Работа А.С. Пушкина над «Станционным смотрителем»

Мы  видим, что  приметы, отмеченные  Петруниной  при  анализе  первого  фрагмента, вносят в рассказ отчетливый элемент автобиографизма, сближая изображаемую среду и обстоятельства с реальными приметами пушкинского лета 1828 г. Интересно  то,  что  в  дальнейшем А.С.Пушкин  отказывается  от бытописательной точности раннего наброска. Здесь  мы  наблюдаем  первый  поворот  мысли  автора. Замысел  его  кардинально  меняется  в пользу повествования иного типа.

Петрунина пишет следующее: «Начало повести набросано в тетради ПД № 842 чернилами, причем беловая запись эпиграфа уступила место черновику, как только Пушкин приступил непосредственно к тексту главы. Работа не пошла на этот раз далее трех первых фраз. Позднее Пушкин не менее чем дважды возвращался к наброску. Сначала он приписал ниже  карандашом: «Я ненавижу etc.». Потом, снова чернилами, продолжил и подверг правке последнюю фразу отрывка. Это сочетание основного, чернильного слоя, и последующей, карандашной правки, сближает набросок первой главы повести со вторым ее фрагментом, открывающимся словами «Теперь позвольте познакомить вас с Charlotte...» и дошедшим до нас в составе той же рабочей тетради.

Таким  образом,  рассматривая  первый  набросок,  мы  можем  сделать  следующие  выводы:

1. На  раннем  этапе  написания  повести,  фрагмент  наброска  уже  близок  к  тому  зачину,  который  существует  в  окончательной  редакции.
2. Вместо  плавного  введения  читателя  в  ход  повествования,  Пушкин  выбирает  динамичную  фразу, сразу  же  вовлекающую  читателя  в  действие.
3. Последние  слова  отрывка  вводят  тему  карточной  игры,  и  мы  понимаем,  что  дальнейший  замысел  будет  связан  именно  с  карточной  игрой.
4. Первый  набросок  имеет  отчетливые  черты  автобиографизма.
5. Пушкин  отказывается  от   бытоописательности, кардинально  меняя  стиль  повествования.

Обратимся  ко  второму  наброску. Этот  набросок  в  большей  степени  раскрывает  замысел  автора   и  помогает  нам  понять,  в  каком  направлении  двигалась  авторская  мысль.

Он  появляется  в  тетради 2373. Здесь  появляется  Герман. Интересно  то, что  герой стремится не к Лизавете Ивановне, а к некой Шарлотте Миллер (стоит  отметить, что “немецкий колорит” в черновике, выражен  ярче, чем в окончательном тексте):

«Теперь позвольте мне покороче познакомить вас с Charlotte.

В одной из etc.

Отец ее был некогда купцом второй гильдии, потом аптекарем, потом директором пансиона, наконец корректором в типографии, и умер, оставя жене кое-какие долги и довольно полное собрание бабочек и насекомых. Он был человек добрый и имел много основательных сведений, которые ни к чему хорошему его не привели. Вдова его, продав лавочнику рукописи, расплатилась с табачной лавочкою и стала кормиться с Шарлоттою трудами своих рук»24.

Мы  видим  отчетливо  обрисованную   историю  «милой немочки» Шарлотты, романической возлюбленной Германа,  однако  эта  история   не имеет соответствия в печатной редакции «Пиковой дамы». Далее   на  страницах  черновика  появляется  Герман. Тот  самый  герой,  который  войдет  в  окончательное  произведение.  Итак, Герман

“познакомился с Шарлоттой и скоро они полюбили друг друга, как только немцы могут еще любить в наше время. Но в сей день..., когда милая немочка отдернула белую занавеску окна, Герман не явился у своего васисдаса и не приветствовал ее обычной улыбкою”. 25

Мы догадываемся, что дело связано с картами, и узнаем, кстати, про Германа, что

“отец его, обрусевший немец, оставил ему после себя маленький капитал. Герман оставил его в ломбарде, не касаясь и процентов, и жил одним жалованьем. Герман был твердо etc”26.

На этом месте черновик обрывается, а сбоку набросаны и зачеркнуты подсчеты:

Здесь    видим,  как Пушкин высчитывает, какой  капитал дать Герману, чтобы он трижды поставил “на тройку, семерку и туза”: в первый раз дано 40 тысяч рублей, потом 60; в конце концов он выбрал любопытную цифру - 47 тысяч: именно такой должна быть ставка аккуратнейшего Германа: не 40 или 45, а точно 47 тысяч, все, что имеет, до копеечки. Кроме  того,  мы  наблюдаем,  что  в  замысле  уже  отчетливо  проявляется  мотив чудесной игры. 

Этот  фрагмент  завершается  словами: «Герман был твердо etc»27.

Сравнивая  два  наброска  повести,  мы  можем  сказать  следующее: если первый из набросков — свидетельство начала работы над повестью, то характер второго фрагмента говорит о том, что уже в момент создания он имел значение лишь в связи с каким-то более ранним, неизвестным ныне автографом. При небольшом размере отрывка «Теперь позвольте познакомить вас...» в нем трижды встречаются фразы, на полуслове оборванные значком «etc.». Следует  отметить,  что  такой  значок - известная исследователям пушкинских рукописей форма отсылки к другому автографу, где уже раньше сложилась начатая фраза или более крупный отрезок текста, открывающийся приведенными словами. Этот  значок  дает  нам  основание  полагать, что  за время, прошедшее между появлением в тетради ПД № 842 первого и второго черновых набросков, работа над повестью была продолжена за пределами этой тетради.

Авторские отсылки указывают на темы и предметы, которые затрагивались в исчезнувшей рукописи. Петрунина так расшифровывает их: «Первая из них, непосредственно следующая за словами «Теперь позвольте познакомить вас с Charlotte», такова: «В одной из etc.». Вряд ли будет особой ошибкой так продолжить эту фразу: «В одной из улиц Коломны стоял...»28. Возможно, далее, как считает Н.Н. Петрунина, следовало описание скромного жилища Германа, куда герой возвращался после вечера, проведенного в обществе молодых аристократов, описанных в начале первой главы. Мы  видим, что черновой набросок более четко определял социальный статус героя, подчеркивая полярные точки его социальных контактов. Интересно, что  из окончательной редакции были устранены упоминания о жизни героя на одной из окраин Петербурга и о связи его со средой столичного мещанства.

Вторая отсылка идет следом за рассказом об отце Шарлотты и отношениях между ней и Германом. Здесь читаем: «Но в сей день или справедливее etc.». 29Эти слова, как считает Петрунина, говорят о многом. Во-первых, они подтверждают свидетельство начальной фразы наброска, что о Шарлотте (пусть и бегло) упоминалось уже в предшествовавшей рукописи; во-вторых, показывают, что в отличие от окончательного текста там содержалась характеристика обычного время препровождения Германа, привычек героя, нарушенных вторжением в его жизнь анекдота о трех картах; в-третьих, дают понять, что в раннем автографе описывалось, как провел Герман день, последовавший за той ночью, когда он услышал «удивительный анекдот».

Третья отсылка, заключающая фрагмент («Герман был твердо etc.»), как  мы  видим, имеет весьма близкий аналог во второй главе печатной редакции («Будучи твердо убежден в необходимости упрочить свою независимость, Герман...»), где происхождение героя, его имущественное положение, черты характера и жизненные принципы выясняются из краткой авторской характеристики, подготавливающей рассказ о том впечатлении, которое оказал на воображение героя игрецкий анекдот. Данное совпадение между черновой и печатной редакциями показывает  повествовательную  логику,  присутствующую уже в первоначальном тексте. Из  всего  вышесказанного  делаем  следующий  вывод:  в момент возникновения фрагмент «Теперь позвольте познакомить вас...» был предназначен служить вставкой в предшествовавшую ему по времени рукопись. На это указывает  Петрунина: «И даже если первоначальная редакция этой главы состояла исключительно из психологической и социальной характеристики героя, из описания его романтической любви и бури, вызванной в его душе анекдотом о трех картах, она, безусловно, предполагала существование в рукописи первой главы, изображавшей общество светских игроков и их беседу, в ходе которой прозвучал этот анекдот»30.

 Далее  Петрунина также пишет: «Что же касается карандашной правки, возникшей в результате нового обращения Пушкина к автографам повести в тетради ПД № 842, то в ней наиболее естественно видеть след усилий, направленных на координацию и сведение воедино творческих рукописей первой редакции, а может быть, и предшествовавших перебелке ее текста. И перебелке именно ранней редакции, поскольку карандашная приписка, заключающая первый черновой фрагмент («Я ненавижу etc...»), вновь утверждает тип повествования от первого лица, от которого Пушкин отказался в дальнейшем»31. Однако, несмотря на явные приметы повести, мы  не  можем судить насколько далеко зашло на этой стадии формирование замысла в целом, и непосредственное воплощение этого замысла. Заключающий второй черновой фрагмент подсчет игры Германа указывает лишь, что сюжет повести включал мотив чудесной игры.

Также остается неясным, какую роль отводил Пушкин в это время старой графине, и была ли в качестве одного из главных персонажей ее скромная воспитанница. Мы  разделяем  мнение  Петруниной  по  поводу  того,  что  для  наилучшего  понимания  истории  создания  повести  и  ее  идейного  содержания,  необходимо   более детально  изучить  набросок  «Теперь позвольте познакомить вас...».

О.М. Гершензон  предполагал, что  этот  черновой фрагмент был свидетельством того, что на ранней ступени развития замысла Пушкин хотел  полнее  выявить контрасты характера Германа, соединявшего в себе холодный  рассудок  со скрытой  страстной  натурой.  По мысли исследователя, «в сентиментальной любви к Шарлотте раскрывалось несовершенство героя, впоследствии на глазах у читателя взорванное изнутри внезапно вспыхнувшей всепоглощающей идеей».32 Мы  можем  назвать    такое  толкование Гершензона  достаточно  односторонним, т.к. оно  основывается на узком и к тому же лишь одном из возможных прочтений чернового текста. Нельзя  не  согласиться  с  тем, что в наброске «Теперь позвольте познакомить вас...» подчеркивается  связь Германа с миром петербургских немцев. Безусловно, в отличие от героя «Пиковой дамы» герой чернового фрагмента не только унаследовал  от предков свою натуру — сентиментальную и расчетливую, трезвую и  в  то  же  время  мечтательную, — его влекут к этому миру и живые человеческие привязанности. Но вопреки интерпретации Гершензона, среда, из которой вышел Герман, получила в пушкинском наброске характеристику далеко не однозначную.

Петрунина  пишет: « Мягким юмором дышит рассказ Пушкина об отце Шарлотты и практических итогах его земного существования, склонность же к сухому расчету и аскетическому самоограничению, вместе с «маленьким капиталом» унаследованные Германом от отца, еще не служат сами по себе предметом отрицания: они не убивают в душе героя способности любить так, «как только немцы могут еще любить в наше время»33.

 Разумеется,  любовь Германа и Шарлотты сентиментальна. Но налет сентиментальности не исключает ни чистоты, ни непосредственности, ни глубины чувства. Стоит  отметить, что не случайно Пушкин назвал возлюбленную Германа именем героини «Вертера»: любовь должна была не связывать героя повести об игроке с филистерством, а скорее противопоставить ему, возвысить над ним. Обратимся к еще одному пушкинскому герою -  Ленскому. Наделенный «душою прямо геттингенской» (VI, 33)

Ах, он  любил,  как в наши  лета

Уже  не  любят,  как  одна

Безумная  душа поэта

Еще  любить осуждена.

(VI 40)

Мы  видим,  что  и  Ленский, и Герман  повести об игроке отстранены от автора: рассказ о них окрашен иронией. Но здесь  подчеркивается совсем иное. «Несовременная» страсть в известной мере сближает Германа с поэтом Ленским. «Вертеризм» Германа раннего наброска существенно отличает его от Германа «Пиковой дамы», в котором Томский угадывает «душу Мефистофеля».

Внутренняя фрагментарность наброска «Теперь позвольте познакомить вас...» не дает нам  оснований судить о том, как сказалось увлечение Германа «идеей» на его отношениях с Шарлоттой. Однако  очевидно, что Герман «Пиковой дамы» не способен к возвышенному, всепоглощающему чувству. Он мог бы просто вычеркнуть недавнюю возлюбленную из своей жизни, как он смог принести в жертву «идее» Лизавету Ивановну с ее мечтами о счастье, как он смог превратить ее душевный порыв в средство к достижению тайной цели, действуя в полном согласии со своим веком. У Германа чернового наброска мы  видим  следующее  принципиальное   отличие: он любит вопреки меркантильной эпохе. И если над его чувством может на миг возобладать страсть иного порядка, то это еще не означает, что его «идея» вступила в непримиримый конфликт с его любовью.

Б. В. Томашевский  заметил, что незадолго до начала работы Пушкина над «Пиковой дамой» во Франции была напечатана повесть О. Бальзака «Красная гостиница». Внимание ученого привлекли слова, в которых Бальзак представляет читателю рассказчика повести «Звали его Герман, как почти всех немцев, которых сочинители выводят в книгах», из  чего  Томашевский заключил, что «после этой фразы трудно предполагать бессознательное совпадение  имен»34. Это  предположение  кажется  нам  не  лишенным  оснований. Стоит  отметить, что произведения Пушкина и Бальзака обнаруживают значительно больше точек соприкосновения, причем таких, которые затрагивают существенные стороны их проблематики.

Однако при  анализе  наброска «Теперь позвольте познакомить вас...», мы  обращаем  особое  внимание  на  рассказ Бальзака о мыслях героя — чистого юноши из провинциальной французской семьи, небогатой, но честной и благородной, — в момент, когда жизнь искушает его, суля быстрое обогащение ценою тяжкого преступления. Возникает  своеобразный  парадокс: молодой человек замышляет жестокое убийство, но мотивы, которыми он руководствуется, выдают в нем доброго сына и пылкого влюбленного: «В мечтах Проспер исполнил все желания матери, купил тридцать арпанов луга, женился на девице из Бове, руки которой до тех пор не смел искать из-за разницы в состоянии. На эти сто тысяч он устроил себе блаженную жизнь и видел себя в грезах отцом семейства, богачом, уважаемым во всей округе, и, может быть, даже мэром города Бове».35