Взаимоотношения США со станами ЕС в 90-е – 2000-е годы в периодической российской печати

Большинство стран так  называемого «свободного мира», к которому не относились страны социалистического  содружества наряду с СССР, добровольно  подчинялись американоцентричным  институтам и порожденным ими  нормам, тем самым существенно  сужая собственную политическую автономию. В обмен на признание  за США исключительного лидерского статуса союзники получали защиту со стороны американских вооруженных  сил, а также экономическую и  военную помощь. В свою очередь, США  настояли на том, чтобы в обмен  на эти услуги, страны-союзницы признали наличие у Америки особых прерогатив внутри этой «институциональной матрицы». Несмотря на американские требования к другим странам соблюдать нормы  внешнеполитического поведения, порожденные  международными институтами, США в  то же время могли бы сохранять  определенную свободу действий и  действовать вразрез с этими  нормами, если того требовали американские национальные интересы. В некоторых  случаях, США сами определяли и устанавливали  для себя особые права и привилегии посредством тех или иных международных  структур, а если же такой возможности  не было, Вашингтон попросту обходил  их или ограничивал полномочия многосторонних институтов с целью сохранения собственной свободы рук. Экспортируя принципы многосторонности на чужую, в том числе европейскую почву, США в то же время придерживались принципов избирательности «мультилатерализма/унилатерализма» в отношении себя.

«Институциональная сделка», лежавшая в основе американоцентричной  системы мирового порядка, сохраняла  свою силу довольно длительное время  именно потому, что американская гегемония  была частичной, а не беспредельной. СССР вместе с его союзниками и  сателлитами находился за рамками  этой американской гегемонистской системы, сохраняя, тем самым, свою практически  полную независимость от нее.

Несмотря на дороговизну  обеспечения мирового сообщества «общественным  благом», американская стратегия привлечения  союзников через согласие, а не принуждение, оставалась относительно эффективным средством сохранения военно-политического союза. Партнеры Америки по НАТО всецело зависели от военного потенциала сверхдержавы Запада, поскольку исключительно  он мог «уравновесить» советскую  мощь. Подобная зависимость усиливала  терпимость европейцев в отношении  тех особых полномочий и прерогатив, которыми США довольствовались в  существующей внутризападной системе  международных норм и правил. Если сохранение этого институционального порядка требовало от «сильного  гаранта безопасности» нарушения  общепринятых норм с целью нейтрализации  внешней угрозы, особых возражений со стороны союзников, как правило, не возникало.

С исчезновением в конце 1980-1990-х гг. общей для Запада «внешней угрозы» в виде Организации Варшавского  Договора (ОВД) и «советоцентричной» системы во главе с СССР, внутренние американо-европейские противоречия заявили о себе с большей остротой. Фактически, распространение американоцентричного гегемонистского порядка на прежде не входившую в него часть «остального  мира» (в первую очередь бывшие социалистические страны), подорвало основы существовавшей вплоть до окончания «холодной войны» внутризападной системы многосторонней кооперации13. После распада социалистического лагеря американское стремление играть роль «благожелательного гегемона», наделяя «свободный мир всеобщим благом», значительно снизилось. Вместо этого США все больше стали стремиться к реализации собственных узкокорыстных интересов и к сокращению вложений (как материальных, так и нематериальных) в созданные ими же самими институциональные структуры. В свою очередь, европейские союзники США начали предпринимать попытки по превращению гегемонистской системы международных отношений в «истинно мультилатералисткую» или в такую, где США обязались бы играть по общим для всех, стран Запада правилам. Вашингтон, сопротивляясь этим нажимам, в значительной мере отказался от гегемонистской стратегии в пользу унилатерализма и стал игнорировать традиционные институты внутризападной кооперации, предпочитая вместо этого «коалиции по случаю», когда помощь других стран казалась США необходимым условием для реализации тех или иных американских внешнеполитических инициатив.

Одной из важнейших причин, обусловивших поворот США к политике унилатерализма в отношениях с союзниками по Североатлантическому Альянсу, стал беспрецедентный по своему масштабу разрыв в военно-силовых возможностях между США и европейскими членами  НАТО.

Многочисленные нажимы Вашингтона на союзников, призванные заставить  европейские страны-члены НАТО сократить  военно-технологический разрыв, так  и не увенчались успехом. Первым ответом  европейских стран на окончание  «холодной войны» были действия, направленные на сокращение оборонных расходов в  надежде скорейшего получения так  называемых «мирных дивидендов». Более  того, продолжительный экономический  рост в 1990-е гг. позволил Соединенным Штатам Америки осуществлять дорогостоящие военные программы, уровень затрат на реализацию которых для большинства европейских стран был просто неприемлем, особенно на фоне значительно меньших темпов экономического роста в ЕС14.

В то время, как американские вооруженные силы, используя результаты «революции в военном деле», достигли качественно нового уровня оснащения, армии даже наиболее передовых в  военном отношении стран Западной Европы, включая Великобританию и  Францию, оказались не в состоянии  составить конкуренцию высокотехнологичной  американской военной машине, что  отчетливо продемонстрировали крупнейшие совместные военные акции стран  Запада конца XX-начала XXI вв. (начиная  от «Бури в пустыне» 1991 г. и заканчивая операцией НАТО «Союзническая сила»  против Югославии в 1999 г.), осуществлявшиеся странами Запада на коллективной, т.е. многосторонней, основе. В условиях постбиполярного мира США располагали  достаточными средствами, позволяющими им в одиночку побеждать регулярные армии стран-противников.

По мере увеличения военно-силового и технологического отрыва США от своих ближайших партнеров по Североатлантическому Альянсу Вашингтон  все чаще стал склоняться к максимальной самостоятельности при проведении боевых операций высокого уровня интенсивности, позволяя европейским союзникам  принимать лишь ограниченное участие  в военных кампаниях, подтверждением чему стали фактически односторонние  военные акции США в Афганистане (2001 г.) и Иране (2003 г.)15.

Вступление Соединенных  Штатов Америки в провозглашенный  Дж. Бушем «новый мировой порядок» начала 1990-х гг. не сразу спровоцировало Вашингтон к отказу от многосторонних обязательств перед союзниками и  резкому повороту к унилатерализму во взаимоотношениях с внешним миром. Более того, окончание советско-американской конфронтации было воспринято администрацией Дж. Буша (старшего) как исторический шанс для укрепления и расширения американо-европейского институционального сотрудничества, которое, по мнению президента, помогло Западу одержать победу в «холодной войне».

Подобно республиканской  администрации Дж. Буша, внешнеполитическая команда президента Б. Клинтона также  предпочитала стиль поведения на мировой арене, который в определенном смысле можно охарактеризовать как  «демократическое лидерство», проявлявшееся  в приверженности многосторонним институтам с американским участием. Хотя демократы  не отказывались полностью от традиционных военно-силовых, подчас даже односторонних, методов, в общих чертах их стратегия  управления миром была нацеленна  на укрепление руководимых Вашингтоном  многосторонних структур, с помощью  которых США пытались вовлечь  другие государства (в том числе  бывших противников) в систему международных  отношений, выстроенную на основе опосредованного  американского лидерства, а не прямого  военно-силового диктата. Именно такой  подход лег в основу внешнеполитической программы демократов, получившей свое документальное выражение в «Стратегии расширения и вовлечения», которая  была обнародована в 1995 году16.

Тем не менее, реализация субъективных предпочтений лидеров администрации  Б. Клинтона, была значительно затруднена внутри и внешнеполитическими препятствиями  объективного порядка. Именно последние, в конечном счете, привели к тому, что в практической политике приверженность США международным нормам, институтам и режимам в 1990- е гг. в немалой  степени ослабла, а Белый Дом  был вынужден отказаться от декларируемого на уровне заявлений «подчеркнутого мультилатерализма» (по определению  госсекретаря США М. Олбрайт) и перейти  к более осторожным формулировкам  своих внешнеполитических планов, которые  начали разрабатываться уже скорее в духе избирательного мультилатерализма и «амбивалентного вовлечения». По выражению президента Б. Клинтона, во взаимоотношениях с союзными странами и международными организациями Вашингтон намеревался придерживаться принципа: «действовать вместе по возможности, в одиночку, по необходимости»17.

Концепция унилатерализма завоевала  признание на самом высоком, государственном  уровне с приходом к власти администрации  Дж. У. Буша в 2000 г. Сам факт смены  правящей администрации сыграл немалую  роль в корректировке внешнеполитического  и оборонного курса Вашингтона, в  основу которого были положены принципы «избирательного вовлечения». Они  подразумевали энергичное реагирование США на международные кризисы, только когда они затрагивают исключительно  американские интересы. Новый глава  государства пообещал усилить возглавляемые  Соединенными Штатами международные  союзы, если это не приведет к снижению эффективности последних.

Теракты в Нью-Йорке и  Вашингтоне 11 сентября 2001 года по-новому расставили приоритеты во внешней политике и политике безопасности США, спровоцировав  новый виток унилатерализма, но уже  в экспансионистском ключе. Определенные признаки того, что волна американского  унилатерализма пошла на спад, проявились только в середине 2004 г., когда критическую  ситуацию в Ираке уже невозможно было скрывать, а организационный  ресурс США для ее урегулирования оказался явно недостаточным ввиду  отсутствия необходимой политической поддержки со стороны мирового сообщества и международных структур. Вместе с тем, более конкретные симптомы возвращения США на путь мультилатерализма  не были очевидными вплоть до начала 2005 г., т.е. до начала формирования новой  внешнеполитической повестки дня второй администрации Дж. У. Буша. Если на начальном  этапе «глобальной войны с  терроризмом» (к которой некоторые члены внешнеполитической команды Дж. У. Буша относили и войну в Ираке) США придерживались принципа: «кто не с нами, тот против нас», предпочитая иметь дело не с союзниками, а с сателлитами, которыми можно было не руководить, а командовать, то впоследствии резкий тон деятелей американской администрации стал более сдержанным, а сама евроатлантическая политика Вашингтона стала более сбалансированной и открытой для диалога с европейскими и азиатскими партнерами.

2.2 Основные аспекты  развития институционального сотрудничества  США и стран Европы в сфере  безопасности

Одним из главных пунктов  разногласий в американо-европейской  повестке дня конца XX - начала XXI вв. стал вопрос о дальнейших перспективах развития существовавших режимов международной  безопасности. Окончание биполярной конфронтации повлекло за собой определенную девальвацию значимости традиционных международных режимов безопасности в глазах части правящей элиты  США, которая в большей степени  стала отдавать предпочтение национальным механизмам сдерживания (а затем, и  упреждения) угроз с использованием военно-силового инструментария, в  то время как для европейского сообщества стал более характерен альтернативный подход, базирующийся на приверженности международно-правовым и политико-дипломатическим  средствам в виде международных  договоров в области контроля над вооружениями, разоружением и  нераспространением оружия массового  уничтожения.

Рассмотрим проблему оправдания европейскими союзниками США односторонних  действий (прежде всего военно-силовых) со стороны единственной сверхдержавы на основе взаимосвязи подобных действий с институциональным порядком в  целом и его отдельными составляющими (в виде конкретных международных организаций), в частности. Суть американо-европейских разногласий заключалась в отсутствии внутризападного консенсуса о том, каким международным механизмам должна принадлежать прерогатива легитимации и регламентации использования военной силы в целях разрешения международных кризисов – универсальным (вроде Организации Объединенных Наций и Международного уголовного суда, отражающих в наиболее полной мере интересы широкого круга государств) или региональным (вроде НАТО, воплощающей интересы более узкой по составу категории стран и воспринимаемой Западом как организация, способная в ряде случае подменить ООН)18. На протяжении 1990-х гг. проблема оправдания политики унилатерализма и ее соотнесения с существующими принципами функционирования внутризападной институциональной системы концентрировалась в основном вокруг вышеуказанных организаций. Однако особенно остро данная проблема актуализировалась в начале XXI-го века. Если в первые годы после окончания «холодной войны» Белый Дом, по крайней мере на декларативном уровне, отдавал пальму первенства ООН, как инструменту, подводившему «правовую» основу под военные интервенции «единственной сверхдержавы», то с течением времени глобальная универсальная организация уступила место региональной НАТО, которая также, в свою очередь, была отодвинута на задний план, а легитимность односторонних американских действий стала восприниматься правящей элитой США как нечто само собой разумеющееся. Европейские же страны в ответ стали выдвигать требования к Вашингтону, призывая его соблюдать нормы международного права и общепринятые принципы внешнеполитического поведения в рамках международных институтов. Эти требования становились все более настойчивыми по мере нарастания односторонних тенденций во внешней политике США и эволюции американских подходов к международной роли ООН, НАТО и Международного уголовного суда. Однако, несмотря на тот факт, что европейский и американский подходы к военному вмешательству значительно различались, в практическом плане некоторый трансатлантический компромисс все же был достигнут. Именно это обстоятельство еще раз продемонстрировало очевидность того факта, что наличие (или отсутствие) внутризападного консенсуса на основе сходства интересов США и их европейских союзников всегда являло собой главный критерий, позволявший более или менее четко определить, какие действия являлись односторонними и нелегитимными, а какие, напротив, олицетворяли собой истинный мультилатерализм и международную законность19.