Современные этические теории

    Сострадание и любовь к ближнему есть лишь оборотная сторона болезненной ненависти к себе, ибо эти и другие добродетели явно вредны самому их обладателю, а полезны и поэтому лицемерно восхваляемы они его конкурентами, стремящимися с их помощью связать их обладателя. Поэтому, заключает Ницше, «если у тебя есть добродетель, значит, ты ее жертва!».

    Кроме того, посредством милосердия и сострадания  христианская мораль искусственно поддерживает слишком многое из того, что должно было бы погибнуть и дать дорогу более властным проявлениям жизни.

    Существенным  в морали является, по Ницше, одно - что она всегда есть «долгий гнет» и проявление стадного инстинкта в отдельном человеке.

    И хотя религия и проповедуемая ею мораль являются необходимыми и полезными для подавляющей массы, для стада, для людей сильных и независимых, представляющих господствующую расу, все это становится лишним. Тем не менее, они могут пользоваться этим лишним средством своего господства над стадом, чтобы лучше принудить его к повиновению, не делаясь сами пленниками убогой морали. Ибо наряду с этой убогой моралью, требующей принесения человека в жертву Богу, есть и другие высшие «морали», в которых в жертву приносится сам Бог!

    «Мы должны освободиться от морали, чтобы  уметь морально жить!» — восклицает Ницше, провозглашая необходимость переоценки «вечных ценностей», отказа от морали рабов и восстановления прав жизни. Это доступно только для повелителей, сильных и свободных умов, держателей несокрушимой воли, владеющих собственным мерилом ценностей и назначающих себе меру уважения и презрения к другим. Это подлинные аристократы духа, которые не ищут единомыслия с другими, сохраняют «пафос дистанции» и привычку «смотреть свысока». Они сохраняют независимость от догм обыденной морали, свободны от ее пут и испытывают отвращение ко всей моральной болтовне о долге, самоотверженности, святости, ибо сами полагают себе свои законы. 

    Эта мораль тоже имеет определенные обязанности, но только по отношению к себе подобным и равным, по отношению же к существам низшего ранга «можно поступать по благоусмотрению... находясь по ту сторону добра и зла». «В каждом поступке высшего человека, - презрительно бросает Ницше в сторону рядового обывателя, - ваш нравственный закон стократ нарушен».

    Ницше легко и оригинально разделывается  с проблемой «свободы воли», которой мучилась предшествующая этика. Всякая воля есть проявление инстинктов жизни, и в этом смысле она не свободна и не разумна. Нужно говорить не о свободной и несвободной воле, а о сильной, которая властвует и повелевает и берет на себя ответственность, и слабой воле, которая лишь подчиняется и исполняет. Первая свободна в той степени, в какой сильна, а вторая - несвободна в том же смысле.

    Поэтому мораль свободы и достоинства  существует только для высших людей, а для прочих доступна лишь рабская  мораль самоотречения и аскетизма, в которой ослабленные инстинкты  жизни разряжаются не во вне, а во внутрь человеческой души агрессией саморазрушения.

    С этих же позиций разделывался Ницше  с «научным» гуманизмом социалистов и демократов. «Фанатики братства», как он их назвал, так же, как и христианская мораль, игнорируют законы природы, стремясь ликвидировать эксплуатацию, преодолеть природное неравенство людей и навязать им «общее стадное счастье зеленых пастбищ». Это неизбежно будет приводить к одинаковому результату — ослаблению и деградации человечества, ибо человек всегда развивается в борьбе и соперничестве, а неравенство и эксплуатация есть необходимое условие жизни.

    В морали социалистического общества воля Бога заменяется выводимой из истории общественной пользой и общим благом, на страже которого ставится государство. При этом интересы отдельного человека ничего не значат, почему Ницше рассматривает социализм как младшего брата деспотизма, при котором государство стремится превратить человека из личности в орган коллектива. Человек, естественно, этому пытается противиться, и тогда обязательным средством насаждения верноподданнических чувств, сознания и покорности поступков становится государственный терроризм.

    В такой морали все, что выделяет и  возвышает отдельную личность над общим уровнем, всех страшит, всеми осуждается и подлежит наказанию. Государство проводит уравнительную политику, нивелируя всех, естественно, по низшему уровню, вследствие чего демократическая форма правления есть, по Ницше, форма измельчания и обесценивания человека и низведения его на уровень посредственности.

    Таким образом, философия Ницше явилась  своего рода откровением и ушатом холодной воды для традиционной классической этики, ориентированной на гуманистические идеалы и прогресс разума. Его идея о том, что «не существует никакой предустановленной гармонии между споспешествованием истине и благом человечества», стала одной из центральных в философии ценностей в XX века.

    Своей «философией жизни» он страстно стремился  разрушить представления о человеке как «твари», как об объекте и  средстве для достижения чуждых ему  целей и помочь самосозиданию  в нем «творца», свободного деятеля. Ницше старался преодолеть представление о морали как объективной системе понуждений, норм и запретов, не зависящих от человека, отчужденных от него и подавляющих его, и представить ее как сферу свободы. 

    Своим творчеством он защищал жизненную силу и ценность индивидуализма, с которым связывал новое понимание гуманизма, однако с неизбежностью приходя на этом пути к абсолютизации субъективизма и относительности моральных ценностей, к противопоставлению аристократической морали («все позволено») и морали низших существ.

    Ницше сумел теоретически предвидеть и  выразить существенные характеристики моральной практики социалистического  переустройства общества, но не увидел внутреннего родства своего «нового  порядка» с тоталитарными общественными системами. Ибо права и свободы морали, избранных у Ницше компенсировались бесправием и безжалостным подавлением плебеев. Мораль «сверхчеловеков» оказалась сверхчеловеческой моралью, свободной от моральных обязанностей перед человечеством и пронизанной презрением к общечеловеческим ценностям.

    Неудовлетворенность состоянием этики на фоне успехов  естественных и точных наук, развития научной методологии, опирающейся на описания, систематизацию фактов, постановку опытов и построение теорий на основе принципов и правил логики, привела в XX веке к кардинальному повороту в развитии этики. Этика обратилась к логическим и методологическим основаниям собственного знания и занялась вопросом о том, каким образом вообще строятся этические теории и в каком смысле они могут претендовать на статус научности. Стремление к преодолению «дурного плюрализма» этических теорий, проистекающего из спекулятивной природы философских рассуждений о человеческом поведении, о его стремлениях и ценностях, его «сущности» и из забвения основных принципов подлинно научной методологии, привело этику к превращению из «практической философии» в метаэтику.

    Это название означало, что этика стала  рассматриваться как метатеория, то есть теория о теории, о том, почему и каким образом строятся этические теории и почему они не в состоянии прийти к общезначимым выводам. Это означало сознательный отказ от исследования явлений нравственной жизни и поведения человека, по крайней мере, до уяснения природы этического знания и возможностей этики соответствовать общим принципам научности.

    Метаэтика базировалась на методологии неопозитивизма, стремящегося очистить философию от метафизических спекуляций о том, что не может быть предметом научного познания, и рассматривающего ее не как теорию о мире, а лишь как метод рассуждений.

    Метаэтика не возражала против существования  этических теорий о моральных ценностях и идеалах, выводимых из природы человека, воли Бога, абсолютных идей или даже мистической исторической необходимости, с соответствующими практическими, то есть нормативными, выводами, но она решительно возражала, чтобы эти теории претендовали на авторитет научного знания, на объективную истинность. Понимая истинность как соответствие теоретических суждений фактическому положению дел, метаэтика ставила задачу проанализировать природу этических и моральных суждений, прежде чем приписывать им истинность и требовать их выполнения.

    На  этом пути она практически самоустранилась  от познания природы морали, обоснования  ее ценностей и идеалов и свелась к анализу моральных суждений и оценок, выраженных в языке, - к анализу языка морали.

    Этим  она сильно разочаровала тех, кто  ждал и требовал от этики именно решения нравственных проблем, получения определенных ответов на вопросы, как нужно жить, что делать, в чем смысл жизни человека, если он есть, и тому подобные, не понимая, что научных ответов на них, то есть общих для всех и единственно верных, просто с точки зрения научной этики - метаэтики не существует.

    Начало  метаэтики связывают с творчеством Дж. Мура, которому приписывают заслугу разоблачения «натуралистической ошибки» всей предшествующей этики, обусловившей ее научную несостоятельность.

    В автобиографии Мур сам признает, что мотивом его деятельности было не стремление добавить к многочисленным теориям о поведении человека и его счастье еще одну, а скорее недоумение по поводу наговоренного и написанного другими философами, стремящимися осчастливить человечество, которое, тем не менее, продолжает жить так, как будто бы эти теории не имеют к нему отношения. При этом Мур еще не отрицал возможности существования нормативной этики, объективности существования моральных ценностей, требуя лишь, чтобы научная этика осознавала каждый свой шаг на пути к их постижению и избегала ошибок. 

    Самой главной, коренной ошибкой всей предшествующей этики он посчитал неправомерное отождествление моральной ценности, добра как оно есть само по себе, с объективными свойствами существующей действительности - естественной или сверхъестественной, «сверхчувственной», метафизической реальности. Первые из них он назвал натуралистической этикой, которая определяет понятие добра через соотнесенность его с явлениями и свойствами естественного мира, а вторые - метафизической этикой, определяющей добро через указание на сверхчувственную, не данную в чувственном опыте реальность.

    Разновидностями натуралистической этики является этика гедонизма, утилитаризма, эволюционизма и все прочие, выводящие ценность и обязательность добра из естественных проявлений человека, которые можно выявить на опыте.

    Разновидностями метафизической этики являются религиозные концепции добра и долга и спекулятивные философские доктрины, игнорирующие опытное научное познание и умозрительным способом проникающие в сверхчувственную реальность, увлеченно описывающие устройство «мира идей», «саморазвертывание абсолютной идеи» или даже вскрывающие ни в каком опыте не данную мистическую «историческую необходимость», которую нельзя ни увидеть, ни пощупать. Сам Мур не доводил рассуждения до таких выводов, но они с неизбежностью следовали из его концепции.

    Понятно, что метафизическая этика никаким  образом не может претендовать на научность, ибо всегда, прежде всего, опирается на разгоряченную фантазию своих создателей, не допускающую никакой опытной проверки. Однако мысль Мура глубже. Он считает, что даже если бы существовали опытные средства познания сверхопытной реальности, метафизическая этика лишь разделила бы судьбу натуралистической этики, впадающей в пресловутую «натуралистическую ошибку», определяющую добро через указание на какие-то явления и свойства действительности, которые человек ценит, к чему стремится, но которые вовсе не являются сами по себе добром. Здесь происходит ошибочная инверсия в сознании - из распространенных представлений, что удовольствие, польза, здоровье, богатство, слава, деньги и есть нечто желанное и ценное, а поэтому является для субъекта добром, этика переворачивает суждение и делает заключение, что добро - это удовольствие, польза, здоровье, богатство, деньги.

    Очевидно, что таким образом определяемое добро все больше начинает напоминать то анекдотическое добро, про которое  было сказано в одной эпитафии: «Здесь покоится человек, который испытывал непреодолимую тягу к добру, особенно — чужому!»

    Действительно, как только в результате подобной процедуры человек отождествит добро с какой-то вещью или свойством действительности и ринется его преследовать, о морали уже говорить не придется, все средства окажутся оправданными, и добро легко обернется злом.

Даже  такая ценность, как здоровье, которая на первый взгляд кажется абсолютным благом, нельзя, по Муру, отождествить с моральным добром, ибо здоровье характеризует лишь нормальное и энергичное состояние организма, но не направление его деятельности. И далеко не все нормальное является добром, так что бывают случаи, когда во имя идеалов добра приходится жертвовать не только здоровьем, но даже жизнью.

    Например, эволюционная этика совершает натуралистическую ошибку, когда пытается на основании наличия в природе установленного опытным путем эволюционного процесса вывести объективные критерии добра из развития природы, отождествив его с «усилением жизни», «распространением жизни вширь и вглубь», «улучшением приспособляемости к выживанию».

    Но  «выживание сильнейшего не означает, как кто-то может подумать, что выживает тот, кто лучше приспособлен к достижению хороших целей». Ибо в природе нет целей, а эволюционная теория лишь устанавливает, какие причины вызывают такие-то следствия, и «являются ли они добром или злом - судить об этом данная теория не претендует».