Якобинская диктатура во Франции

В организации разгрома войск феодально-монархической  коалиции, вторгшихся в республиканскую  Францию, решающую роль сыграла преобразованная  якобинцами армия. В августе 1793 г. Конвент  издал декрет о всеобщем ополчении, согласно которому осуществлялся переход  от добровольческого принципа к обязательному  набору, т. е. созданию массовой народной армии. В ст. 1 декрета говорилось: “С настоящего времени впредь до изгнания врагов с территории Республики все  французы должны находиться в постоянной готовности к службе в армии. Молодые  люди должны отправиться воевать, женатые  будут изготовлять оружие и перевозить продовольствие, женщины будут шить палатки и одежду и служить в госпиталях, дети будут щипать корпию из старого белья, старики будут в общественных местах возбуждать мужество воинов, ненависть к королям и взывать к единству Республики”. Батальоны новобранцев, слитые с кадровыми частями (так называемая амальгама армии), привносили в армейскую среду революционный дух и укрепляли боеспособность воинских подразделений. На командные посты, в том числе и генеральские, выдвигались молодые, способные и волевые люди, многие из которых были выходцами из народа. Революционная армия не только очистила к началу 1794 г. территорию Франции от войск коалиции, но и принимала участие в подавлении контрреволюционных мятежей в Лионе, Вандее и других городах.

Важную роль в организации борьбы с контрреволюцией сыграл Комитет  общественной безопасности. На него законом 4 декабря 1793 г. был возложен “особый  надзор” за всем тем, что касалось “личности и полиции”. Он не был  подчинен Комитету общественного спасения и должен был ежемесячно представлять свои отчеты непосредственно в Конвент. Наделенный правом расследования контрреволюционной деятельности, ареста и предания суду врагов республики, этот комитет, нередко  злоупотреблявший своей властью, стал одним из важнейших карательных  органов в системе якобинской диктатуры. Особую роль в проведении карательной политики в дистриктах и коммунах играли упомянутые выше революционные комитеты. Их функции  были существенно расширены законом 17 сентября 1973 г. о подозрительных. Эти комитеты имели непосредственную связь с Комитетом общественной безопасности, пересылали ему списки арестованных и изъятые у них документы. Круг лиц, считавшихся подозрительными и подлежащих аресту, был весьма широким и неопределенным. Это лица, которые своим поведением, связями, речами, сочинениями “проявляют себя сторонниками тирании, федерализма и врагами свободы”, члены дворянских семей, которые “не проявляли постоянно своей преданности революции”, лица, которым было отказано в выдаче “свидетельств о благонадежности”, и т. д. Революционные комитеты, тесно связанные с народными обществами, местными отделениями Якобинского клуба, нередко проявляли политическую нетерпимость. Они развернули энергичную деятельность по выявлению и разоблачению контрреволюционеров, не очень беспокоясь о том, что во многих случаях они преследовали и “обезвреживали” ни в чем не повинных людей.

В системе органов якобинской диктатуры  чрезвычайно активную роль играл  также Революционный трибунал. Он был создан по требованию якобинцев  еще жирондистским Конвентом, но превратился в постоянно действующее  орудие революционного террора лишь после его реорганизации 5 сентября 1793 г.

Судьи, присяжные заседатели, общественные обвинители и их помощники назначались  Конвентом. Вся процедура в Революционном  трибунале характеризовалась упрощенностью  и быстротой, что позволяло ему  вести целенаправленную, но в то же время и жестокую борьбу с политическими  противниками революционного правительства  — роялистами, жирондистами, агентами иностранных держав. До 10 июня 1794 г. по приговору Революционного трибунала  было казнено 2607 человек. Военные победы революционной армии и упрочение  республики с неизбежностью противников  режима и против “новых богачей”, но он повлек за собой и рост казней невинных и оклеветанных людей (за 43 дней было казнено 1350 человек).

К лету 1794 г., когда в результате побед революционной армии исчезла военная опасность и новый республиканский строй стал политической реальностью, внутренние противоречия, присущие якобинскому режиму, стали более острыми и неразрешимыми.

Новую денежную аристократию раздражали введенные якобинцами ограничения  предпринимательства. Она не желала более мириться с террором, с ограничениями  элементарных демократических прав, с фактическим разрушением созданного революцией конституционного механизма.

Сложившееся в ходе революции многомиллионное  мелкособственническое крестьянство утратило свой революционно-демократический  настрой, отвернулось от якобинцев. Как отмечалось выше, вожди якобинцев  оттолкнули от себя в конечном счете и низы городского и сельского населения.

В условиях, когда правящий блок быстро разваливался, в Конвенте созрел заговор  группы монтаньяров, выступивших, в  том числе с целью самосохранения, против беспредела и вакханалии якобинского террора (Тальен, Баррас и др.). Поскольку вожди якобинцев исчерпали резервы своей революционной активности, а потому не могли вновь опереться на народные массы, их правление все более приобретало черты политического самоубийства. Планы заговорщиков, к которым примкнул ряд членов обоих правительственных комитетов, сравнительно легко осуществились 27 июля 1794 г. (9 термидора — по республиканскому календарю).

Внутри якобинского блока существовали определенные противоречия; их углубление, а также усиление разногласий  между правительственными комитетами и внутри КОС способствовали созреванию политического кризиса, приведшего к перевороту 9 термидора. Первым, кто  прямо выступил против Неподкупного, был Камбон, обвиненный Робеспьером в знаменитой речи 8термидора в заговоре и контрреволюции. Камбон с трибуны Конвента заявил: “Пора сказать всю правду: один человек парализовал волю всего Национального собрания; это человек, который только что произнес здесь речь, — это Робеспьер”. Столкновения Камбона с Робеспьером были, безусловно, не только личного характера. Комитет финансов был наименее зависим от КОС, Камбон бдительно охранял его от вмешательства мелкобуржуазных эгалитаристов, какими были робеспьеристы.

А вечером 8 термидора на газете, которую  он с некоторых пор каждый день посылал домой, чтобы дать знать, что еще жив, Камбон написал: “Завтра или я, или Робеспьер, один из двух будет мертв”. Камбон не был заговорщиком, но “термидорианцем” был.

Подобно Руссо, якобинцы признавали юридическое  равенство в полном объеме (отвергалось  деление граждан на активных и пассивных). Но имущественное равенство объявлялось Робеспьером "химерой", а частная собственность- "естественным и неотъемлемым правом каждого". Вместе с тем якобинцы высказывались против чрезмерной концентрации богатства в руках немногих. "Я вовсе не отнимаю у богатых людей честной прибыли или законной собственности, - говорил Робеспьер, - я только лишаю их права наносить вред собственности других. Я уничтожаю не торговлю, а разбой монополистов; я осуждаю их лишь за то, что они не дают возможности жить своим ближним". Утопичность такой политики стала очевидна несколько позже, но она не могла не привлечь симпатий простых людей. Так же, как и в первой Декларации, закон определялся как выражение общей воли, "он один и тот же для всех как в том случае, когда оказывается покровительство, так и в том случае, когда карает". Но в его определение вносится важное уточнение: "...Он может предписывать лишь то, что справедливо и полезно обществу ...Закон должен  охранять общественную и индивидуальную свободу против угнетения со стороны правящих". Верховенство закона, рассматриваемого как "выражение общей воли", неразрывно связывается с понятием суверенитета народа. "Суверенитет зиждется в народе: он един, неделим, не погашается давностью и неотчуждаем". Вместо понятий "нация" и "суверенитет нации" вводятся понятия "народ" и "суверенитет народа". Это была не простая смена терминов. Выше говорилось, что нация, трактуемая в духе творцов первой конституции, рассматривалась как нечто целое - совокупность граждан, от каждого из них в отдельности не зависящая; ее воля не сводится к простой сумме воль отдельных граждан, и поэтому она может по своему усмотрению установить порядок избрания определенного круга лиц, которым доверяется формированием этой национальной воли, осуществление национального суверенитета. Отсюда следовали возможность деления граждан на активных и пассивных, отстранение неимущих от участия в управлении делами государства. В противоположность этому народ рассматривался якобинцами, вслед за Руссо, как сообщество граждан, которому в целом принадлежит суверенитет "единый, неделимый, неотчуждаемый". Народный суверенитет не может быть передан одному лицу или группе лиц. В этом видели теоретическое обоснование демократической республики, непосредственного участия народа в законотворчестве и государственном управлении, недопустимости имущественных цензов. "Ни одна часть народа не может осуществлять власть, принадлежащую всему народу. ...Каждый, кто присвоит принадлежащий народу суверенитет, да будет немедленно предан смерти свободными гражданами. ...Каждый гражданин имеет равное право участвовать в образовании закона и в назначении своих представителей". "Закон есть свободное и торжественное выражение общей воли". Причем под общей волей понимается воля большинства. Руссо пояснял, что общая воля не требует согласия всех. Оставшиеся в меньшинстве в равной мере с другими участвовали в формировании общей воли, но просто "не угадали ее". Названные принципы должны были стать основой государства, которому предстояло быть гарантом провозглашенных прав и свобод. Среди провозглашенных прав особое место отводилось свободе. Она определялась как "присущая человеку возможность делать все, что не причиняет ущерба правам другого... обеспечение свободы есть закон" (ст. 6) - формула, традиционная для идей Просвещения. Авторы Декларации конкретизировали ее понятие применительно к государственно правовым, гражданско-правовым и уголовно-правовым отношениям.

Это: а) свобода печати, слова, собраний (ст. 7), право подавать петиции представителям государственной власти (ст. 32), свобода  совести (ст. 7); б) свобода заниматься каким угодно трудом, земледелием, промыслом, торговлей (ст. 17). Запрещались рабство и все виды феодальной зависимости: "Каждый может доставлять по договору свои услуги и свое время, но не может ни продаваться, ни быть проданным, его личность не есть отчуждаемая собственность. Закон никоим образом не допускает существование дворни; возможно лишь взаимное обязательство об услугах и вознаграждении между трудящимся и нанимателем" (ст. 18). В развитие этого принципа последующее законодательство установило срочность любого договора личного найма. Право на безопасность рассматривалось как право на защиту государством личности каждого члена общества, его прав и его собственности (ст. 8). "Никто не должен быть обвинен, задержан или подвергнут заключению иначе, как в случаях, предусмотренных законом и в порядке, предписанном им же" (ст. 10). В Декларации последовательно проводился принцип законности: "Всякий акт, направленный против лица, когда он не предусмотрен законом или когда он совершен с нарушением установленных законом форм, есть акт произвольный и тиранический; лицо, против которого такой акт пожелали бы осуществить насильственным образом, имеет право оказать сопротивление силой" (ст. 11).

Развитием провозглашенного принципа явились презумпция невиновности (ст. 13 и 14) и принцип соразмерности  налагаемого судом наказания  тяжести совершенного преступления (ст. 15). Исключительное внимание уделялось  праву собственности: никто не может  быть лишен ни малейшей части собственности  без его согласия, кроме случаев, когда этого требует установленная  законом необходимость и лишь при условии справедливого и  предварительного возмещения (ст. 19). Так  же, как и в 1789 г., не проводились  различия между отдельными видами собственности, что создавало видимость равной имущественной защиты всех. Согласно Декларации 1793 г., "общественная гарантия состоит в содействии всему, направленному  на то, чтобы обеспечить каждому  пользование его правами и  охрану этих прав: эта гарантия зиждется на народном суверенитете" (ст. 23). Отсюда был сделан принципиально новый  для французского конституционного права вывод: "Когда правительство  нарушает права народа, восстание  для народа и для каждой его  части есть священнейшее право и  неотложнейшая обязанность" (ст.35).

По мнению многих русских исследователей, наиболее существенным качеством якобинцев  была приверженность идее государственности. "Якобинцы видели в государстве  великую силу, которая должна подчинить  себе все проявления человеческого  бытия, воспитывая гражданина для своих  целей, требовать от него полного  повиновения, устанавливать в частной  и социальной жизни все, начиная  с мелочей поведения и кончая религией, которая тоже должна быть гражданской,- писал известный историк  Кареев- Нежелание подчиниться общему режиму во имя государства и было признаком "инцивизма", отказа от исполнения первого условия общественного договора, заключающегося в полном отчуждении прав в пользу всех: такого человека нужно было принудить к"цивизму". Считая необходимою диктатуру для спасения отечества от внешних врагов, якобинцы видели в той же диктатуре средство всех французов сделать настоящими "гражданами" и "патриотами"... "Святое насилие"... было главным средством, употреблявшимся якобинцами... они возвели террор в систему".

Доктрина и экономическая политика якобинцев не соответствовали, по мнению все того же Кареева, принципам братства и равенства, провозглашенным в 1789 г. Важнейшей задачей революции, полагал историк, было установление "гражданского равенства или равноправия..., уничтожение деления населения  страны на сословия и отмена всяких привилегий, иными словами превращение  сословного общества в бессословное гражданство". Таким образом, "принципы 1789 г." были искажены и даже превратились в полную свою противоположность  на этапе якобинской диктатуры". Не раз писалось о том, что апология государственности и подавление индивидуальной и общественной свободы  заставляют вспоминать о Старом порядке  и служат предтечей наполеоновского  цезаризма. Однако историки не исключал якобинский этап из революции как  нечто чужеродное. На Кареева, как и на многих других исследователей темы, огромное влияние имели идеи А.Токвиля о преемственности учреждений Старого порядка и революции. Якобинский период, по мнению Кареева, был не только временем отрицаний принципов и духа начала революции, но одновременно ее высшим этапом, который характеризовался наиболее заметным участием народных масс в политической жизни страны, разрушением феодальных институтов и, в частности, завершением цикла аграрных реформ, начатых Учредительным Собранием.

Закон всякой великой революции  заключается в том, что она  нуждается в канализации своей  разрушительной энергии во внешнюю  экспансию. Французская революция  вносит в международные отношения  еще один фактор: она радикально изменяет фактор силы, важнейший инструмент внешней политики. Французы создают  армию, объединенную национальной идеей, национальным духом, которая оказывается  на порядок боеспособнее других европейских  армий. 1792 г. - начало революционных  войн и первые победы. В 1793 г. устанавливается  новая революционная армия, в  которой слились волонтеры и  рекруты.

Размышляя о значении якобинской диктатуры  в контексте структурных изменений, происшедших во Франции на рубеже XVIII-XIX вв., можно процитировать слова  одного известного историка, который  писал: "Не создав ничего нового, союз якобинцев и санкюлотов содействовал лишь спасению того социального строя, который был уже создан Учредительным  собранием и окончательно консолидирован империей Наполеона".

Анализируя якобинскую доктрину, стоит  поднять вопрос об "ответственности" рационализма Просвещения. Историки видели в Руссо духовного отца Робеспьера. Автор "Общественного договора" был "государственником", как Платон или Гоббс, но при этом сторонником  идеи народовластия. Его идеи, воспринятые  якобинцами, на деле вели котказу от индивидуальной свободы перед лицом "общей воли" и кдеспотизму. Но, признавая народ носителем верховной власти, Руссо лишал правительства устойчивости. "Если одними сторонами своей теории Руссо узаконивал деспотизм государства перед личностью, то другими сторонами той же теории он вводил в государственную жизнь начала анархии",- подчеркивал Кареев. Вывод, заметим, близкий оценкам Тэна. Но, в отличие от французского историка и от своего учителя В.И.Герье, Кареев обращал внимание на противоречивость учения Руссо, которое готовило революцию критикой абсолютизма, сословности, утверждением права народа изменить форму правления и в то же время являлось как бы преддверием реакции XIX в. против революции. Социальный пессимизм, представление о том, что "золотой век" позади и недостижим, неверие в разум и достижения культуры сближали автора "Общественного договора" скорее с Шатобрианом, а не с современными ему философами. Многие писали о необходимости различать отдельные эпохи в Просвещении. Историки рассматривали концепцию Руссо как альтернативу мировоззрению Вольтера и государственно-правовой теории Монтескье. В революции же, по мнению многих, "эпохи наибольшего влияния" различных философов последовательно сменяли одна другую. Идеи общественного договора стали руководящими принципами революции... особенно во втором фазисе ее развития.