Реформы Петра I

      Будучи  сторонником протекционистских (покровительственных) мер, способствующих развитию ремесел и торговли, Ордин-Нащокин считал необходимым развязать частную инициативу, создать условия для народнохозяйственного процветания. Этой цели были подчинены многие действия первого отечественного политэконома (так отзывался о Нащокине Ключевский); экономические воззрения европейски образованного вельможи отразились в составленном в 1667 г. Новоторговом уставе.

      Несмотря  на то, что царь Алексей благоволил Ордину-Нащокину, тому не удалось осуществить многих своих замыслов (иные из них, как, например, идея замены дворянского ополчения постоянным войском, набираемым из «даточных людей», предвосхищали петровские преобразования). В 1671 г. дипломат, Отличавшийся редкой для политического деятеля совестливостью, отказался, вопреки требованию царя, нарушить слово, данное во время переговоров с Польшей. На следующий год А. Л. Ордин-Нащокин постригся в монахи.

      Большие, хотя тоже не безграничные, возможности  осуществить свои планы были у другого реформатора-западника, у князя Василия Васильевича Голицына (1643—1714), ставшего в годы регентства царевны Софьи (1682—1689) фактическим правителем государства. Годы Софьиного правления отнюдь не были временем торжества «боярской реакции», как утверждалось в некоторых книгах, изданных в советское время. Голицыну удалось сделать немногое, но для оценки той перспективы, которую стремился открыть перед Россией фаворит царевны, следует учитывать не только свершения, но и замыслы, планы, идеи.

      Программа преобразований, намечавшихся Голицыным, была изложена им в беседе с польским посланцем Невиллем в 1689 г., незадолго до государственного переворота, приведшего к власти юного Петра. Свидетельства Невилля, подкрепленные собственными признаниями князя Василия Васильевича и сведениями из иных источников, позволяют сопоставить голицынскую концепцию реформ с петровской.

      Если  Петр ставил во главу угла укрепление государства, то Голицын придавал большее  значение исправлению нравов и высвобождению  хозяйственной и политической энергии 'подданных. Важнейшим средством решения этой задачи князь считал просвещение, но не ограничивался только сферой образования, распространением знаний и грамотности. Смягчение законов, отказ от средневековых наказаний и осуществление выдвинутой еще Ординым-Нащокиным идеи государственного поощрения торговли и ремесел — таковы были важные компоненты голицынских планов.

      Через несколько десятилетий после  утверждения крепостного права  и почти за два века до его отмены Голицын уже видел в крестьянской несвободе препятствие на пути общественного развития. Он предлагал освободить земледельцев от власти помещиков (неизвестно, распространялся ли этот план и на вотчинные владения, которые, впрочем, к концу XVII в. почти не отличались по своему фактическому статусу от поместий). Умеренная поголовная (подушная) подать со свободных крестьянских хозяйств, принесла бы, по мысли князя, немалый доход казне и позволила бы государству взять на себя заботы о содержании служилых дворян. Осуществление этой идеи в принципе могло бы способствовать чрезмерному усилению государства — ничуть не в меньшей степени, чем петровские реформы. Однако надо помнить, что в представлении Голицына государство должно в первую очередь обеспечивать хозяйственное процветание подданных, а в системе взглядов Петра — свою собственную мощь, в основном военную.

      Голицын, подобно Петру или Ордину-Нащокину, считал важным отказаться от неэффективного дворянского ополчения, но, судя по всему, склонялся к концепции наемной армии, содержать которую дешевле, чем помещиков, живущих за счет малопроизводительного труда крестьян.

      Итак, к концу XVII в. в русском обществе не только была осознана необходимость перемен, но и сложились некоторые, еще не совсем отчетливые, представления о программе преобразований. Затевая крутую ломку существовавших в Московском государстве порядков, Петр отталкивался от реальных проблем и противоречий, а не каких-либо придуманных им или позаимствованных в Европе схем.

      Тем не менее, нельзя признать петровские преобразования естественным результатом предшествующего развития. Насилие, ставшее основным инструментом политики Петра Великого, и подчинение всего хода реформ одной, притом произвольно навязанной обществу, цели — внешнему усилению государства, возрастанию его военной мощи — придали реформам искусственный, неорганический характер. Противоестественность многих установлений петровского времени самым непосредственным образом сказалась на итогах и последствиях преобразований в целом.

      Основными сферами преобразовательной деятельности Петра были армия, государственное управление и финансы. Реформы, затрагивавшие иные области общественной жизни, были так или иначе подчинены военно-государственным задачам! У Петра изначально не было продуманного плана реформ, наличествовали только представления о тех целях, которых он хотел достичь, было стремление превратить Россию в процветающую и грозную державу. Процветание не мыслилось, без военной мощи, и такое соединение, даже слияние двух разных задач во многом определило противоречивость результатов реформы.

      Петр  смотрел на мир очень рационально  и механистически; он искренне верил в возможность чуть ли не буквального перенесения на русскую почву всего того, что было уместно в иных странах, будь то шведская система административного деления страны или немецкий покрой платья. Механистический взгляд мешал реформатору понять или хотя бы признать сложную взаимозависимость явлений. Так, Петр был убежден, что для создания — почти, что на пустом месте — российской науки (имелось в виду естественнонаучное знание) достаточно императорского указа и нескольких выписанных из-за рубежа специалистов.

      Тот подход, который оправдывал себя в  военном строительстве, царь с легкостью переносил во все иные сферы государственной деятельности. Если можно перенять у неприятеля приемы ведения боя или строительства крепостей, то, полагал Петр, с тем же успехом можно использовать и заимствованные государственные органы. Первый русский император стремился управлять государством и обществом так, как хороший командир распоряжается в своем полку.

      Петр  Великий во многом походил на тех  русских людей XVII в., которые, по словам Ключевского, пользовались плодами иноземной цивилизации, «не заглядывая далеко вперед, в возможные последствия своих начинаний, и не допытываясь, какими усилиями западноевропейский ум достиг... технических успехов». Петр был намного решительнее своих предков и предшественников; если Алексей Михайлович «только развлекался новизной», то для его сына новизна стала предметом серьезных устремлений. Последствия же нововведений очень часто оказывались далеко не столь благотворными, как представлялось их инициатору.

      Надо  заметить, Петр (по крайней мере, в  последние годы своего царствования) понимал ущербность реформ, направленных почти исключительно на укрепление государственной власти, и в 1721 г. говорил о том, что настала пора позаботиться и о благоденствии подданных. Тем не менее, государство всегда оставалось в центре петровских преобразований — не только, как их средство, но и как цель.

      Петр  ослабил те ограничения, которые  привязывали человека к его сословию, но вырваться из сословных пут можно было только полностью подчинив свои действия и помыслы государственной идее, только заняв место на одной из ступенек «Табели о рангах». Реформы не освободили личность, а лишь переподчинили ее, хотя, конечно, н создали более благоприятные условия для служебной бюрократической карьеры и для интеллектуального развития человека.

      Неоднозначным было и воздействие петровских преобразований на развитие государства. Петр нуждался в механизме пополнения казны и на первых порах был озабочен именно этой, фискальной проблемой. Затем естественное для царя-самодержца стремление добиться правильного и быстрого исполнения высочайших распоряжений заставило взглянуть на органы управления более широко. Петр первым из русских монархов вполне осознал, что государство нельзя полностью отождествлять с государем, что государь служит державе, а не только владеет ею, (удобная мысль возникала в умах русских людей и раньше, XVI—XVII в. но недвусмысленное признание получила лишь в законодательстве начала XVIII в.).

      В ходе административных реформ, начатых  без четкого плана, всё же постепенно оформилась концепция создания стройного, слаженно функционирующего государственного механизма. Осуществить эту концепцию Петр не смог — и из-за собственных многочисленных ошибок, которые приходилось спешно, на ходу исправлять, и из-за несоответствия замыслов и наличных ресурсов (в России не могла вдруг появиться высококвалифицированная бюрократия; русские купцы, которым Петр хотел поручить ряд государственных функций, связанных с городскими денежными сборами и судом, не прошли многовековой школы западноевропейского самоуправления).

      Реформируя государство, Петр явно недооценил роль правовой системы. Старые установления, содержавшиеся в Соборном уложении 1649 г., не были всерьез пересмотрены. Новые указы просто возникали рядом со старыми правовыми нормами, причем одни законодательные акты противоречили другим; все это создавало обстановку юридической сумятицы и путаницы. Не слишком настойчивые попытки привести в порядок запущенное законодательство были безрезультатными. Ни созданная в 1700 г. комиссия, на которую возлагалась обязанность систематизации законов на основе Уложения 1649 г., ни Сенат, которому в 1719 г. было дано поручение создать новый кодекс с учетом шведского правового опыта, не могли справиться со своими задачами. Сам же царь продолжал руководствоваться не правовым подходом к решению общественных проблем, а соображениями пользы.

      Право подчинялось злободневным, нуждам, законы писались и переписывались по произволу монарха. Неумение высшей власти уважать закон и постоянное пренебрежение юридической процедурой формировали правовой нигилизм исполнителей закона, низших чиновников, подданных. Возникала «молчаливая круговая порука беззакония».

      Свойственное  Петру утилитарное, прагматическое отношение к закону как к инструменту власти во многом определило дальнейшее развитие российской государственности, которая лишь постепенно, очень медленно обретала правовые черты. Самодержавие весьма неохотно шло даже на такие самоограничения, которые характерны для «полицейского государства», власти которого, издавая удобные для них (а не для общества) законы, все-таки сами их соблюдают.

      Государство в послепетровской России оказалось  противопоставленным обществу. Это не было чём-то совершенно новым в отечественной истории, но возникшая в результате реформ надсословная бюрократия, слабо укорененная в традиционных структурах, взяла на себя чрезвычайно широкие функций именно тогда, когда в обществе начала формироваться тяга к известной независимости личности от государства.

      Реформы Петра стали исходным пунктом  двух во многом противоположных процессов. Именно в начале XVIII в. получило мощный импульс огосударствление общественной жизни; но одновременно потрясения петровской эпохи и внезапное расширение культурного горизонта образованных слоев общества стимулировали развитие критического отношения к социальному и политическому строю созданной Петром империи. Эта вторая тенденция таила в себе большой антигосударственный потенциал. Либеральные вельможи екатерининского времени, вольнолюбивые офицеры-декабристы, мыслители николаевской эпохи, революционеры и радикально настроенные интеллигенты пореформенной России — все эти оппозиционные властям силы складывались в новой культурной среде, характерные черты которой проявились именно при Петре Великом.

      Конечно, и до Петра существовала интеллектуальная оппозиция власти (достаточно вспомнить хотя бы князя Андрея Курбского), но не было условий, превращающих оппозицию в неизбежность и выталкивающих в ее ряды многих ярких представителей политической и культурной элиты. Глубина противостояния бюрократического государства и значительной части этой элиты бывала различной, было немало попыток примирения двух начал — государства и общества, были времена (например, в царствование Александра II), способствовавшие компромиссу, но трагическая раздвоенность социального организма оставалась постоянной чертой отечественной действительности.

      Эта раздвоенность, проявившаяся уже в  послепетровское время, не сводилась  к идейному размежеванию внутри элиты. Петр невольно способствовал культурному обособлению образованного меньшинства, приобщившегося к западной цивилизации, и большинства, хранившего верность заветам старины.

      Европеизация  меньшинства первоначально была довольно внешней и искусственной. Тут синтез чужеземного и отечественного, старого и нового, который был характерен для строя мысли А. Л. Ордина-Нащокина или В. В. Голицына, оказался недоступен посредственному офицеру из дворян или купеческому сыну, поступившему на государственную службу. Отечественная традиция интеллектуального постижения мира, духовного его осмысления была очень слаба и поддерживалась в основном немногими представителями православного духовенства.