Иван Грозный

Княжеская аристократия отнеслась к новым земельным  законам резко враждебно. Курбский обвинил Грозного в истреблении  суздальской знати и разграблении ее богатств и недвижимых имуществ. Его гневные жалобы с очевидностью показали, сколь глубоко меры против княжеско-вотчинного землевладения  задели интересы родовой знати. Бояре  громко жаловались на нарушение старинных  привилегий думы.

Новое земельное  Уложение не затрагивало интересов  руководителей думы в лице Бельских и Мстиславских. В ином положении  оказались трое наследников Воротынского удела, не связанных родством с династией. При разделе княжества лучшую треть получил старший из наследников  — князь Владимир. После смерти Владимира выморочная треть перешла  в руки его вдовы, но на нее претендовали также двое младших братьев Воротынских  — Михаил и Александр.

Удельное княжество  Воротынских было их наследственной родовой вотчиной. Их владения включали крепости Одоев, Новосиль, Перемышль. Удельная армия, по словам Курбского, насчитывала  несколько тысяч воинов.

Согласно официальной  версии, князь Михаил «погрубил» государю. Видимо, он требовал возврата выморочной доли удельного княжества. Это отразилось на его карьере. «Порода» и воинские заслуги давали Михаилу право  на присвоение боярского чина. Он так  и не получил его, но уже при  Адашеве ему был пожалован  почетный титул «слуги». На Александра Воротынского Иван IV держал «гнев великой» со времени своей свадьбы в 1561 г. Тем не менее в 1562 г. младший из братьев Воротынских стал боярином.

Имя Воротынских  было названо в Уложении 1562 г. После издания нового закона Воротынские потеряли всякую надежду на возвращение им главных городов княжества. Прошло немногим более полувека с тех пор, как Воротынские покинули Литву и стали служить Москве.

Литовские власти нимало не сомневались, что Воротынские  пострадали из-за того, что их владения располагались на литовском рубеже и двое братьев готовились бежать из России.

15 сентября 1562 г. Грозный наложил опалу на братьев Воротынских «за их изменные дела». Слугу Михаила отправили в тюрьму на Белоозеро. Его брата посадили «в тын» на посаде в Галиче.

Дума и духовенство  пытались заступиться за Воротынских, но добились помилования лишь для  младшего из братьев. За Бельского вступились немногие младшие бояре, за Александра Воротынского — все руководство  думы: Иван Бельский, Иван Мстиславский, князь Андрей Ногтев-Суздальский, трое князей Оболенских, а также Алексей  Басманов. Бояре и дети боярские из состава Государева двора поручились за Воротынского наибольшей суммой в 15 000 рублей.

В апреле 1563 г. ходатайство митрополита способствовало тому, что князь Александр Воротынский получил свободу. Опальный с трудом пережил катастрофу. Через год-два после освобождения он ушел в Троице-Сергиев монастырь и там умер.

Одновременно с  удельными владыками гонениям подверглись  «великие бояре», которые были подлинными вершителями дел при Адашеве. Власти объявили опалу бывшему ближнему боярину князю Дмитрию Курлятеву, главному покровителю Сильвестра. Официальная летопись нарочито туманно повествует о неких «великих изменных делах» Курлятева, но не разъясняет, в чем они состояли. Помимо летописи, о деле Курлятева упоминает также опись царского архива XVI в. После суда над Сильвестром Курлятев уехал на воеводство в Смоленск, откуда прислал царю грамоту. Эта грамота попала в архив и была описана следующим образом: «Да тут же грамота княж Дмитреева Курлятева, что ее прислал государь, а писал князь Дмитрий, что поехал не тою дорогою, да и списочек воевод смоленских». На первый взгляд оправдательная грамота воеводы Курлятева не имела большого значения. Но в глазах царя она обладала каким-то особым смыслом, ибо он передал документ в архив, служивший хранилищем самых важных государственных бумаг.

Загадочные документы  по делу Курлятева ставят перед исследователем ряд вопросов. Почему смоленский воевода  стал оправдываться перед царем, что поехал не той дорогой? Куда он мог заехать из крепости, стоявшей на самой литовской границе? Само собой напрашивается предположение, что Курлятев предпринял попытку  уйти из Смоленска в Литву, но был  задержан и старался доказать царю, будто заблудился в дороге. То, что  он «заблудился» со всем своим двором и вооруженной свитой, вызвало  особое подозрение у властей и  послужило уликой против опального. Недаром царь приложил к «делу» Курлятева список смоленских воевод, «в котором году сколько с ними было людей», и велел хранить его вместе с отпиской боярина.

Становится понятным и тот факт, что Курлятев, посланный  в Смоленск на год, в действительности пробыл там очень недолго и  до истечения срока был смещен с воеводства. Ненавистного царю «великого  боярина» вместе с сыном постригли  в монахи и отослали «под начало»  в отдаленный монастырь на Коневец  на Ладожском озере.

Царь не мог без  раздражения вспоминать само имя  Курлятева. В письме к Курбскому  он писал: «А Курлятев был почему меня лутче? Ево дочерем всякое узорочье покупай — благословно и здорово; а моим дочерем — проклято да заупокой». Может быть, боярин пострадал за неосторожные слова по поводу своих и царских дочерей? Едва ли. Скорее, причина заключалась в другом. По обычаю люди подносили подарки ближним по случаю рождения детей в семье. Придворные не скупились на подарки дочерям всесильного вельможи Курлятева, стараясь снискать его благосклонность. В то же время царевны вместо подарков удостаивались заупокойной службы. Все они умерли во младенчестве. Грозный был уверен, что его жена и дочери приняли смерть из-за того, что их «счаровали» и прокляли лихие люди.

В конце концов самодержец выместил гнев на всей семье Курлятевых. Жена Курлятева и ее дочери были насильственно пострижены и отвезены в глухую Челмогорскую пустошь в окрестностях Каргополя.

Курбский назвал расправу с Курлятевым и его малолетними  детьми «неслыханным беззаконием».

Отстранение от власти наиболее влиятельных лиц фактически привело к образованию боярской оппозиции. Лишенная возможности противодействовать произволу царя, аристократия все  чаще обращала взоры в сторону  Польско-Литовского государства, где  шляхетские вольности были ограждены  законами. Магнаты в Польше обладали могуществом, а королевская власть была выборной. Король не мог занять трон без согласия вельмож.

Сведения, поступавшие  из России, вдохновляли военную партию в Польше. В тронной речи перед  польским сеймом Сигизмунд говорил, что стоит войску польскому вступить в пределы Московии, как многие бояре и благородные воеводы, притесненные тиранством изверга, добровольно  пристанут к его королевской  милости и перейдут в его подданство со всеми своими владениями.

Российская аристократия рассчитывала на помощь западных соседей. Но еще в большей мере ей приходилось  полагаться на внутренние силы. Опалы  ожесточали знать. Единственным выходом  для нее была замена монарха. В  качестве преемника царя все чаще называли его двоюродного брата  князя Владимира Старицкого.

В течение многих лет главными соперниками Старицких  при дворе были Захарьины. С удалением  из столицы Сильвестра князь Владимир лишился самого влиятельного доброхота  при дворе брата. Приход к власти Захарьиных знаменовал полное поражение  Старицких. Захарьины были заклятыми  врагами удельного князя.

Княгиня Евфросинья Старицкая была готова возобновить  интригу, неудачно кончившуюся во время  династического кризиса 1553 г. Но ее происки мало что значили сами по себе. Трон Грозного зашатался вследствие внутреннего политического кризиса. Ситуацию усугубило то обстоятельство, что оппозиция рассчитывала получить военную помощь извне. Несмотря на старания недовольных, им не удалось избежать огласки и суда.

Во время полоцкого  похода в конце 1562 г. на сторону литовцев перешел знатный дворянин Борис Хлызнев-Колычев. Изменник «побеже ис полков воеводских з дороги в Полтеск и сказа полочаном царев и великого князя ход к Полотску с великим воинством и многим нарядом». Перебежчик выдал неприятелю важные сведения о планах русского командования.

Беглец был ближним  человеком у князя Владимира  Андреевича, а потому его измена бросила тень на князя. Царь решил  учредить надзор за семьей брата. Сразу  после падения Полоцка в Старицу  к Евфросинье Старицкой выехал с  «речами» Федор Басманов-Плещеев, новый  фаворит царя, пользовавшийся его  исключительным доверием. Когда 3 марта 1563 г. князь Владимир выехал из Лук в Старицу, его сопровождал царский пристав Иван Очин, родня Басмановых. Внешне еще ничто не омрачало отношений между Грозным и его братом. В марте 1563 г. Грозный по пути в Москву остановился в Старице и «жаловал» Старицких, «у них пировал». Затем в конце мая он уехал в Александровскую слободу и пробыл там почти два месяца. Именно в этот период власти получили донос, положивший начало розыску об измене царского брата. Доносчик Савлук Иванов служил дьяком у Старицких и за какие-то провинности был посажен ими в тюрьму.

Из темницы Савлук ухитрился переслать царю «память», в которой сообщал, будто Старицкие  чинят государю «многие неправды»  и держат его, дьяка, «скована в тюрьме», боясь разоблачения. Иван велел немедленно же освободить Савлука из удельной тюрьмы. Доставленный в Александровскую  слободу, дьяк сказал на Старицких какие-то «неисправления и неправды». «По  его слову, — сообщает летопись, — многие о том сыски были и те их неисправления сысканы».

Розыск об измене Старицких тянулся все лето. С  начала июня и до 17 июля царь безвыездно находился в Александровской  слободе. Иностранным послам в Москве объявили, будто государь с боярами  уехал в село «на потеху». В  действительности царь был занят  совсем не шуточными делами. В связи  с начавшимся розыском в Слободу  прибыли митрополит и руководство  Боярской думы — бояре князья Иван Бельский, Иван Мстиславский, Иван Пронский, давний враг Старицких Данила Романович  Юрьев-Захарьин и дьяк А. Щелкалов. Следствие вступило в решающую фазу.

Вина князя Владимира  оказалась столь значительной, что  царь отдал приказ о конфискации  Старицкого княжества и предании суду удельного владыки. Судьбу царской  родни должно было решать высшее духовенство. (Боярская дума в суде формально не участвовала. Царь не желал делать бояр судьями в своем споре с братом. К тому же в думе было слишком много приверженцев Старицких.) На соборе царь в присутствии князя Владимира огласил пункты обвинения. Митрополит и епископы признали их основательными, но приложили все усилия к тому, чтобы прекратить раздор в царской семье и положить конец расследованию.

Конфликт был  улажен чисто семейными средствами. Царь презирал брата за «дурость»  и слабоволие и проявил к нему снисхождение. Он полностью простил  его, вернул удельное княжество, но при  этом окружил людьми, в верности которых не сомневался. Свою тетку  — энергичную и честолюбивую княгиню  Евфросинью — Иван не любил и  побаивался. В отношении ее он дал  волю родственному озлоблению. Евфросинье пришлось разом ответить за все. Нестарой еще женщине, полной сил, приказали  надеть монашеский куколь. Удельная княгиня  приняла имя старицы Евдокии  и стала жить в Воскресенском  Горицком монастыре, основанном ею самой  неподалеку от Кириллова. Опальной монахине позволили сохранить при себе не только прислугу, но и ближних  боярынь-советниц. Последовавшие за ней слуги получили несколько  тысяч четвертей земли в окрестностях монастыря. Воскресенская обитель  не была для Евфросиньи тюрьмой. Изредка  ей позволяли ездить на богомолье  в соседние обители. Под монастырской крышей старица собрала искусных вышивальщиц. Изготовленные в ее мастерской вышивки отличались высокими художественными достоинствами.

Проступки удельных князей давали царю удобный повод  ликвидировать последний крупный  удел на Руси. Но Грозный не использовал  эту возможность. Сколь бы опасными ни казались династические претензии  князя Владимира, он был слишком  бездеятелен и недальновиден, чтобы  завоевать широкую популярность среди дворянства, а среди знати  у него было довольно много недоброжелателей, главными из которых оставались князья Суздальские-Шуйские. (Они были повинны в смерти князя Андрея Старицкого и расхищении его имущества.) Сравнительно мягкое наказание удельных князей объяснялось, возможно, тем, что царя все больше тревожил нараставший конфликт с многочисленной суздальской знатью. Очевидно, царь не желал окончательно лишиться поддержки своих ближайших родственников в тот момент, когда положение династии стало неустойчивым. С ведома царя официальная летопись поместила краткий и нарочито туманный отчет о суде над старицким удельным князем и о выдвинутых против него обвинениях. Из этого отчета следовало, что в 1563 г. князь Владимир и его мать были изобличены в неких «неисправлениях и неправдах». Со временем Грозный сам приоткрыл завесу секретности, окружавшую первый процесс Старицких. «А князю Владимиру, — писал он, — почему было быти на государстве? От четвертого удельного родился. Что его достоинство к государству, которое его поколенье, разве вашие (бояр) измены к нему, да его дурости?.. Яз такие досады стерпети не мог, за себя есми стал». Иван высказал свои обиды много позже. Могло показаться, что после суда царь поспешил предать забвению досадную ссору в собственной семье. Но на самом деле это было не так.

Царь-летописец

Простив брата, Грозный  позаботился о том, чтобы подготовить  почву для расправы с ним в  случае возникновения нового кризиса. Он обратился к старым летописям  и позаботился о том, чтобы  включить в них подробный отчет  о первом заговоре Старицких в  годы правления Адашева.

Чтобы вполне оценить  его начинание, надо иметь в виду, что в Русском государстве  официальной летописи придавалось  совершенно особое значение. Московские государи ссылались на летописи в  своих спорах с вольным Новгородом, дипломаты черпали из них аргументы  во время переговоров с иностранными дворами. Затеянная Грозным летописная работа преследовала не литературные, а политические цели.

Два последних тома Лицевой летописи — так называемый Синодальный список и Царственная  книга — были посвящены времени  правления Грозного. Неудивительно, что именно эти тома и подверглись  исправлению.

Обе летописи написаны на французской бумаге. Наблюдения за водяными знаками (филигранями) позволили  известному палеографу Н. П. Лихачеву установить, что во Франции такая бумага производилась в промежуток между серединой XVI в. и 1600 г.