Философские проблемы смысла жизни, смерти и бессмертия

В начале XX в. философия жизни в лице Берг­сона, Дильтея, Зиммеля, Кейзерлинга и Клагеса достигла вершины своего разви­тия. 

В теории интуитивизма Бергсона я нашел, пожалуй, максимальное созвучие со своими взглядами на жизнь. Интуиция у него трактуется как основной, ничем не ограниченный и ничем не определенный путь проникновения в тайны бытия. Интуиция появляется на основе инстинкта и интеллекта. Она не выступает первоочередным компонентом его теории, а появляется на одном из этапов развития личности.

В постижении всего сущего, и в первую очередь жизни, важнейшую роль играют интенсивность ощущений, длительность времени, свобода воли, память и ее соотношение со временем и, естественно, интуиция. С помощью последней человек сливается с уникальной природой вещей, границы субъектно-объектных отношений у Бергсона размыты.

В чем недостаток интеллекта и невозможность с его помощью постигнуть тот или иной смысл? Интеллект, по Бергсону, связан с рассудочным познанием,  достигающим своих высших форм в математических науках. По его мнению, интеллект разлагает целостность мира на тела,  тела – на элементы и т.д., а затем конструирует из них искусственные единства, в результате чего происходит утрата уникального и целостного.

Интересно понимание философом жизни. Он определяет ее как некий метафизически-космический процесс, как «жизненный порыв», как могучий поток творческого формирования, при этом по мере ослабления напряжения этого порыва жизнь увядает и распадается, превращаясь в материю.

Для сторонников логики и мышления теория постижения смысла жизни через интуицию неприменима, т.к. они наверняка захотят его (смысл) сформулировать. Но это, скорее всего, невозможно, т.к. созерцаемое в чистой интуиции без всякого понятийного аппарата и логического осмысления по существу оказывается просто невыразимым.

На сходный позициях стоит другой представитель философии жизни – немецкий философ Дильтей, основоположник понимающей психологии. Задачу философии он видит в понимании жизни исходя из нее самой: «не понятийная деятельность образует основу наук о духе, но убеждение психического состояния в своей целостности и обнаружении таковой в переживании»[16]. Под «пониманием» подразумевается непосредственное постижение некоторой духовной целостности -  в смысле целостного переживания. Понимание собственного внутреннего мира достигается путем интроспекции, т.е. самонаблюдения, рефлексии. Понимание чужого мира осуществляется путем «вживания», «сопереживания», «вчувствования».

Познание возможно только на уровне «структурной связи жизненных единств»: «сама жизнь, жизненность, за которую я не могу проникнуть, содержит связи, в которых раскрывается всё познание и вся мысль. И здесь лежит решающий пункт всей возможности познания»[17].

А стоит ли?

«История любой жизни есть история поражения»

Ж.-П.Сартр

Уж кто основательно разработал тему «бессмысленности» жизни, так это экзистенциалисты, особенно открыто посмотрели «правде в лицо» атеистическое направление. Одиночество человека перед лицом Бо­га, признанное Кьёркегором,  превратилось теперь в одиночество человека пе­ред лицом ничто; отсюда возникает основное состояние   страха, которое только и может открыть человеку бытие, привести его к самостоя­тельному бытию и к свободе. После Кьеркегоровского: «Самоубийство - отрицательная  форма  бесконечной  свободы.  Счастлив  тот,  ко  найдет  положительную», экзистенциализм представляет  собой  поиск  такой  «положительной  формы»  бытия  в  мире,  в  которой  религиозная  надежда  умерла.  Вопрос ставится так:  как  жить  без  высшего  смысла  и  благодати?

В серьезных книжках экзистенциализм характеризуется как философское выражение глубоких потрясений, постигших западноевропейскую цивилизацию в современную эпоху. Экзистенциализму даже был приклеен ярлык «философии кризиса». Он сосредоточил свое внимание на  духовной выдержке человека перед лицом враждебного ему мира. Его представители отказываются превращать человека в инструмент, которым можно манипулировать в общественных и познавательных целях.

Согласно экзистенциализму, человек – это временное, конечное существо, предназначенное к смерти. Представления о смерти как самоочевидной, абсолютной границе любых человеческих начинаний занимает в экзистенциализме такое же место, как и в религии, только в отличие от последней, человеку не обещается потусторонняя перспектива. Экзистенциалисты считают, что человек не должен убегать от сознания своей смертности,  а потому высоко ценить все то, что напоминает индивиду о суетности его практических начинаний. Этот мотив ярко выражен в учении о «пограничных ситуациях» - предельных жизненных обстоятельствах, в которые постоянно попадает человеческая личность, и главная пограничная ситуация – это ситуация перед лицом смерти, «ничто», «быть или не быть».

Экзистенциальная философия повернула внимание современной культуры к проблеме смерти. По Хайдеггеру сущность человека -  ek-sistence -  в  покинутости,  в одиночестве, в «заборошенности» в этот мир, в тоске,  в отчаяние - поскольку человек никогда не предстает перед самим собой как существо стабильное,  завершенное,  владеющее собой и вещами,  а как постоянное скольжение, бегство в пустоту, в небытие. И хотя человек всегда возвышается над самим собой, опережает самого себя,  он знает свой конец:  смерть. Человек - это существо, которое преступает все формы бытия и опережает самого себя - в движении к Смерти. Он является "существом-для-смерти".

«И подобно тому,  как человеческое существо - всегда незавершенность, всегда "еще не...",  оно изначально является и собственным концом. Этот конец, обозначаемый смертью, не делает человеческое существо некой конечностью,  а лишь предназначением к этой конечности, не "существом-концом", а "существом-для-конца". Смерть - форма бытия,  которую человеческой существо  изначально  приемлет: "едва человек  родится,  он  уже достаточно стар,  чтобы умереть»[18].

Начиная с Хайдеггера, философия определяет жизнь не иначе, как “бытие к смерти”. В какой-то степени это верно – едва родившись, человек «устремляется» к смерти. И смерть в любой момент может оборвать нить жизни… можно, да и нужно понять людей, чьи мысли и чувства – под влиянием личных и социальных переживаний – повернулись, в основном, к проблемам смерти.

А.Камю в «Мифе о Сизифе» заявил, что место центрального философского вопроса должна занять проблема самоубийства — стоит жизнь или не стоит того, чтобы ее прожить… И он видел  свою гуманистическую задачу в том, чтобы  помочь человеку, который находится на грани отчаяния, на грани самоубийства, сохранить жизнь.

Но жизнь в определении Камю – это абсурд. Из такой констатации он делает два вывода. Первый  из  них - самоубийство,  второй - «философское  самоубийство».  Если  для  абсурда  необходимы  человек  и  мир,  то  исчезновение  одного  из  этих  полюсов  означает  и  прекращение  абсурда.  Абсурд  есть  первая  очевидность  для  ясно  мыслящего  ума.  Самоубийство  представляет  собой  затмение  ясности,  примирение  с  абсурдом,  его  ликвидацию.  Такое  же  бегство  от  абсурда  представляет  собой  «философское  самоубийство» - «скачок»  через  «стены  абсурда».  В  первом  случае  истреблен  тот,  кто  вопрошает,  во  втором - на  место  ясности  приходят  иллюзии,  желаемое  принимается  за  действительной,  миру  приписываются  человеческие черты - разум,  любовь, милосердие  и  т.п.  Очевидная  бессмыслица  трансформируется  в  замаскированную,  человек  примиряется  со  своим  уделом.

Сам  по  себе  мир  не  абсурден,  он  просто  неразумен,  так  как  полностью  является  внечеловеческой  реальностью,  не  имеющей  ничего  общего  с  нами. В  мире  нет  окончательного,  последнего  смысла,  мир  не  прозрачен  для  нашего  разума,  он  не  дает  ответа  на  самые  настоятельные  наши  вопросы.  Количество  измерений  пространства  и  времени,  структуры  атома  и  галактики - эти  вопросы  при  всей  своей  значимости  для  науки  не  имеют  никакого  человеческого  смысла.  Мы  заброшены  в  этот  космос,  в  эту  историю,  и  на  вопрос  о  цели  существования,  о  смысле  всего  сущего  наука  не  дает  никакого  ответа.  Не  дала  его  и  вся  история  философской  мысли.

Чем человеку способна помочь философия? Во всяком случае, рассуждает Камю, не благодушно-оптимистическими уверениями в том, что жизнь прекрасна – к ним отчаявшийся человек, скорее всего, отнесется без всякого доверия. Бессмысленны, безнравственны и те концепции философии прошлого, согласно которым человек живет в лучшем из миров. Мир этот абсурден, заявляет Камю, так же, как абсурдны действия Сизифа, поднимающего, по наказанию богов, камень на гору, с которой он снова должен покатиться вниз… И все-таки жизнь, даже в ситуации абсурда, - ценность, равной которой у человека нет. Но это жизнь, всегда «пограничная» со смертью.

Но сама смерть как пограничная ситуация дает единственную возмож­ность существованию понять себя как це­лое, как завершенное и неизменное. Ставить-себя-перед-лицом-смерти — это бессоз­нательный, длительный акт существующе­го человека, быть-устремленным-вперед, в сущности,   значит   «заглядывание   в смерть», которым экзистенция раскрывает­ся как бытие, идущее к смерти. В смерти становящееся целостностью существование приходит к самому себе, она и есть буду­щее, из которого вытекает также времен­ность, а также историчность и конечный характер существования.

Но  из  абсурдности жизни  следует  и  отрицание  универсальных  этических  норм.  Без  ницшеанского  энтузиазма  Камю  принимает  вывод  из  абсурда - «все  дозволенно».  Единственной  ценностью  становится  ясность  видения  и  полнота  переживания.  Абсурд  не  надо  уничтожать  самоубийством  или  «скачком»  веры,  его  нужно  максимально  полно  изжить.  На  человеке  нет  греха,  становление  «невинно»,  и  единственной  шкалой  для  оценки  существования  является  подлинность,  аутентичность  выбора.

Если  Ницше  предложил  утратившему  христианскую  веру  человечеству  миф  о  «вечном  возвращении»,  то  Камю  предлагает  миф  об  утверждении  самого  себя - с  максимальной  ясностью  ума,  с  пониманием  выпавшего  удела,  человек  должен  нести  бремя  жизни,  не  смиряясь  с  ним - самоотдача  и  полнота  существования  важнее  всех  вершин,  абсурдный  человек  избирает  бунт  против  всех  богов.

«Рано или поздно наступает время, когда нужно выбирать  между созерцанием и действием. Это и называется стать человеком…

В этой вселенной единственным шансом укрепиться в сознании, зафиксировать в нем свои дерзания является творчество»[19].

Как бы в полемике с Камю испанский философ Ортега-и-Гассет ставит вопрос иначе — как прожить жизнь так, чтобы она того стоила. Вопрос стар как мир. Ответа домогались и мудрецы, и простые смертные, но уверенно и безапелляционно отвечали лишь законоучители и моралисты. Ответ же можно свести едва ли не к парадоксу: конечный ответ в том, что сам вопрос ставится и решается на каждом шагу. Испанский экзистенциалист говорит: “Жизнь, данную нам, мы не получаем готовой, а должны сделать ее, каждый свою. Мы должны внутренне оправдать свой выбор, то есть понять, в каком из возможных действий мы полнее осуществимся, в каком из них больше смысла, какое из них наиболее наше. Не решив это, мы обманем и предадим себя, убьем частицу нашего жизненного срока, тем более что времени у нас в обрез”.

Совет ясен и прост, но несколько опасен и на первый взгляд толкает к полному произволу, поскольку выбрать можно все, чего душа пожелает, а уж “внутренне оправдать свой выбор” — и вовсе дело нехитрое. Но это лишь на первый взгляд.

Для Ортеги жизнь — это поручение. Тех, кто рожал в муках и растил в трудах и тревогах. Народа, в котором растем, проникаясь его культурой и этикой. Человечества с его тяжким опытом борьбы и выживания. Законов живой природы и других, неведомых, перед которыми опыт и знание уступают место вере.

Жизнь всегда единственна, это жизнь каждого, жизни “вообще” не бывает”. И если поручение не выполняется, то жизнь становится лишь неудачным самоубийством. “Наша жизнь — стрела, пущенная в пространство, но стрела эта сама должна выбирать мишень. Поэтому ничто так достоверно не говорит о человеке, как высота мишени, на которую нацелена его жизнь. У большинства она ни на что не нацелена, что тоже своего рода целенаправленность”, - говорит Ортега.

А вот что думает по поводу всего этого экзистенциалист-профессионал Жан-Поль Сартр: “История любой жизни есть история поражения”, “абсурдно, что мы рождаемся, и абсурдно, что мы умираем”. Человек, по Сартру, - бесполезная страсть, заброшенная в этот бессмысленный мир.

Заброшенность означает, что человек никем не создан, не сотворен. Он появляется в мире по воле случая и ему не на что опереться. Бога нет, Бог умер – утверждает Сартр. Ни христианская мораль, ни любая другая светская мораль не укажет человеку, как ему действовать, «в мире нет знамений».

«Человек просто существует, а он не только такой, каким себе представляют, но такой, каким он хочет стать. И поскольку он представляется себя уже после того, как начинает существовать, и после этого прорыва к существованию, то он есть лишь то, что сам из себя делает»[20].

«Свобода человека предшествует его сущности, она есть условие, благодаря которому  последняя становится возможной, сущность бытия человека подвешена в его свободе, которая является ничем иным, как самим существованием»[21].

Однако свобода, по Сартру, должна быть принимаема в одиноком героизме, без переклички с другими, без помощи, без метаний по сторонам  в поисках средств спасения, освобождающих оправданий. У Сартра перед глазами позиция древних стоиков, сопротивляющихся своим непоколебимым равнодушием нападкам враждебного мира и сохраняющих даже в несчастье сознание своего превосходства.

Люди свободны в выборе средств для достижения поставленных целей. Но если человек поступает свободно, если существует свобода воли, выбора и средств их осуществления, значит, он в ответе и за последствия своих действий.

Концепция свободы воли развертывается у Сартра в теории “проекта”, согласно которой индивид не задан самому себе, а проектирует, “собирает” себя в качестве такового. Трус, например, ответственен за свою трусость, и “для человека нет алиби”.