Человек и человечество в философии Вл. Соловьева

     Такая точка зрения на отдельного человека нам хорошо знакома: она была у нас в России составной частью государственной идеологии на протяжении более чем семидесяти лет, но, разумеется, не благодаря Владимиру Соловьеву, а благодаря Карлу Марксу, учившему, что человек есть совокупность общественных отношений. Для Маркса, так же как и для Конта, реальностью тоже является общество как целое, тогда как отдельные индивиды суть лишь абстракции, или «простые отношения».

     Смысл аналогии между человеческим индивидом  и геометрическим объектом русский философ раскрывает следующим образом: «Нельзя даже представить себе отдельно существующую геометрическую точку, ибо, будучи по определению лишена всякой протяженности, равняясь нулю пространства, она не имеет в себе ничего такого, что бы обособляло ее или отделяло от окружающей среды... Итак, точки или элементы нулевого измерения существуют не сами по себе или отдельно взятые, а только в линиях и через линии»⁸.

     Хотя  аналогия между точкой и живым  организмом, а тем более наделенным разумом и самосознанием существом сама по себе довольно рискованна, однако известное основание для такой аналогии есть: как точка в геометрии, так и человек есть нечто неделимое. Евклид определяет точку как то, что не имеет частей, и, стало быть, неделимость есть ее главное свойство. Но в качестве неделимого геометрическая точка превосходит линию, которая, по определению древних математиков, делима до бесконечности, ибо содержит в себе, в отличие от точки, беспредельное - материю. Согласно Платону, линия вообще есть начало неопределенности, тогда как точка, будучи единицей (= единым), наделенной положением, именно по причине отсутствия в ней протяженности является началом, ограничивающим и определяющим, ибо - скажем так - она есть представительница единого в пространственном мире. Не случайно античные математики определяли линию через две точки: именно они служат основой существования и условием постижения линии. Не линия - условие возможности точки, как думает Соловьев, а прямо наоборот!

     И если продолжить эту превратно истолкованную нашим философом аналогию, то следовало бы сказать, что тем более отдельный человек как разумное и свободное существо, способное различать добро и зло, является условием возможности всякого человеческого сообщества - государства, нации, человечества.

     Однако  возникает естественный вопрос: случайно ли такой серьезный мыслитель, как  Соловьев, столь превратно истолковал положения математики? Простая ли тут оплошность, или же за этим кроется  что-то более существенное? К сожалению, размеры статьи не позволяют ответить на этот вопрос обстоятельно и развернуто; скажем лишь, что такой подход имеет за собой в новоевропейском мышлении уже давнюю традицию, и исток ее - происшедшее еще на заре нового времени отождествление единого и беспредельного, которое берет свое начало у Николая Кузанского, а затем находит развитие и в новой математике, и в новой философии, особенно у Спинозы, Фихте, Гегеля и всей той пантеистической линии развития философской мысли, на которую опирается Соловьев.

     Но  помимо указанного обстоятельства тут кроется и очень непростая проблема - не только проблема единичного и общего, о которой уже была речь, но и проблема целого и части. Соловьев со всей решительностью утверждает: «Целое первее своих частей и предполагается ими»⁹. И в такой общей форме с этим трудно не согласиться. В самом деле, любой живой организм - как простейший, так и самый сложный - первее своих органов и не составляется из них чисто механически, как куча кирпича из отдельных кирпичей. Но рассуждение Соловьева, конкретизирующее этот, казалось бы, бесспорный тезис, далеко не так бесспорно. «Эта великая истина, - пишет он, - очевидная в геометрии (как видим, она не так очевидна, как кажется. - П. Г), сохраняет всю свою силу и в социологии. Соответствие здесь полное. Социологическая точка - единичное лицо, линия - семейство, площадь - народ, трехмерная фигура, или геометрическое тело - раса, но вполне действительное, физическое тело - только человечество. Нельзя отрицать действительность составных частей, но лишь в связи их с целым, - отдельно взятые они лишь абстракции»¹⁰.

     Человек всегда живет в обществе, способ его физического существования, характер удовлетворения потребностей, формы общежития и особенности духовного мира формируются совместной деятельностью и общением людей. Но в какой мере все же можно перенести на человека и человечество аналогию «часть - целое»? По отношению к живому организму тут проще: каждый орган, каждая клетка есть лишь часть, она не может быть самостоятельно сущим (субстанцией) вне целого. Можно ли, однако, считать человека «органом» или «клеткой» человечества - не метафорически, а буквально? Не ждет ли в конце этой цепи рассуждений хорошо известная метафора «винтика»? Ведь печально знаменитый «человек-винтик» - продукт такого же понимания целого и части, какое мы встречаем у Соловьева и Конта. «Тело не слагается из точек, линий, фигур, а уже предполагается ими, - пишет Соловьев, - человечество не слагается из лиц, семей, народов, а предполагается ими»¹¹.

     Философ видит в человечестве в буквальном смысле индивидуум, субстанцию, единое живое существо, более того - личность, точнее, высшую из личностей, или Сверх Личность. «Ясно, - резюмирует он, - что речь идет не о понятии, а о существе, - совершенно действительном, и если не совсем личном, в смысле эмпирической человеческой особы, то еще менее безличном. Чтобы сказать одним словом, это существо - сверхличное, а лучше сказать это двумя словами: Великое Существо не есть олицетворенный принцип, а Принципиальное Лицо, или Лицо-Принцип, не олицетворенная идея, а Лицо-Идея»¹². Соловьеву представляется совсем не случайным, что Конт видит в человечестве существо женственное, - тут, по его мнению, не просто метафора, а великое прозрение: как «Принципиальное Лицо» человечество, согласно русскому философу, есть София, которую русское религиозное сознание воплотило в образ-икону Софии Премудрости Божией и которая «то сближается с Христом, то с Богородицею, тем самым не допуская полного отождествления ни с Ним, ни с Нею...».

     К сожалению, здесь нет возможности  рассмотреть тему Софии, одну из центральных в творчестве Соловьева, к тому же тесно связанную с проблемой человечества как единого Существа. Отметим лишь, что коль скоро прерогатива быть личностью, Лицом, переходит к человечеству, то отдельный индивид - хочет того наш философ или нет - этой прерогативы лишается. Но наш философ этого хочет. И чтобы доказать, что право быть самостоятельной субстанцией отнимается у единичного человека справедливо. В. Соловьев в своей большой последней работе «Теоретическая философия» предпринимает основательную критику идеи «субстанциальности Я». Критический пафос работы направлен против Декарта, искавшего самое очевидное и достоверное положение, чтобы на нем возвести систему истинного знания. Такое положение Декарт, как известно, нашел в формуле: «мыслю, следовательно, существую».

     Эта картезианская формула неоднократно подвергалась критике - и, прежде всего из-за того субъективизма, который наложил свою печать на европейскую мысль нового времени. Однако критика Соловьева имеет специфический аспект: он отвергает Декартово решение, потому что французский философ не просто исходит из сознания как факта, как эмпирической (психологической) данности, наличия определенных ощущений, представлений, желаний, то есть потока сознания, но потому, что Декарт ставит вопрос: чье это сознание? Кто тот субъект, то реальное сущее, та субстанция, которой этот поток принадлежит? «В житейском обиходе, - иронизирует Соловьев, - можно не задумываясь спрашивать: чей кафтан? или чьи калоши? Но по какому праву можем мы спрашивать в философии: чье сознание? - тем самым, предполагая подлинное присутствие разных кто, которым нужно отдать сознание в частную или общинную собственность? Самый вопрос есть лишь философски-недопустимое выражение догматической уверенности в безотносительном и самотождественном бытии единичных существ. Но именно эта-то уверенность и требует проверки и оправдания через непреложные логические выводы из самоочевидных данных. Такого оправдания не найдено для нее ни в Декартовой презумпции cogito ergo sum, ни в Лейбницевой гипотезе монад, ни в Мэн де Бирановых указаниях на активные элементы сознания».

     Оба сочинения Соловьева, на которых  я здесь остановилась, - «Идея  человечества у Августа Конта» и  «Теоретическая философия», - посвящены  доказательству реальности человечества и ирреальности отдельного человека. Объектом критики каждый раз оказывается персонализм - не только персонализм Декарта, Лейбница, Мэн де Бирана, Кузена, но и русских философов, в частности близкого друга Соловьева Л. М. Лопатина.

     Именно  против картезианского персонализма, а не просто субъективизма и механицизма выступает Соловьев, он саркастически подчеркивает схоластические истоки картезианского когито и полемизирует с Виктором Кузеном, акцентировавшим онтологическую подоплеку этого когито. «Всего курьезнее решается вопрос позднейшим издателями благоговейным комментатором Декарта, известным Виктором Кузеном. Знаменитый принцип cogito ergo sum есть утверждение личного существования... Декарт «знает умственный прием... открывающий нам личное существование и он описывает этот прием так же и еще более точно, чем какой-либо из его противников...».¹³

Духовное  развитие человека и  становление идеального общества

     Если  бы наша жизнь, рассуждает Вл. Соловьёв в работе «Философские начала цельного знания», характеризовалась состоянием всеобщего блаженства, то человек не задавался бы вопросом о цели собственного существования, поскольку в данном случае цель и существование полностью совпадают. Но жизнь полна всякого рода мучений, невзгод, разочарований, и человек, стремясь преодолеть подобное состояние, должен стремиться к какой-нибудь счастливой цели. В противном случае, если нет безусловной цели развития, человечество развиваться не сможет.

       Мысль Соловьева, прежде всего, связывает стремление человека к цели, сам процесс целеосуществления с понятием абсолюта, являющегося важнейшим для формирования любой образовательной парадигмы. С точки зрения религиозной, абсолют внеположен человеку и служит образцом, совершенным идеалом человеческих устремлений, совершенным критерием истины, добра и красоты, соотносясь с которым человеческое сознание получает надежные нравственные опоры в своем становлении и развитии. Абсолют же секулярного мировидения, заключенный пределами конечного человеческого существа, задает иной ракурс самосознания человека и самоопределения человечества. Это иное мироощущение не опирается в своих жизненных ценностях и ориентациях ни на что внешнее, существующее помимо как отдельного человека, так и человеческого сообщества. Оно основывается на безусловном признании исключительной человеческой феноменальности, самодостаточности.

       Поиски абсолютного в себе разрушают основания человеческой нравственности, приводят к крайнему индивидуализму, развивают антиальтруистические устремления и нивелируют взаимовлияния человека и общества. В этих условиях цель человеческого существования смещается на самого человека, не имея строгих константных критериев, теряет четкие и стройные очертания, становится расплывчатой, аморфной и утрачивает свое назначение именно как цель, к которой стремится жизнь. В свою очередь утрата ясно поставленной цели означает для человека и человечества остановку в прогрессивном движении, духовном развитии, а значит и в образовании. С этим, надо полагать, согласился бы и Вл. Соловьёв, утверждая, что человек никогда не может удовлетвориться никакими навсегда данными границами, не желая быть рабом никакой ограниченности.

       Однако учение Соловьёва об абсолюте весьма своеобразно, оно далеко не исчерпывается простым отнесением абсолюта в сферу трансцендентного бытия, что задает и определенное видение интересующей нас темы — проблемы духовного развития человечества. По мнению Соловьёва, наряду с Богом абсолютом является и космос, хотя статус его иной, это «абсолютное становящееся» бытие. Человек как раз находится между двумя абсолютными началами бытия, и соответственно, между двумя ценностными пределами — добром и злом. Условием же достижения божественного добра является мировое единство, явленное в жизни человека, особенно в истории человечества. Характерна в этом смысле эволюция взглядов Соловьёва на человека. От понимания его безусловности, имеющей свои корни не только в Боге, но и в себе, к утверждениям о приоритете сверхличной сферы, о ничтожности человека, существующего вне безусловной Истины. И в этом моменте учение Соловьёва созвучно идеям русской религиозной философии о том, что все значимое в нашей культуре и жизни обретает подлинный смысл только через соединение человека с подлинной (абсолютной) реальностью, которая носит духовный характер. В противном случае, не являясь сопричастным миру (природному, социальному, культурному, трансцендентному) человек не достигает собственной полноты и свободы. В этом контексте уместно вспомнить о том, что образование и образ — слова от одного корня. Образование — процесс развития и саморазвития личности, связанный с овладением социально значимым опытом человечества, воплощенным в знаниях, умениях, творческой деятельности и эмоционально-ценностном отношении к миру, процесс приближения к совершенному Образу. Душа человека постоянно находится в поиске вечного, абсолютного, а Образ Божий выражает это динамическое начало человеческого существа.

       Итак, целью человеческого существования, по Вл. Соловьёву, является «образование всецелой общечеловеческой организации в форме цельного творчества, или свободной теургии, цельного знания или свободной теософии и цельного общества, или свободной теократии»¹⁴. Поскольку целью развития человечества является незыблемая полнота и взаимное проникновение материальных и духовных сил, то эта цель человечества именуется особым образом. Для Соловьёва этим термином является церковь. Под термином «церковь» понимается некая всеобщая целостность и всеохватность бытия, или всеединства, но только в таком идеальном состоянии, когда уже преодолеваются все несовершенства жизни, и человек приобщается к идеальному состоянию, когда через внутреннее усвоение и развитие божественного начала происходит постепенное одухотворение человека.