Иван Грозный

Полемика с Курбским, так взволновавшая царя накануне опричнины, оборвалась очень быстро. Теперь возникла возможность продолжить спор, и царь не захотел ее упустить. Он велел земским боярам писать ответ  на тайные литовские грамоты и, по-видимому, сам приложил руку к их составлению. В посланиях прозвучали излюбленные  идеи царя о происхождении московской династии от кесаря Августа, о божественной природе самодержавной власти наследственных, а не выборных московских государей. Главные бояре притворно соглашались  принять литовское подданство и  иронически предлагали королю поделить между ними всю Литву, чтобы затем  вместе с королем перейти под власть «великого государя его царьского вольного самодерьжства», а уж Иван Васильевич «оборонит» их всех от турок и татар.

Без участия царя составлена была только грамота, подписанная  Федоровым-Челядниным. Конюший избегал  бранных выражений, которыми пестрели письма других бояр, и саркастически  высмеивал попытки литовских  панов вмешаться в русские  дела. «Вам, пане, — писал он, — впору управиться со своим местечком, а не с Московским царством».

Обмен ругательными посланиями, кажется, не удовлетворил Грозного. Он решил отпустить в  Литву лазутчика и через него на словах передать королю все, что  осталось недосказанным в письмах. Но лазутчику не суждено было вернуться  в Литву. Нечаянным нападением литовцы  разгромили рать воеводы Петра Серебряного  в 70 верстах от Полоцка. Поражение  земских воевод произвело в Москве тягостное впечатление. От заносчивого  настроения, сквозившего в «боярских» посланиях, не осталось и следа. Царь утратил интерес к бранчливой переписке с королем и, отложив  перо, взялся за меч для вразумления  соседа. Язвительные ответы так и  не были отосланы литовцам, а лазутчика  посадили на кол.

Опричная дума вернулась  к прежним насильственным методам  правления страной, но в ее политике наметились признаки неуверенности  и слабости. Неосторожными и двусмысленными речами в Кириллове царь дал богатую  пищу для всевозможных толков, ободривших оппозицию. Всем памятно было первое отречение Грозного, и потому главным  предметом споров в земщине стал вопрос, кто займет трон в случае, если царь оденется в монашескую рясу. Противники царя не желали видеть на троне 13-летнего наследника царевича Ивана, при котором отец мог в любой момент вновь взять бразды правления в свои руки. После наследника наибольшими правами на престол обладал Владимир Андреевич, внук Ивана III. Этот слабовольный и недалекий человек казался боярам приемлемым кандидатом. Они рассчитывали при нем вернуть себе прежнее влияние на дела государства.

Иван IV давно не доверял брату и пытался надежно оградить себя от его интриг. Он заточил в монастырь его волевую и энергичную мать, отобрал у брата родовое Старицкое княжество. Родственники княгини Евфросиньи были изгнаны из Боярской думы. Один из них, боярин Петр Щенятев, ушел в монастырь, но его забрали оттуда и заживо поджарили на большой железной сковороде. Боярина Ивана Куракина постригли в монахи, Петра Куракина сослали на восточную окраину. Не случайно именно этих бояр летописные приписки изображали самыми решительными заговорщиками.

Опричные гонения  покончили с партией сторонников  Старицкого в Боярской думе. Теперь князь Владимир еще меньше, чем  прежде, мог добиться царского титула при поддержке одних только своих  приверженцев. В большей мере судьба короны зависела от влиятельного боярства, возглавлявшего земщину. В периоды междуцарствий управление осуществляла дума, представителями которой выступали старшие бояре думы — конюшие. По традиции конюшие становились местоблюстителями до вступления на трон нового государя. Не мудрено, что раздор между царем и боярами и слухи о возможном пострижении государя не только вызвали призрак династического кризиса, но и поставили в центр борьбы фигуру конюшего Челяднина-Федорова. Благодаря многочисленным соглядатаям Грозный знал о настроениях земщины и о нежелательных толках в думе. В свое время он сам велел включить в официальную летопись подробный рассказ о заговоре бояр в пользу князя Владимира, который завершался многозначительной фразой: «И оттоле бысть вражда велия государю с князем Володимером Ондреевича, а в боярех смута и мятеж, а царству почала быти во всем скудость». После Земского собора «смута и мятеж в боярех» приобрели более грозный, чем прежде, размах. Опасность смуты носила, видимо, реальный характер, поскольку опричная политика возбудила общее недовольство.

Слухи о заговоре в земщине не на шутку пугали царя Ивана, и он стал подумывать об отъезде с семьей за границу. Подобные мысли приходили ему на ум и прежде, но теперь он перенес дело на практическую почву. В первых числах сентября 1567 г. Грозный вызвал в опричный дворец английского посланника Дженкинсона. Свидание окружено было глубокой тайной. Посол явился переодетым в русское платье. Его проводили в царские покои потайным ходом. Из всех советников Грозного один только Афанасий Вяземский присутствовал на секретном совещании. Поручения царя к английской королеве были столь необычны, а их разглашение чревато такими осложнениями, что посланнику запретили делать хоть какие-нибудь записи. Царь приказал Дженкинсону устно передать королеве «великие дела тайные», но посланник ослушался и по возвращении в Лондон составил письменный отчет о беседе с царем. Как следует из отчета, царь просил королеву предоставить ему убежище в Англии «для сбережения себя и своей семьи… пока беда не минует, Бог не устроит иначе». Грозный не желал ронять свое достоинство и настаивал на том, чтобы договор о предоставлении убежища носил обоюдный характер, но дипломатическая форма соглашения не могла никого обмануть. Несколько лет спустя царь напомнил англичанам о своем обращении к ним и сказал, что поводом к этому шагу было верное предвидение им изменчивого и опасного положения государей, которые наравне с низшими людьми «подвержены переворотам».

Тайные переговоры с английским двором недолго оставались секретом. Благодаря частым поездкам английских купцов в Россию слухи  о них проникли в столицу. В  провинции они приобрели и  вовсе фантастический характер. Псковский  летописец записал, что некий  злой волхв (английский еретик) подучил  царя избить еще уцелевших бояр и  бежать в «аглинскую землю». Малодушие  Грозного вызвало замешательство опричников, понимавших, какая судьба им уготована  в случае его бегства. Земские  служилые люди, жаждавшие упразднения  опричнины, охотно верили любым благоприятным  слухам.

Между тем Грозный  занят был своими военными планами. С наступлением осени он собрал все  военные силы для нового вторжения  в Ливонию. Поход начался, как  вдруг царь отменил его и на перекладных помчался в Москву. Причиной внезапного отъезда было известие о  заговоре в земщине.

Сведения о заговоре противоречивы и запутанны. Многие современники знали о нем понаслышке. Но только двое — Генрих Штаден и  Альберт Шлихтинг — были очевидцами.

Штаден несколько  лет служил переводчиком в одном  из земских приказов, лично знал главу «заговора» конюшего Челяднина  и пользовался его расположением. Осведомленность его относительно настроений земщины не вызывает сомнений. По словам Штадена, у земских лопнуло  терпение, они решили избрать на трон князя Владимира Андреевича, а царя с его опричниками истребить  и даже скрепили свой союз особой записью, но князь Владимир сам открыл царю заговор и все, что замышляли и готовили земские.

Шлихтинг, подобно  Штадену, также служил переводчиком, но не в приказе, а в доме у личного  медика царя. Вместе со своим господином он посещал опричный дворец и как  переводчик участвовал в беседах  доктора с Афанасием Вяземским, непосредственно руководившим расследованием заговора. Шлихтинг располагал самой  обширной информацией, но он, дважды касаясь  вопроса о земском заговоре, дал  две взаимоисключающие версии происшествия. В своей записке, озаглавленной  «Новости», он изобразил Челяднина  злонамеренным заговорщиком, а в  более подробном «Сказании» назвал его жертвой тирана, не повинной даже в дурных помыслах.

Историки заимствовали из писаний Шлихтинга либо одну, либо другую версию в зависимости  от своей оценки опричнины. Какой  же из них следует отдать предпочтение? Ответить на этот вопрос можно лишь после исследования обстоятельств, побудивших Шлихтинга взяться за перо. Свои «Новости» беглец продиктовал  сразу после перехода русско-литовской  границы. Он кратко изложил наиболее важные из известных ему сведений фактического порядка. Все это придает  источнику особую ценность. «Сказания» были написаны автором позже по прямому  заданию польского правительства.

Войтех (Альберт) Шлихтинг был польским шляхтичем из известной  дворянской фамилии. Он служил в войсках  Сигизмунда II и попал в плен к русским в 1564 г. С 1568 г. он попал в опричнину как слуга лейб-медика.

Происхождение Шлихтинга  помогло ему завоевать доверие  польских властей. Оценив осведомленность  шляхтича насчет московских дел, королевские  чиновники решили использовать его  знания в дипломатических акциях против России.

Папа римский  направил к царю посла с целью  склонить его к войне с турками. Король задержал папского посла в  Варшаве и, чтобы отбить у него охоту к поездке в Москву, велел  вручить ему «Сказания» Шлихтинга. Памфлет был переслан затем в Рим и произвел там сильное впечатление. Папа велел немедленно прервать дипломатические сношения с московским тираном. Оплаченное королевским золотом сочинение Шлихтинга попало в цель. В соответствии с полученным заданием Шлихтинг всячески чернил царя и не останавливался перед прямой клеветой. В «Сказаниях» он сознательно фальсифицировал известные ему факты о заговоре Челяднина. Но, не желая вовсе жертвовать истиной, Шлихтинг незаметно для посторонних глаз попытался опровергнуть собственную ложь. При описании новгородского погрома он мимоходом бросил многозначительную фразу: «И если бы польский король не вернулся из Радошкович и не прекратил войны, то с жизнью и властью тирана все было бы покончено». Это замечание, рассчитанное на невнимательного читателя, не имело никакого отношения к новгородскому походу, зато оно непосредственно касалось заговора Челяднина.

Осенью 1567 г. польский король Сигизмунд II собрал в белорусском местечке Радошковичи большую армию. Едва ли он рассчитывал разгромить царское войско в большом сражении. Литовские лазутчики доносили, что трон царя шаток, а недовольство бояр велико. Военная демонстрация на границе могла подтолкнуть к решительным действиям тех, кто не желал более терпеть опричные беззакония.

Слова Шлихтинга  неопровержимо доказывают, что и  в «Сказаниях» он не отступил от первоначальной версии о заговоре в  земщине.

Историков давно  занимал вопрос: мнимые или подлинные  заговоры лежали у истоков опричного  террора? Два современника, непосредственных очевидца событий, единодушно, как теперь выяснено, свидетельствовали в пользу подлинности заговора. Но можно ли доверять их словам? Не следует ли прежде выяснить, какими источниками информации пользовались эти очевидцы? Ответить на поставленный вопрос не так уж и трудно. И Шлихтинг, и Штаден служили в опричнине и черпали сведения в опричных кругах, где взгляд на события был подчинен предвзятой и сугубо официозной точке зрения.

Опричные судьи  утверждали, будто заговорщики подписали  письменный контракт или договор. Однако в определении содержания «контракта»  свидетели расходились. По Штадену, недовольные намеревались посадить на трон князя Владимира Андреевича. Шлихтинг утверждал, что бояре заключили договор с целью выдачи Ивана IV королю. Подробности насчет того, что Старицкий, Бельский и Мстиславский посетили Федорова и взяли у него списки заговорщиков, относятся, по-видимому, к области вымыслов. Названные лица находились в разных местах.

Неофициальная летопись земского происхождения сообщала иную версию. Ее авторы в отличие от опричников утверждали, что форменного заговора в земщине не было, что вина земцев сводилась к неосторожным разговорам: недовольные земские люди «уклонялись» в сторону князя Владимира  Андреевича, лихие люди выдали их речи царю и недовольные «по грехом словесы своими, погибоша».

Выяснить, где кончались  крамольные речи и начинался подлинный заговор, никогда не удастся. Историк в состоянии воссоздать ход событий лишь предположительно. Недовольные исчерпали легальные возможности борьбы с опричниной. Преследования убедили их, что царь не намерен отменить опричный режим. Тогда они втайне стали обсуждать вопрос о замене Грозного на троне. Рано или поздно противники царя должны были посвятить в свои планы единственного претендента, обладавшего законными правами на трон, князя Владимира Андреевича. Последний, оказавшись в двусмысленном положении, попытался спастись.

Иван IV тщательно готовился к военной кампании, которая должна была решить судьбу Ливонии. Появление крупной неприятельской армии у него на фланге расстроило все планы. Донос Старицкого окончательно осложнил ситуацию.

Во время похода в Ливонию князь передал царю разговоры, которые вели в его  присутствии недовольные бояре. Царь увидел в его словах непосредственную для себя угрозу, начало боярской крамолы, которой он боялся и давно ждал. Вероятно, показания князя Владимира  не отличались большой определенностью  и не могли служить достаточным  основанием для обвинения Челяднина. Популярность конюшего в думе и в  столице была очень велика, и Иван решился отдать приказ о его казни  только через год после «раскрытия»  заговора.

По свидетельству  Шлихтинга, князь Владимир помог  опричникам заполучить список участников заговора якобы из рук самого Федорова-Челяднина. Более вероятно, что список был  составлен на Пыточном дворе в  опричнине. В ходе начавшегося розыска  опричники взыскали с конюшего огромную денежную контрибуцию и сослали  его в Коломну. Многие его «сообщники»  были тотчас же казнены. Начался трехлетний период кровавого опричного террора. Под тяжестью террора умолкли  московские летописи. Грозный затребовал к себе в Слободу текущие летописные записи и черновики и, по-видимому, не вернул их Посольскому приказу/ Опричнина положила конец культурной традиции, имевшей многовековую историю. Следы русского летописания затерялись в опричной Александровской слободе.