Жизненный и творческий путь Фредерика Шопена

  В начале 1829 года после окончания Главной  школы музыки Шопен с несколькими  друзьями выехал из Варшавы, направляясь  в Вену.

  Рекомендательные  письма от Эльснера к представителям музыкального мира Вены помогли молодому пианисту войти в артистические круги города и возбудить своей игрой живейший интерес. По собственным словам Шопена, его принимали как виртуоза первого ранга, ставили рядом с Мошелесом, Герцем, Калькбреннером - наиболее популярными пианистами первых десятилетий XIX века.

  Побуждаемый новыми венскими друзьями, Шопен решает объявить свой концерт. 11 августа в  императорском оперном театре состоялась музыкальная «академия», на которой  он выступил с Вариациями op. 2, импровизациями на тему из оперы французского композитора Буальдье «Белая дама» и на польскую тему «Хмель». Об этом концерте Шопен сообщает родным в Варшаву: «Когда я появился на сцене, меня встретили аплодисментами, и после исполнения каждой вариации были такие аплодисменты, что я не слышал tutti оркестра. После окончания так аплодировали, что мне пришлось выйти второй раз и поклониться». На долю импровизаций выпал еще больший успех. «...Хмель, - пишет Шопен, - ...наэлектризовал непривычную к таким мотивам публику. Мои партерные шпионы уверяют, что на скамейках прямо подпрыгивали».

  Второй  концерт, который Шопен дал через  неделю, прошел с еще большим успехом. В благожелательной рецензии после  второго концерта говорилось: «Это молодой человек, который идет своим  путем и достигает успехов  на этом пути, несмотря на то, что его приемы и манера игры, так же как и приемы письма, значительно отличаются от общепринятых форм концертантов. Отличие это заключается в том, что стремление создавать музыку заметно преобладает у него над стремлением нравиться...».

  На  обратом пути из Вены Шопен побывал  в Праге и Дрездене. Окрыленный артистическими победами, освеженный впечатлениями интересного путешествия, Шопен в начале сентября вернулся в Варшаву.

  Посещение различных музыкальных собраний, встречи с друзьями, поездки за пределы Варшавы проходили на фоне упорного творческого труда. Примерно за од, который отделяет первое посещение Вены от второго и окончательного отъезда, появляется немало новых сочинений: кроме фортепианных миниатюр завершена работа над концертом f-moll, начат и закончен концерт e-moll.

  Признание выдающегося дарования Шопена не только на родине, но и за ее пределами  укрепляло в нем самом, в кругу  его родных и близких мысль  о необходимости длительного  пребывания за границей для дальнейшего  совершенствования. Намечается поездка опять в Вену, оттуда в Италию, затем в Париж. В марте 1830 года, перед отъездом, Шопен дал в Варшаве два публичных концерта. В отзывах единодушно отмечался национальный колорит шопеновской музыки, а в одной из рецензий была высказана пророческая мысль, что подобно тому, как немцы Моцартом, так когда-нибудь поляки будут гордиться Шопеном. Как бы суммируя мнение передовой общественности, Мауриций Мохнацкий поместил в газете «Курьер польский» статью, в которой писал: «Земля, которая призвала к жизни этого артиста своими песнями, воздействовала на его музыкальный облик, что сказывается иногда в его творчестве: многие звуки кажутся живым отражением нашей родимой гармонии.

  Для того, чтобы изысканность игры и  гениальность творца слить воедино с чарующей простотой наших народных песен, столь искусно воспринятой Шопеном, нужно было обладать особым чутьем, постичь музыку наших полей и лесов, вслушиваться в песни польского крестьянина».

  Ничто внешнее, казалось бы, не задерживало  Шопена в Варшаве, тем не менее из месяца в месяц он откладывал день отъезда. Он чувствовал и понимал, что надвигалось нечто серьезное и тревожащее. В накаленной политической атмосфере Польши назревали важные события: оживилась деятельность польских патриотов, готовивших восстание против царизма, одновременно усилились репрессии полицейских властей. В этой опасной обстановке Шопену трудно было оставить родину, родных, близких. Угнетенный мрачными предчувствиями, он делится ими со своим другом Титусом Войцеховским: «...нет у меня сил назначить день [отъезда]; мне представляется, что я уезжаю, чтобы навсегда забыть о доме; мне представляется, что я уезжаю, чтобы умереть, - а как, должно быть, горько умирать на чужбине, не там, где жил. Как ужасно мне будет видеть у смертного ложа вместо родных равнодушного врача или слугу».

  Все же день отъезда приближался. 11 октября  состоялся прощальный концерт, на котором  Шопен исполнил Фантазию на польские темы и новый концерт e-moll. И только спустя три недели, 2 ноября Шопен решился покинуть Варшаву. Накануне, на вечере, устроенном друзьями, Шопену преподнесли серебряный кубок с польской  землей; его он должен был хранить в знак верности своей родине.

  В конце ноября 1830 года вместе со своим  другом Титусом Войцеховским Шопен  вторично приехал в Вену.

  Но  теперь пребывание его в этом городе омрачает тень драматических событий, разыгравшихся в Польше. Как только весть о восстании долетела до приятелей, Войцеховский тут же собрался в обратный путь. С трудом поддался Шопен уговорам друзей и письменным настояниям отца в Вене и служить родине своим искусством. Но мучительные колебания, тревога за участь дорогих людей не оставляли его. Свое душевное состояние он поверяет самым испытанным товарищам детства и юности. Яну Матушиньскому он пишет: «Если бы не то, что отцу и без того тяжко, я бы немедленно вернулся. Я проклинаю час своего отъезда, и Ты, зная мои дела, должен согласиться, что с отъездом Титуса слишком много сразу свалилось на меня. Все эти обеды, вечера, концерты, танцы, которыми я сыт по горло, надоели мне: так мне тут тоскливо, глухо, мрачно. Я люблю все это, но не при таких жестоких обстоятельствах. Я не могу поступать, как мне хочется, а должен наряжаться, завиваться, обуваться; в гостиных притворяюсь спокойным, а вернувшись домой, бушую на фортепиано».

  К беспокойству за судьбу близких примешивались  обстоятельства, ущемлявшие национальную гордость Шопена. Шопену не раз приходилось  быть бессильным свидетелем оскорбительных выпадов, насмешек над своими соотечественниками. Австрийский меттерниховский режим - один из самых реакционных, и неудивительно, что официальные власти, аристократические круги, монархически настроенное зажиточное бюргерство с подозрением и опаской относилось к полякам. Неблагоприятная политическая ситуация косвенно отразилась и на собственном положении Шопена, больно его уязвила. В письме к Ю. Эльснеру он сообщает: «...мне следовало написать Вам сразу же по моем прибытии в Вену. Но я все медлил... потому, что ждал, когда буду в состоянии сообщить вам о себе что-либо определенное. Однако с того дня, как я узнал о событиях 29 ноября, и до настоящего времени я не испытывал ничего, кроме щемящей тревоги и тоски; и Мальфатти (известный врач, любитель музыки, друг Бетховена) напрасно старается меня убедить, что каждый артист - космополит. Если даже это так, то как артист я еще в колыбели, а как поляк уже начал третий десяток... я до сих пор не думал об устройстве концерта. Потому что теперь мне во всех отношениях предстоят большие трудности... события в Варшаве, быть может, настолько изменили в неблагоприятную сторону мое положение, насколько в Париже они могли бы ему содействовать».

  Шопен правильно оценивал создавшуюся  обстановку. Прежняя заинтересованность молодым талантом сменилась холодной учтивостью и равнодушием. Поведение влиятельных музыкантов - безразличие одних, боязнь конкуренции со стороны других - не оставляло места иллюзиям. Шопену не удалось прийти к соглашению с издателями, как не удалось добиться организации своих концертов. Только в апреле 1831 года он в числе других музыкантов принял участие в публичном концерте, а в июне того же года исполнил концерт e-moll на одной из музыкальных академий.

  О музыкальных вкусах венцев с обидой и нескрываемым раздражением Шопен  пишет в Варшаву своему бывшему  учителю: «Они здесь вальсы называют сочинениями! а Штрауса и Линнера, которые играют им для танцев, - капельмейстерами». И добавляет: «Из этого все же не следует, что все тут так думают: напротив, почти все над этим смеются, но все-таки печатают только вальсы».

  Шопен решает ехать в Париж. Но не просто было поляку получить визу на въезд во Францию. После долгих хлопот удалось добиться паспорта в Лондон «проездом через Париж».

  20 июля со своим приятелем поляком  Кумельским он выехал из Вены, направляясь через Мюнхен и  Штутгарт в Париж.

  Тем временем революционные события  в Польше принимали все более  катастрофический оборот, и в начале сентября 1831 года восставшая Варшава  пала под натиском русских войск  армии Паскевича.

  О разгроме польской революции и сдаче  Варшавы Шопен узнал, находясь в Штутгарте. Страницы его дневника, его письма полны самого бурного и мрачного отчаяния. Боль, тревога, гнев находят выход в его творчестве, рождая произведения, в которых драматизм шопеновского гения впервые раскрылся во всей своей глубине. Тяжелая скорбь прелюдий a-moll, неистовая патетика прелюдии d-moll, «революционный» этюд c-moll запечатлели перелом, происшедший в творческом сознании Шопена. Мечтательная юношеская лиричность отступила перед трагизмом новых образов. Тема Родины отныне становится ведущей творческой темой Шопена.

  Польская  революция как бы проложил некую  грань между двумя большими периодами  творческой биографии Шопена. Варшава - безоблачная юность, окрыленность, радужные надежды. Париж - быстро растущие духовная зрелость, мастерство, завоевание вершин композиторского искусства, жизнь со всеми ее драматическими контрастами.

  Крушение  революции в Польше, последовавшие  гонения и реакция навсегда отрезали Шопену путь на родину. Осенью 1831 года он приехал в Париж, где оставался  до конца своих дней. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

  3. Период творческой зрелости 

  3.1. Шопен в Париже 

  В период между двумя революциями 1830 и 1848 годов Париж живет в  особом лихорадочном напряжении. Июльская монархия, установившая господство крупной  буржуазии, празднует свою победу, о непрочности которой то и дело напоминают грозные выступления пролетариата, брожение в массах мелкой буржуазии, оппозиция со стороны демократической интеллигенции.

  Власть  банкиров принесла бешеную погоню за наживой, разложение общественной морали и нравов, придавала специфический характер всему строю общественной жизни. В наступившем царстве лавочников все служило предметом торговли: честь и талант, красота и невинность. Удачная биржевая сделка или торговая спекуляция могли превратить темного дельца и авантюриста в «уважаемого» финансиста, а продажная пресса - сделать модным и, следовательно, богатым ловкого виртуоза.

  Но  одновременно Париж - крупнейший центр  западноевропейской цивилизации и  культуры. В этом «городе революции» с его возбужденным пульсом и кипением политических страстей, с относительной, в сравнении с большинством государств Европы, свободой создавалось искусство большой силы и значения. Мир литературы был представлен именами выдающихся писателей: Бальзака, Стендаля, Гюго, Мериме, Жорж Санд, Мюссе и многих других. В живописи выдвинулся ряд талантливых художников. Крупнейший из них - Эжен Делакруа - сделался другом Шопена.

  Париж становится местом паломничества свободомыслящей  интеллигенции всех стран. Туда устремляются артисты и писатели, художники и музыканты. Многие оседают надолго, некоторые обретают в Париже вторую родину и содействуют блеску парижской культуры. Не в меньшей мере, чем отечественным, Париж обязан своей славой иноземным художникам - Гейне и Мицкевичу, Листу и Шопену.

  Большого размаха достигает музыкальное искусство Парижа в 30 - 40-х годах. Наряду с французскими светилами оперно-театрального искусства - Обером, Галеви, симфонистом-новатором Берлиозом блистают Россини, Мейербер, Беллини, Доницетти. Бесконечна вереница прославленных оперных певцов, приезжающих на гастроли и ангажированных постоянно: Паста и Рубини, Малибран, Нурри, Виардо, Лаблаш и другие. Плеяду выдающихся виртуозов-пианистов возглавляют Калькбреннер, Герц, Тальберг, Лист; ореол сенсации окружает концерты Паганини.

  Но  было и нечто снижавшее художественно-эстетическую ценность музыкального искусства, расцветшего  в эту пору на парижской почве. Ошеломляющие эффекты и великолепие  оперных постановок подчас лишь прикрывали пустоту самой музыки; коммерческие интересы создавали нездоровую шумиху вокруг эстрады, часто превращая ее в место состязаний виртуозов всех мастей и рангов.

  Шопену  было немногим более двадцати лет, когда  он приехал в Париж. Вырванный  из патриархальной семейной обстановки, лишенный привычной дружественной среды, он сразу попал в водоворот парижской жизни. Но крепость моральных устоев, проницательность и острота ума помогли молодому музыканту разглядеть за обманчивой привлекательностью картину резких социальных противоречий. Проходит всего два с небольшим месяца со дня приезда, и Шопен делится своими первыми впечатлениями: «Я добрался сюда довольно благополучно (но дорого) - и доволен тем, что здесь нашел; здесь первые в мире музыканты и первая в мире опера. Я знаком с Россини - Керубини, Паэром и т.д. и т.д. ... Однако я ничего Тебе не написал о впечатлении, которое произвел на меня после Штутгарта и Страсбурга этот большой город. Здесь величайшая роскошь, величайшее свинство, величайшая добродетель, величайшая порочность... крика, гама, грохота и грязи больше, чем можешь себе вообразить. В этом муравейнике теряешься, и это удобно в том смысле, что никто не интересуется тем, как кто живет». В другом письме, написанном вскоре после этого, трезвость суждений и оценок еще определеннее. «Сколько перемен, сколько бедствий... меня ветер загнал сюда... Париж - это все что хочешь: можешь веселиться, скучать, смеяться, плакать, делать все, что Тебе угодно, и никто на Тебя не взглянет, потому что здесь тысячи делающих то же, что и Ты, - и каждый по-своему. Я не знаю, есть ли где-нибудь больше пианистов, чем в Париже, не знаю, есть ли где-нибудь больше ослов и больше виртуозов, чем тут». С восторгом и вместе с нескрываемой иронией описывая в этом же письме исполнение «Севильского цирюльника», невообразимую роскошь постановок опер Мейербаха, Шопен замечает: «Однако Ты должен знать, что я не одурел и не намерен быть одураченным».