Шпаргалка по "Концепции современного естествознания"

Может ли наука при таком положении  действительно содействовать достижению взаимопонимания между народами? Она способна привести в действие громадные силы, большие, чем когда-либо имелись в распоряжении человека, но эти силы приведут к хаосу, если они не будут разумно регулироваться.

3. Тем самым я подошел к  подлинным задачам науки. Только  что описанное мною развитие, при котором открытые человеком  силы природы обращаются против  него самого, вызывая колоссальные  разрушения, несомненно, связано с  некоторыми духовными явлениями  нашего времени; о них я сейчас  и буду говорить.

Вернемся на несколько столетий назад. В конце средних веков  человечество установило, что, кроме  христианской действительности, сердцевиной  которой является божественное откровение, есть еще другая действительность, открываемая в материальном опыте, то есть «объективная» действительность, воспринимаемая нами посредством чувств или экспериментов в процессе исследования природы. Однако при этом проникновении в новую область  действительности некоторые основные формы мышления остаются неизменными. Мир состоял из вещей, находившихся в пространстве и изменявшихся во времени в соответствии с законом  причинно-следственной связи. Кроме  этого, существовала еще духовная область, то есть действительность нашей собственной  души, которая отражает внешний мир, подобно более или менее правильному  зеркалу. Хотя эта действительность Нового времени, картина которой  давалась естествознанием, и отличалась от христианской действительности, она  тем не менее изображала божественный мировой порядок, в котором люди с их делами и поступками, стояли на твердой почве и не сомневались  относительно смысла своей жизни. Мир  был бесконечен в пространстве и  времени; в известной мере он заменял  {30}  Бога или благодаря своей бесконечности становился по крайней мере символом божественного.

Но и эта картина мира была отвергнута в нашем столетии. В  той мере, в какой практическая деятельность выдвинулась на первый план в картине мира, основные формы  мышления стали терять свое значение. Даже время и пространство стали  предметом опыта и, потеряли свое символическое значение. В науке  все более и более приходили  к выводу, что наше понимание мира не может начинаться с некоторого определенного знания, что оно  не может быть построено на каком-то незыблемом основании и что все  знание, так сказать, парит над  бездонной пропастью.

Этому развитию в области науки, в жизни человека, вероятно, соответствует  всевозрастающее ощущение относительности  всех ценностей; такое ощущение, возникшее  несколько десятилетий назад, в  конце концов может легко привести к скептицизму, с его вечным вопросом отчаяния: «Зачем?» Так развивается  нигилизм, вера в ничто. С этой точки  зрения жизнь представляется бессмысленной  или в лучшем случае приключением, которое с нами случается независимо от наших действий. Наихудшей формой нигилизма, с которой мы встречаемся  в настоящее время во многих частях мира, является иллюзионистский нигилизм, как назвал его недавно Вейцзеккер, нигилизм, полный иллюзий и самообмана.

Характерной чертой любого нигилистического направления является отсутствие твердой  общей основы, которая направляла бы в каждом случае деятельность личности. В жизни отдельного человека это  проявляется в том, что человек  теряет инстинктивное чувство правильного  и ложного, иллюзорного и реального. В жизни народов это приводит к странным явлениям, когда огромные силы, собранные для достижения определенной цели, неожиданно изменяют свое направление  и в своем разрушительном действии приводят к результатам, совершенно противоположным поставленной цели. При этом люди бывают настолько ослеплены  ненавистью, что они с цинизмом наблюдают за всем этим, равнодушно пожимая плечами.

Я уже сказал, что такое изменение  воззрений людей, по-видимому, некоторым  образом связано с развитием  научного мышления. Поэтому уместно  поставить вопрос: не утратила ли и  наука своей регулирующей твердой  основы, подобно тому как ее утратили другие области жизни? Необходимо совершенно определенно и ясно подчеркнуть, что  {31} об этом не может быть и речи. Наоборот, состояние современной науки является, вероятно, самым сильным из имеющихся в нашем распоряжении аргументов в пользу более оптимистических взглядов перед лицом великих мировых проблем.

Даже в тех областях науки, в  которых, как я уже сказал, мы обнаружили, что наше знание «парит над бездонной  пропастью», достигнуто кристально ясное  и окончательное упорядочение явлений. Это упорядочение так ясно и обладает такой силой убеждения, что ученые самых различных народов и  рас воспринимают его как несомненную  основу всего дальнейшего развития мышления и познания. Конечно, в науке  также бывают ошибки, и может потребоваться  много времени, чтобы обнаружить их и исправить. Но мы можем быть совершенно уверены, что в конце  концов будет твердо установлено, что  правильно и что ложно. Это  решение не будет зависеть от веры, расы или национальности ученого; оно  будет определяться высшей силой  и будет принято всеми людьми и на все времена. Если в политической жизни людей нельзя избежать постоянной переоценки ценностей, борьбы одних  иллюзий и ложных идеалов с  другими иллюзиями и ложными  идеалами, то в науке мы в конце  концов всегда можем выяснить, что  имеем дело либо с истинным, либо с ложным. Здесь имеется не зависящая  от наших желаний высшая сила, которая  решает и судит окончательно. Существо науки, по моему мнению, составляет область чистой науки, которая не связана с практическими применениями. В ней, если можно так выразиться, чистое мышление пытается познать скрытую  гармонию мира. В этой сокровенной  области, где наука и искусство  едва ли могут разделяться, может  быть, есть место и современному человечеству, которое найдет здесь  чистую истину, не затемненную своей  идеологией и своими желаниями.

Конечно, вы можете возразить, что  эта область недоступна широким  массам народа и что поэтому она  может оказать незначительное влияние  на его поведение. Но массы и прежде никогда не имели доступа к  этой центральной области, и, может  быть, теперь народ будет удовлетворен -знанием того, что, хотя эти ворота открыты и не для каждого, тем  не менее по ту сторону ворот не может быть никакого обмана; там все решает высшая сила, а не мы. В прежние времена люди по-разному говорили об этой центральной области; они употребляли понятия «смысл» или «Бог» или прибегали к сравнению, звукам, картинам.  {32}  Имеется много путей к этому центру и в наши дни, и наука — только один из них. Однако в настоящее время, может быть, вообще нет общепринятого языка, на котором мы могли бы понятно для всех говорить об этой области; поэтому-то многие о ней ничего не знают. Но от этого существо дела не меняется; мировой порядок, как и в прежние времена, может определяться только этой областью через посредство тех людей, для которых открыт доступ в нее.

Итак, если наука должна способствовать взаимопониманию народов, то этого  она может достичь не своим  практическим значением, не благодеянием, оказываемым ею, например больным, и  не страхом, которым она вынуждает  признать политическую власть, но лишь проникновением в эту центральную  область, благодаря чему упорядочивается  мир в целом, или, может быть, просто вследствие того, что мир прекрасен. Может показаться преувеличением придавать  такое значение современной науке. Но разрешите заметить, что хотя мы и имеем основание во многих отношениях завидовать предшествующим эпохам, однако в научных достижениях, в чистом познании мира наше время  не уступает ни одной эпохе человеческой истории.

Что бы ни случилось, человечество сохранит в ближайшие десятилетия живой  интерес к познанию. Даже если этот интерес будет на некоторое время  затемнен практическими результатами науки и борьбой за власть, тем  не менее он должен в конечном счете  опять восторжествовать и связать  воедино народы всех наций и рас. Люди будут счастливы во всех частях земного шара, когда они достигнут  нового знания, и они будут благодарны тому человеку, который впервые открыл его.

Дорогие друзья, вы собрались здесь  для того, чтобы в своем кругу  содействовать взаимопониманию  между народами. Нет лучшего пути осуществить это, чем стремление с непринужденностью и непосредственностью  молодости познакомиться с людьми других наций, с их мыслями и чувствами. Лучше всего вы осуществите это, если своими научными занятиями поможете распространению того серьезного и  неподкупного образа мышления, без  которого невозможно никакое понимание, и если вы будете и вне пределов науки чувствовать и ценить те вещи, от которых, собственно, все зависит  и о которых так трудно говорить.

О соотношении гуманитарного  образования, естествознания и западной культуры²

Дамы и господа!

Сегодня мы празднуем столетие школы. На протяжении столетия талантливые  люди вложили в нее много добросовестного  труда. Одни в качестве учителей посвятили  нашей гимназии всю жизнь, другие, ученики вроде меня, впервые встретились  здесь с миром духовной культуры. С интересом, а порою и без  особого интереса, но, как правило, с прилежанием и усердием изучали  они предметы, которые передает от поколения к поколению именно гуманитарная гимназия. В такой день естественно задаться вопросом, а  были ли, в сущности, оправданны все  эти труды и заботы, все это  усердие учителей и учеников. Сразу  ясно, что вопрос поставлен неверно, ибо усердие и добросовестный труд по сути своей всегда оправданны. Тем не менее часто задается вопрос, не слишком ли оторвано от жизни  и умозрительно то знание, которое  мы усваиваем в гимназии, не вернее ли подготавливает к жизни — в  наш век техники и естественных наук — более практически ориентированное  образование. Этим затрагивается многократно  обсуждавшаяся проблема об отношении  гуманитарного образования к  современному естествознанию. Я не педагог и слишком мало размышлял  над проблемами такого рода, чтобы  ставить вопрос по существу. Но я  могу попробовать осмыслить собственный  опыт, ведь я прошел школу в этой гимназии и лишь позднее стал работать преимущественно в сфере естественных наук; столетний же юбилей, помимо всего  прочего, — праздник воспоминания о  тех, кто туг учился.

Какие же доводы постоянно приводят представители гуманитарной мысли  в пользу занятия древними языками  и древней историей? Прежде всего, они справедливо указывают на то, что вся наша культурная жизнь, наши поступки, мысли и чувства  коренятся в духовной субстанции Запада, то есть связаны с тем  типом духовности, который зародился  в античности, у начала которой  стоят греческое  {34}  искусство, греческая поэзия и греческая философия. Позже, в эпоху христианства, вместе с формированием церкви этот тип духовности претерпел глубокое изменение, чтобы наконец на исходе Средневековья, великолепно объединив христианское благочестие с духовной свободой античности, мысленно охватить весь мир как единый мир Божий и далее, в процессе географических открытий, развития естественных наук и техники, радикально изменить его облик. Иными словами, во всех сферах современной жизни, если только — систематически, исторически или философски — мы входим в суть дела, мы наталкиваемся на духовные структуры, восходящие к античности или христианству. Вот почему в защиту гуманитарных гимназий можно сказать, что такие структуры полезно знать, даже если в практической жизни не так уж часто возникает в них нужда.

Во-вторых, подчеркивается, что вся  сила нашей западноевропейской культуры проистекает и всегда проистекала  из тесной связи практической деятельности с постановкой принципиальных проблем. Другие народы и культуры были столь  же искушенными в практической деятельности, как и греки, но что с самого начала отличало греческое мышление от мышления других народов — это  способность обращать всякую проблему в принципиальную и тем самым  занимать такую позицию, с точки  зрения которой можно было бы упорядочить  пестрое многообразие эмпирии и  сделать его доступным человеческому  разумению. Связь практической деятельности с постановкой принципиальных проблем  — основное, что отличало греческую  культуру, а когда Запад вступил  в эпоху ренессанса, эта связь  оказалась в центре нашей исторической жизни и создала современное  естествознание и технику. Кто занимается философией греков, на каждом шагу наталкивается  на эту способность ставить принципиальные вопросы, и, следовательно, читая греков, он упражняется в умении владеть  одним из наиболее мощных интеллектуальных орудий, выработанных западноевропейской мыслью. Вот почему можно сказать, что мы и в гуманитарной гимназии учимся чему-то весьма полезному.

Наконец, в-третьих, справедливо говорится, что занятие античностью формирует  в человеке такую шкалу ценностей, в которой духовные ценности ставятся выше материальных. Ведь любой след, оставленный греками, непосредственно  свидетельствует о примате духовного. Правда, как раз в этом пункте современный человек может возразить,  {35}  что-де наше время показало, будто все зависит именно от материального могущества, от запасов сырья и уровня индустрии, и материальное могущество сильнее любого духовного. Поэтому стремление научить детей ставить духовные ценности выше материальных, по сути дела, не отвечает духу нашего времени.

Мне вспоминается разговор, который 30 лет назад я вел в университетском  дворике. В то время в Мюнхене  шли революционные бои, и я, как  и мои товарищи, семнадцатилетние школьники, был прикомандирован  в качестве помощников к одному отряду, расквартированному в духовной семинарии, что напротив университета. Сейчас мне не совсем ясно, почему мы оказались  там. В те недели игра в солдаты была для нас, по всей видимости, весьма приятным перерывом в гимназических занятиях. На Людвигштрассе постреливали, хотя и не очень сильно. В полдень мы получали еду в походной кухне, расположенной во дворе университета. Здесь мы однажды затеяли со студентом-теологом разговор о том, имеет ли в самом деле смысл эта борьба за Мюнхен, и один из нас энергично заявил, что одними только духовными средствами — речами и бумагами — вопрос о власти не решают, что действительного решения вопроса — «мы или они» — можно добиться только силой.