Свои поиски в области теории познания неокантианцы через анализ «образцовых» наук (математики и математического естествознания) распространили на все остальные науки и все «объективации» духовной жизни, то есть на все культурные феномены, что стало возможным благодаря понятию значимости: определенность значимости лежит в основе определенности культурных феноменов. 
 
 

                                 2. Развитие неокантианства в России  

      Призыв  «назад к Канту», который прозвучал  в середине 60-х годов в немецких философских кругах и привел к  созданию неокантианства в 90-е годы прошлого столетия и первое десятилетие нашего века, захватил воображение и большого ряда русских исследователей. Долгое господство позитивизма в социологии было поколеблено. Неокантианство серьезно изменило ситуацию в социальной науке, заложив в теории «великое противостояние» (исторической необходимости и долженствования, «понимания» и объяснения, факта и ценности, социологического реализма и номинализма).¹⁰

      Специфика исследований и научных разработок отечественного неокантианства кроется в культурных и социальных особенностях развития России конца XIX - начала XX века. Этот период в российской истории представляет собой сложное и достаточно противоречивое культурно историческое образование, в котором отразились многие духовно-нравственные и социально-политические проблемы и искания того времени. Кризисные явления того времени, вызвали ощущение опасности потрясений глобального масштаба. Русскими душами овладели предчувствия надвигающихся катастроф. Это вызвало поворот социальной мысли к проблемам смысла истории. Особое внимание стали уделять своеобразию и уникальной природе исторических событий, и, прежде всего на отсутствие повторяемости в истории. Следовательно, созрела необходимость обращения к гносеологии как средству разработки адекватных способов выражения индивидуального. В связи с этим возникает другая проблема, требующая изучения – проблема свободы личности, необходимость изучения нравственного сознания. Уникальность русского неокантианства в социологии составляло в немалой степени то, что многие его представители были по своей профессиональной подготовке и научной деятельности правоведами (Б. Кистяковский, Л. Петражицкий, П. Новгородцев). В связи с этим проблемой русского неокантианства стала проблема изучения правовой сферы общества, особое значение уделяется понятием «естественное право» и «общественный идеал».

      «В России наибольшее распространение получило неокантианство в духе Марбургской или Баденской школ, в стенах которых обучались русские студенты, в последующем распространявшие взгляды своих учителей».¹¹

      «Идеи Марбургской школы защищали немногие. Философско-исторические работы Г. Риккерта и В. Виндельбанда, социологические  исследования Р. Штаммлера, Ф. Тенниса и особенно Г. Зиммеля переводились и печатались в журналах и отдельными изданиями, оперативно рецензировались и обстоятельно обсуждались в печати. Уже первые русские последователи нового течения были не простыми популяризаторами модного лозунга «назад к Канту», а весьма оригинальными соперниками немецких коллег. Не случайно ряд исследований по логике и социальным наукам был вначале опубликован русскими авторами (Л. Петражицким, Б. Кистяковским, А. Гуревичем и др.) в Германии, где они приобрели известность среди специалистов.

      «Можно  выделить основные моменты неокантианской концепции социологии:

      1. Приоритет логических основ. 

      2. Критика понятий и языка социологии.

      3. Гносеологическое философствование.

      4. Акцентирование внимания на проблемах  культуры ценностном аспекте человеческого поведения.»¹²

      «В  зависимости от некоторых особенностей русское неокантианство можно разбить на три группы: более или менее ортодоксальное ядро (А. Лаппо-Данилевский, Б. Кистяковский); течение, постепенно c6лижающееся с философским иррационализмом (П. Новгородцев, В. Хвостов и «пятившиеся от Маркса к Канту» П. Струве и М. Туган-Барановский); сторонники «индивидуального психологизма», с известной симпатией относящиеся к психологическому позитивизму (Л. Петражицкий и его последователи).»¹³

      Рассмотрим  крупнейшие работы представителей русских  неокантианцев.

      Богдан  Александрович Кистяковский¹⁴ (1868-1920) родился в Киеве в семье профессора права Киевского университета. Пошел по стопам своего отца, став крупным ученым в области права, философии, социологии. Обучался в Киевском, Харьковском, Дерптском университетах, был исключен из каждого за участие в революционной деятельности. Завершил образование в Германии, где занимался в семинарах Г. Зиммеля и В. Виндельбанда, одного из основателей неокантианства. Преподавал в московских и киевских высших учебных заведениях.

      «Общество, по его мнению, это психическое  взаимодействие людей. А так как общество – психическое явление, его нельзя рассматривать при помощи пространственных категорий, ведь психические процессы очень отличаются от физических процессов и количественно неизмеримы.»¹⁵

      «Богдан Александрович Кистяковский правильно отмечал, что психика индивида под воздействием общества изменяется. Общественная эволюция – это сложное понятие. Исследовать его можно только после рассмотрения более простых социальных законов, которые составляют основу данных процессов развития и действуют всегда одинаково. Он считал, что соотношение социальных законов и законов развития общества такое же, как физических и химических законов, с законами геологии. Геология изучает явления, которые являются результатом сложного взаимодействия основных физических и химических законов. Социальная эволюция, по мнению Кистяковского, это сложный результат пересечения ряда различных причин, которые можно проанализировать в отдельности и объяснить при помощи основных социальных законов. При этом пересечение разных причин и сведение их в ту или другую комбинацию – чисто историческая случайность. Для открытия закона необходимо изолировать однородные явления, которые находятся в причинной связи между собой. Только знание нескольких пересекающихся рядов причин даст возможность вывести закон. Он выступал против проведения аналогии между обществом и организмом. Кистяковский, как и все неокантианцы, отмечал наличие кризиса в современном социальном познании и считал, что выход из него надо искать в области методологии. Он убедительно показал, что большинство понятий социологии были или некритически перенесены из сферы донаучного, обыденного сознания, или взяты из сферы других наук, отсюда их бессодержательность, неопределенность, произвольность. Одна из основных причин кризиса, по его мнению, заключалась в некритическом заимствовании позитивизмом категорий и методов естественных наук, что привело к игнорированию специфики предмета социального знания. Поэтому он настаивал на «пересмотре всех основ» социального познания.»¹⁶