Монетаризм

На практике механизм денежного  регулирования строится не на базе твердого норматива в соответствии с «монетарным правилом», а на «вилке», вокруг которой должно колебаться денежное предложение, или на «мишени», т.е. потолочном уровне, который не должен быть превзойден.

Значительное  место в системе монетаризма  занимает теория инфляции. Вопрос о причине инфляции, рассматриваемой упрощенно как чисто денежное явление, решается монетаристами непосредственно с позиции количественной теории денег и трактуется как результат избытка денег в обращении по сравнению с количеством обращающихся товаров. При этом решающим фактором образования избытка денег рассматриваются расходы государства.

Инфляция возникает, с точки зрения монетаризма, если источником покрытия государственных расходов является эмиссия денег, а также если государственные расходы покрываются с помощью займов и налогов, поскольку такое покрытие государственных расходов сокращает ресурсы для производственных вложений капитала и служит одной из причин повышения темпов роста денежной массы над темпом роста продукции.

В связи с этим монетаристы  выступают против проведения государством антициклической политики, которая деформирует свободное рыночное ценообразование и снижает способность системы цен управлять экономической деятельностью. Они предлагают направить государственное регулирование главным образом на стабилизацию низких темпов роста цен. Так, Фридмен придает особое значение именно роли цен в решении проблем инфляции. Он пишет, что механизм цен является «нервной системой» рыночной экономики, поскольку цены выполняют информационную, стимулирующую и распределительную функции, позволяют корректировать деятельность человека. Именно стабильный уровень цен Фридмен считает одним из условий развития свободного предпринимательства и нормального функционирования экономики. В связи с этим он утверждает, что для борьбы с инфляцией необходимо снижение цен посредством вмешательства государства, что обеспечит повышение совокупного спроса и оживление экономики.

В теории занятости («естественной безработицы») монетаристы по-своему трактуют проблемы безработицы, считая ее особым «инструментом экономического контроля». Монетаристы считают, что профсоюзы оказывают негативное влияние на рынок труда, так как они, предъявляя требования повышения заработной платы, завышают цену рабочей силы и искусственно стремятся сохранить рабочие места, чем нарушают равновесие между предложением и спросом на труд. В случае, когда предложение превышает спрос на труд, заработная плата падает, занятость теряет свою привлекательность и люди избирают праздность, свободное время. К аналогичным последствиям, по мнению монетаристов, приводит также социальная политика государства, в том числе такие меры, как выплата пособий по безработице, гарантия минимальной заработной платы.

Монетаризм  вводит понятие «естественный уровень безработицы», который соответствует уровню совместимому с реальными условиями рынка труда. Поэтому монетаристы считают, что уровень естественной безработицы жестко предопределен состоянием экономики и не может быть изменен силами государства независимо от проводимой бюджетной и кредитно-денежной политики. Любые попытки уменьшить безработицу ниже этого уровня приведут к усилению инфляции и другим диспропорциям в экономике. Следовательно, сократить безработицу можно только при условии снижения реальной заработной платы, а также, если государство будет проводить линию на «очищение» рынков труда.

С этой целью, по мнению монетаристов, необходимо ограничить права профсоюзов, перестроить социальную политику, которая должна состоять в развитии системы профессионального обучения, переквалификации, улучшении информации о свободных рабочих местах, в исключении большинства социальных программ, из-за которых люди предпочитают финансовую помощь и безработицу.

Идеи монетаризма  оказали существенное влияние на концепции экономической политики и практические мероприятия правительств многих стран Европы и Америки. В начале 80-х гг. с приходом к власти консервативных кругов в развитых государствах монетаризм стал ведущим течением экономической науки. Однако в современных условиях монетаристские рецепты используются в политике в сочетании с выводами и рецептами теоретиков других школ.

Таким образом, монетаризм — это теория экономического равновесия, главной проблемой которой является инфляция.

Монетаристская теория в ретроспективе

В чем специфическая сущность монетаристской теории?

Ответить на этот вопрос не так просто по двум причинам.

Во-первых, монетаризм пропагандирует себя и известен прежде всего как теория и политика денежного обращения, а не как общеэкономическая теория; он также широко известен как идеологическая доктрина социально-экономического либерализмa. Последнее даже дало повод известному американскому историку экономической мысли Б. Селигмену главу о Милтоне Фридмене в своей книге назвать: «Теория как идеология».

Во-вторых, в тех редких случаях, когда монетаристы стараются представить свою теорию как модель хозяйственной системы, они выступают со столь же неадекватными претензиями на историческую «всеохватность», как и их оппоненты. Эти амбиции противоречат научному ядру современного монетаризма и затрудняют понимание его общей теории (как, впрочем, и других содержательных, но чрезмерно амбициозных теорий, будь то марксизм, кейнсианство, институционализм или нечто иное).

Поскольку современный  монетаризм возник как прямая реакция на 
кейнсианство, целесообразно начать с выяснения, как выглядит кейнсианство в глазах монетаризма. При этом  воспользуемся в первую очередь «хрестоматийной» статьей бесспорного лидера данного течения Милтона Фридмена «Количественная теория денег», опубликованной в энциклопедическом издании 1989г. 

По мнению Фридмена, теория Кейнса базируется на трех взаимосвязанных «предположениях».

Первое состоит  в том, что спрос на деньги («функция предпочтения ликвидности») в условиях неполной занятости, которые преобладают, является в высшей степени неустойчивым, поскольку скорость обращения денег 
и отношение запаса денег к доходам пассивно приспосабливаются к независимым изменениям в номинальных доходах и в денежной массе. Иначе 
говоря, по Кейнсу получается, что денежно-кредитная система, а с нею и 
весь рыночный механизм, крайне неустойчивы и могут лишь приспособляться, но не противостоять внешним толчкам.

Второе ключевое предположение кейнсианства Фридмен  видит в утверждении, что безработица не порождается изъянами рынка (негибкость цен и зарплат, переходные нарушения), а является глубоко укоренившейся характеристикой экономической системы. Поэтому долговременное равновесие в экономике — это равновесие при неполной занятости.

Третье предположение: негибкость цен и заработной платы в рамках краткосрочных колебаний следует рассматривать как «институциональный факт», выражающий «рациональную реакцию на состояние равновесия при неполной занятости» (а не как преходящий результат нарушений в системе конкуренции либо циклических волн). Очевидно, что система негибких цен и зарплат не может служить регулятором восстановления равновесия при его нарушении — таким регулятором становятся колебания объемов производства и занятости.

Теперь посмотрим, почему все ключевые предположения кейнсианства Фридмен считает ошибочными. Он выдвигает два ряда аргументов: методологические и эмпирические.

Первые сводятся к тому, что Кейнс в своей  теории идет от использования дохода, а не богатства. «Кейнс делает ударение на инвестиционных расходах и на стабильности функции потребления, а не на запасе денег и на стабильности функции спроса на деньги». И еще более определенно: «Ошибка Кейнса состояла в игнорировании роли богатства при построении функции потребления».

Второй (эмпирический) ряд аргументов выглядит следующим образом: «Наглядный успех в течение 50-х и 60-х гг. правительств, приверженных кейнсианской политике полной занятости в достижении быстрого экономического роста, высокая степень экономической стабильности и относительная устойчивость цен и процентных ставок — все это на некоторое время резко укрепило веру в исходные кейнсианские постулаты, согласно которым изменения в номинальном количестве денег не имеют серьезного значения. 70-е гг. нанесли решающий удар по этим постулатам и привели к возрождению веры в количественную теорию. Быстрый рост денежной массы сопровождался не только ускорением инфляции, но также подъемом, а не снижением, средних уровней безработицы и увеличением, а не сокращением, процентных ставок».

Здесь Фридмен  применяет широко распространенный в экономической науке, можно сказать стандартный, прием опровержения: если, начиная с 70-х гг., реальное развитие вступило в противоречие с кейнсианской теорией, то это доказывает, что последняя была ошибочна изначально. Такой подход означает механическое применение к экономической теории критериев, присущих фундаментальным естественным наукам, предмет изучения которых отличается постоянством во времени и пространстве.

Чтобы проверить  реалистичность кейнсианской теории, нужен иной подход. Надо на основе теоретического «скелета» восстановить соответствующие ему мышечную ткань и сосуды, а затем сравнить полученный результат с той хозяйственной системой, которая реально действовала в период разработки и распространения кейнсианства. Это напоминает задачу, решаемую антропологом, восстанавливающим лицо по черепу давно почившего человека, с тем, чтобы потом сопоставить результат с его прижизненным портретом.

Теперь обратимся  к тем трем «предположениям» кейнсианской теории, которые выделяет Фридмен.

Во-первых, неустойчивость спроса на деньги и его зависимость  от номинального дохода, а не от богатства. Этот тезис требует, чтобы денежные доходы населения были неустойчивы, а «богатство» среднестатистического индивида не составляло значительной величины по сравнению с его текущим доходом.

Во-вторых, глубоко  укоренившаяся неполная занятость, предопределившая особый характер долговременного рыночного равновесия может сложиться лишь при хронической ограниченности инвестиционных возможностей, с одной стороны, и при стремлении населения сберегать часть своих денежных доходов «в чулке» — с другой стороны.

В-третьих, «жесткость»  системы цен и зарплат в  краткосрочном плане, которую можно  рассматривать как проявление монополизма фирм и профсоюзов, а также государственного регулирования.

Теперь представим хорошо известный экономистам «портрет»  хозяйства развитых стран Запада в 30-е гг. Стагнация в сферах технического прогресса, сырьевой базы, показателей  движения народонаселения. Преобладание монополий и монопольных цен на продукцию и ресурсы. Протекционизм и торговая война «всех против всех». Массовая недогрузка мощностей и безработица, крайняя неустойчивость доходов и платежеспособного спроса, ненадежность банков, явное «предпочтение ликвидности» среди населения и бизнесменов.

Уже этих немногих штрихов достаточно, чтобы ответить на вопрос: какая теория более точно  моделировала хозяйственную систему 30-х гг. — неоклассическая с  ее упором на саморегуляцию растущего  рынка или кейнсианская, подчеркивающая роль экзогенных детерминант специфического депрессивного рыночного равновесия.

Милтон Фридмен  считает главным в теории ее долговременную прогностическую функцию и по этому критерию предлагает оценивать верность ее постулатов. Но кейнсианская теория не ставила перед собой задачи прогноза, ее целью была выработка мер по выводу хозяйственной системы из состояния хронической депрессии. «В далекой перспективе все мы умрем», — отвечал Кейнс на такого рода упреки. В 30-е и 40-е гг., когда решался вопрос о судьбах капитализма, монетаризм не пользовался авторитетом не потому, что у него не было таких талантливых представителей, как Милтон Фридмен, а потому что в то время был непригоден и даже опасен.

Еще весьма далек  от адекватного выяснения кардинальный вопрос: каким образом неустойчивая депрессивно-равновесная хозяйственная система 30-х гг. трансформировалась (или была трансформирована, что не одно и то же) в устойчивую динамично-равновесную систему конца 60-х гг.? Ясно только, что это две качественно различные хозяйственные системы с разными «целевыми функциями» и механизмами регулирования: первая была ориентирована на максимизацию частно-монопольной прибыли, вторая — на максимум «общего благосостояния» (точнее — благосостояния большинства населения).

Кейнсианство  сделало несомненный вклад в  эту трансформацию, прежде всего своей аргументацией в пользу поддержания эффективного спроса за счет бюджетных расходов. Однако это была лишь одна из необходимых предпосылок изменений. Потребовались глубочайшие потрясения второй мировой войны, крушение империй и жесткий прессинг холодной войны, научно-техническая революция, развернувшаяся с конца 50-х гг., чтобы институциональная структура, эта «кристаллическая решетка» хозяйственной системы, кардинально изменилась, и графит превратился в алмаз.

Прискорбный факт состоит в том, что и кейнсианцы, и монетаристы (а тем более  марксисты) не заметили этой внутренней перемены, поскольку не желали ее замечать. Более того, они в принципе не могли этого сделать, поскольку каждая теория видела смысл своего существования в том, чтобы именоваться общей, то есть охватывающей как минимум все периоды Новой и Новейшей истории. Поэтому они предпочитают иметь дело только с общими чертами всякого рынка — от староанглийского до новорусского. Между тем известно, что «дьявол таится в деталях», и характер каждой рыночной системы определяется спецификой ее институциональной структуры, а эта последняя — длительно действующими экзогенными факторами.

Фридмен объясняет поражение кейнсианства тем, что в 70-е гг. стагфляция обнаружила несостоятельность кейнсианской политики. Во многом верное, однако поверхностное объяснение. В этот период обнаружилась неэффективность не только кейнсианского макроэкономического регулирования, но и многих других социально-экономических институтов, возникших в период 30—60-х гг. Необходимые в условиях трансформации неустойчивого депрессивно-равновесного хозяйства в устойчивое динамично-равновесное, эти институты перестали быть таковыми с завершением перехода. Более того, инерционное движение по старой институциональной колее явилось одной из причин (но не единственной) появления стагфляционной спирали в 70-е гг.