Свобода и насилие в истории их становления и в перспективе развития России

              Итак, Мартин Лютер отверг  необходимость  совершать любые «добрые дела», то есть внешне проявлять благочестие, демонстрируя тем самым лояльность  по отношению к католической церкви -  любой  поступок  такого рода  усиливал бы позиции  папы-антихриста.  Но ведь «добрыми делами» были не только пожертвования в пользу  католической церкви. «Добрыми делами» были  и  поступки, которые  предписывала  совершать католическая  церковь.  От нее исходили не только указания о том, что следует делать, чтобы  спасти душу. От нее исходили и указания об определенном способе  действий  в этом мире. Будучи  церковью государственной,  католическая  церковь  освящала  и санкционировала   весь комплекс  норм  социального поведения, регулировавших  весь образ жизни  человека. Она  создала учение  о естественном праве, в соответствии с которым  требовала привести все человеческие законы.

              Стало быть, призывая  не совершать  требуемых  католиками «добрых дел», Лютер  призывал не повиноваться  законам?  При чтении работы  «О рабстве воли»[28] легко можно убедиться, что так оно и есть. 

Лютер отрицал право,  поскольку право было монополизировано  католиками.  Человек может следовать только вере. Только вера, и ничто больше, должна  присутствовать в его душе. Если в душе появится то, что ныне именуется правосознанием, то есть  признание тех  ограничений и норм, которые установлены людьми, это убьет душу.

              «Связать земными законами души, не связанные  Богом, и умертвить их», - как говорит об этом Иезекииль? Но, согласившись с такой мыслью, нам надлежит  принять всю тиранию папских законов; тоже  спасительную и полезную, потому что эти законы  сдерживают злонамеренную толпу.   Однако, хороший  теолог учит так: толпу, когда она совершает зло, следует укрощать извне силой меча - как учит об этом Павел в Послании к римлянам, глава тринадцатая.  Однако совесть не следует запутывать ложными законами, дабы люди не терзались грехами, если по воле Божьей в этом нет греха.  Потому что на совесть могут действовать заповеди одного только Бога. А эту самую папскую тиранию, которая  стоит  между Богом  и светскими властями, которая обманным путем устрашает и умерщвляет души изнутри и попусту  изнуряет тело извне, надо полностью  устранить»[29].

              Таким образом, Лютер  первым  секуляризировал  право, отделив  его от Бога. Право  есть дело  человеческое, а не божественное. Но  смысл этого тезиса продиктован  вовсе не каким-то гуманизмом: он продиктован   презрением  теолога  ко всей  жизни  светской, ко  всему  земному  миру вообще. Пусть этот мир погибнет в смуте и борьбе, которая неизбежно разгорится  при возвещении новой веры - не беда, потому что  мы   всего лишь  потеряем  мир, зато сохраним связь со всемогущим Богом. А он откроет нам новый, гораздо лучший мир!

              Никакой толерантности, никакого компромисса  быть не должно! 

              «... Такова  всегдашняя судьба  слова Божьего - быть причиной  смятения  в мире. Это открыто  утверждал  Христос: «Не мир пришел принести Я, - говорит Он,-  но меч». И у Луки: « Огонь  пришел Я низвести на землю»... Мнение толпы, величие, богатство, сила, мудрость, справедливость - все, что чтут в мире, все противостоит слову Божьему... Мир и его бог не могут и не желают  терпеть слово Бога истинного. Бог же истинный не желает и не может молчать. Что иное может произойти от этих двух воюющих богов, как не  смятение во всем мире?  Хотеть  утихомирить все эти смятения - все равно, что хотеть  изгнать слово Божье, помешать Ему»[30].

              Итак,  да здравствует великая война  со старым  миром, портящим  человеческие души! Лютер громыхает, словно  бог  войны: «Ты ползаешь по земле и не помышляешь ни о чем, что выше человеческой головы. А ведь то, что совершает Бог, - это не ребячество, не светское и не человеческое дело, а божественное, выходящее за пределы человеческого разума. Будто ты не видишь, что возмущения  и разлад происходят в мире Божьим  велением, и страшишься, как бы Бог не обрушил небеса. Я же - благодарение Богу!-  вижу хорошо, вижу и другие, гораздо большие  потрясения, которые  еще только  грядут;  по сравнению с ними эти - только слабое дуновение ветра, только легкое  журчание воды»[31].

              Пусть в этих потрясениях погибнет весь мир. Все равно  весь он не стоит  одной-единственной  спасенной души. «Потому  что одну душу нельзя искупить ценой всего  мира»[32]. Если  мы  выберем  мир и спокойствие, это будет  наибольшее зло: «застарелые дурные нравы...всенепременнейшим образом погубят все души, если только не изменит их слово  Божье»[33].   Выбрать надо веру и войну: «...Возмущения, волнения, бунты, восстания, разъединения, распри, войны и прочее, что  сотрясает  мир и ссорит людей из-за слова Божьего... это меньшее зло... Если же  мы отвергнем  слово Божье, то отвергнем  вечное благо, Бога, Христа и Дух  Святой. Насколько же лучше, однако, потерять мир, чем Бога-Создателя  мира, который  в состоянии сотворить заново  неисчислимые миры,  а сам лучше бесконечного множества миров. Какое может быть сравнение  между временным  и вечным? Лучше перенести проказу  временных бед, чем, умертвив все души, прокляв их навеки, убив их и предав, успокоить мир и исцелить его от этих возмущений»[34].

              Вот он, грозный  трубный  глас,  предвещающий  и заранее оправдывающий  все  революции, которыми будет сопровождаться переход от традиционного общества к индустриально-рыночному. Отметим, однако, еще один важный момент. Бог, по Лютеру, вносит в мир войну  и смуту,  а человеческая голова -  желает мира и компромисса.  Чем не прелюдия  к  теориям общественного договора?  Вот только относится Лютер  ко всяким  общественным договорам  крайне презрительно...  Но всегда  ли?

              Существующий  феодальный порядок - это, по Лютеру,   результат общественного  договора, вернее - общественного сговора. Мы  объявляем  войну этому  антихристовому  общественному порядку. Но как мы, воины-протестанты, будем относиться друг к другу?

              На этот вопрос Лютер отвечает своей антропологией в трактате «Свобода христианина», который начинается  так:

              «Для того, чтобы сделать этот путь более гладким для непросвещенных, - ибо только им я и служу,- я введу две предпосылки о свободе  и рабстве духа:

              Христианин является совершенно свободным господином всего сущего, и не подвластен никому;

              Христианин является покорнейшим слугой всего сущего, и подвластен всем».[35] 

              Одновременная истинность двух  тезисов, которые   противоречат друг другу, объясняется тем, что  «человек имеет двойственную природу - сущность духовную и сущность  физическую»[36].

              Жизнь души человека  совершенно не зависит от жизни тела, от его здоровья или  нездоровья,  а также от облачения тела и, смотря шире, от всей той  жизненной ситуации,  в которой это тело находится.

              «Очевидно, что извне  ничто не оказывает никакого влияния на формирование  христианской праведности или свободы, или же на формирование неправедности, или рабства. Это утверждение можно доказать, приведя  простой аргумент. Какая  польза  душе от того, что тело находится  в добром здравии, свободно и дееспособно, ест, пьет и делает все, что ему  угодно?  Душе не легче от того, что тело украшено священными одеждами проповедника, или обитает в священных местах… Праведность и свобода  души  требует чего-то  совершенно другого, поскольку  все упомянутое  может быть исполнено любым  порочным  человеком. С другой стороны, если тело одето в светские одежды, живет в неосвященных местах, ест  и  пьет  так, как это делают другие, не молится  вслух и пренебрегает исполнением  всего того, что делают  лицемеры, то душе это не причинит  вреда»[37].

              Душа, или внутренний человек, должна жить одной только верой. Воздействовать на эту веру  извне  ничто не может. Старый общественный строй  с его законами, освященными католицизмом, не имеет силы над человеческой душой. Протестант  свободен от каких-либо обязательств по отношению к непротестантскому обществу  и  не должен  делать ничего по его  законам.

              «Никакое  доброе дело не связано  со словом  Божьим и не живет в душе, ибо в душе  правят только вера  и Слово Божье... Это и есть  та  самая  христианская  свобода - наша вера, которая действует не для того, чтобы побудить нас жить праздно или порочно, но делает закон и дела ненужными  для праведности и спасения любого человека»[38].

              Человек внутренний свободен  от  католического общества, от католического государства, от католического права  -  «католический»  в данном  случае  означает  «свойственный  традиционному  обществу». Но зато он  полностью  подчинен  Богу. Он добровольно  и всецело отдает себя в Его руки. Душа всецело «подчиняется  Его воле»[39], позволяет поступать с собой  в соответствии  с благой волей Божьей, «ибо... она не сомневается,  что Он, будучи правдивым, справедливым и мудрым, исполнит, совершит и устроит все хорошо»[40].

              Никакой свободы  воли у христианина, по мнению Лютера, нет  и быть не может. Уверовав  во Христа, душа полностью отдается в его власть, обретая спасение. 

              Отныне  душа человеческая  лишается малейшей свободы воли. Внутренний человек не принадлежит себе, у него нет ничего собственного: он есть лишь орудие Христа, только  рупор, через который  Христос  говорит с остальными людьми.  Христианин отныне должен возвещать  истину о Христе - всегда, везде,  в любых обстоятельствах. 

              Каждый христианин должен превратиться в непрерывно, везде и всюду проповедующего  священника. В этот момент  он чувствует себя  выше царя земного. «О, это воистину  бесценная  сила и свобода христиан! Мы не только свободнейшие из царей, но также и вечные  священники, это еще  превосходнее, чем быть царем, ибо как священники, мы достойны  предстать пред  Богом, чтобы молить о других и учить друг друга  божественным  истинам...  Таким образом, Христос даровал нам  возможность веровать в Него, чтобы мы могли быть не только Его братьями, сонаследниками и царями, подобными Ему, но также и подобными Ему священниками»[41].

              Такой должна быть душа христианина. Таков он  как внутренний человек.

              Но  при всем при этом человек - еще и человек внешний, телесный. Это - мерзко, потому что нет ничего  более мерзкого, чем человеческое тело. «...Само тело Христово было таким же человеческим, как и у нас. А есть ли что-нибудь  гнуснее?»[42]

              Тело - это первый враг  души. Душа  стремится  служить  Христу, всецело  сливаясь с Ним.  Тело, человек внешний,  всячески противодействует такому служению человека внутреннего.  «В то время, как он делает это, он сталкивается  с противодействием  в своей  собственной плоти, которая стремится  служить миру и ищет собственной выгоды. Самый надежный  способ  «распять плоть  со страстями и похотями» - это физический труд.  В отличие от  постов  и молений, которые  тоже  служат  умерщвлению плоти  и очищению ее от злых  похотей, трудом  можно и должно  заниматься регулярно, ежедневно. Труд - это тоже  «доброе дело», но  оно  допустимо и желательно, если это дело делается  не ради  католической церкви, не ради  легитимированного ею государства,  а ради  себя, ради спасения собственной души. Мера  труда -  это  усталость, которая  уничтожает  все  похоти. «Так что каждый может  без труда уяснить для  себя степень, как говорится, «истязания плоти», потому что он должен поститься, молиться и трудиться  столько, сколько считает достаточным для подавления  сладострастия  и похотей  своей плоти».[43] И возможно тогда он станет свободным и самообуздает себя.

              Но в то же время Лютер говорит, что любимой  работы, любимого труда  быть не должно. В этом смысле  «работать  запоем» -  это не доблесть, а порок, такой же, как пьянство.   Работать надо тогда, когда  тебя  одолевают  телесные  соблазны. И надо прекращать работу, как только они проходят.  Поэтому  будет лучше, если работа  будет  тяжелой  и грязной. Чем большее отвращение она вызывает, тем лучше: соблазн  быстрее  оставит тебя.

Идея  "любви  к ближнему"  оказывается очень кстати, чтобы  позволить Лютеру  выбраться  из  противоречий его учения  о труде.  Работать не следует ради церкви  и  государства. Работать следует исключительно для спасения души и для  умерщвления плоти, которая  этому спасению  препятствует.

              Идея  любви  к ближним   как  создания для них возможности  трудиться (всё нажитое надо снова вложить в расширение дела, чтобы обеспечить возможность трудиться другим и, таким образом, спасать свои души) оказалась  прекрасным  выходом из сложного положения.  Я работаю, думая только о Боге, о спасении души от  соблазнов.  При этом  неизбежно возникает богатство. Я не транжирю его, подобно  феодальному властителю-паразиту,  и не закапываю его в землю.  Я  отдаю его ближним своим, и, таким образом, живу ради них, сохраняя святость. Но эти ближние - отнюдь не нищие, которые проводят жизнь в праздности, а  люди, способные к труду. Я думаю только о спасении их душ  посредством  труда. Я создаю для них рабочие  места, чтобы они тоже могли  спасти свои души от искушений плоти.  Я вкладываю  в них свой  капитал без остатка, оказывая  помощь  нуждающимся.  Но ведь они  тоже могут  оказать помощь мне в ответ!  Я работаю  для других - но ведь и они работают  для меня!  Принять помощь собрата по вере мне никто не запрещает!  Таким образом,  возникает общество взаимной святости, которое  есть в то же время общество взаимного кредита.  Это  своего рода альтруистический эгоизм, меру которого  я  могу  регулировать  сам.  Ведь труд мой  отныне  принадлежит только мне, и  плодами его распоряжаюсь только я!  Никакие богопротивные  законы общества мне не указ! 

Учению Лютера, однако, не  суждено было стать  учением  интернациональным, способным  завоевывать одну страну за другой.  И не только потому, что  он  все время обращался только к немцам.  «Его протестантизм, по сути, идеально подходил бы для выражения   мировоззрения  становящегося и набирающего силу среднего класса,  но  создан он был в стране, в  которой среднего класса  еще не было».[44] 

Но  его учение  стало достоянием  странствующих проповедников и сектантов,  которые  были изгнаны из городов, однако  находили  горячий  прием в  деревнях.  Появились  бесчисленные  листовки  и  памфлеты, которые  коробейники  разносили по стране.  Учение, которое   словно создано было для того, чтобы  выразить мировоззрение  среднего класса, было подхвачено бедным крестьянством,  которое оставило в нем  только разрушительную сторону, но совершенно не приняло созидательной.