Автор: Пользователь скрыл имя, 27 Марта 2012 в 03:22, реферат
Если контингент боевиков ХIХ в. состоял в основном из идеалистов, наивно надеявшихся изменить мир, сделать его более справедливым, например, путем физического устранения какой-либо реакционной личности, то нравсвенно- этические аспекты у современных террористов попросту отсутствуют, а идеологию они используют исключительно для морального оправдания своей античеловеческой деятельности. Об этом свидетельствует и тот факт, что многих террористов идеология вообще не заботит, а у ряда европейских группировок отсутствуют четкие и постоянные цели. Лишь у очень ограниченного числа террористов (в первую очередь речь идет о террористах-смертниках) террористическая практика базируе
У террористов имеется и еще одна особенность, отличающая их от экстремистов. Эта особенность состоит в том, что если для выходцев из обеспеченных слоев экстремизм – это не более чем игра в политику и у них «…всегда остается лазейка повернуть в сторону реформизма, обратившись к тем… благам, которые уже созданы… семьей, то среди другой группы людей из низов, видевших в образовании единственный трамплин для продвижения по общественной лестнице, крах этой иллюзии, страх превратиться в объект такой же, а порой еще более унизительной эксплуатации, чем та, которой подвергаются рабочие, порождают настроения самого крайнего отчаяния и пессимизма. При этом отсутствие практических знаний о жизни… теоретическая безграмотность легко превращают их в жертвы лозунгов, сулящих скорую и довольно-таки легкую победу…» (7).
Таким образом, для перешедшего в лоно террористов экстремиста терроризм становится тем же, чем стал для Герострата поджог храма Артемиды В Эфесе. Вследствие этого процесса происходит дальнейшее размывание социального состава террористических организаций. В них все чаще встречаются мелкие служащие, преподаватели, чиновники, а то и деклассированные элементы (люпмены), которые мало напоминают фанатичных последователей определенной социальной идеи или разочаровавшихся «леваков» конца 60-х – начала 70-х гг. ХХ в. «Присоединяйся к вооруженной борьбе, - могли бы сказать вербовщики террористов, - и твоя жизнь будет полна приключений и женщин, ты узнаешь, что такое насилие, социализм, классовая борьба, и будешь жить в лучших отелях…» (1). Такова саркастическая реклама (которую один безвестный террорист передал итальянскому социологу Л. Манкони), отражающая ущербный и карикатурный внутренний мир террористов, страдающих одновременно манией величия и различными комплексами неполноценности, которые они стремятся компенсировать участием в жестокой борьбе против общества.
Помимо экстремизма терроризм как социальное явление часто путают с радикализмом. Радикал (от лат. radix – корень) – сторонник коренных, решительных мер. По-видимому, стоит процитировать М. Функе, утверждающему, что, хотя «… радикал воплпщает высокую степень интенсивности критики системы, однако он приводит свои аргументы в виде выстрелов, и, хотя он смотрит в корень «зла», он фетиширует его в своей теории, однако не участвует практически в политической борьбе. Во время демонстраций протеста он марширует с товарищами рука об руку – один. Его отношения с народом пробиваются через «стенки» книг, при непосредственной встрече с массой он должен принять решение о своей позиции – или стать революционным вождем (Ленин, Троцкий) или уйти в область политической философии, где можно словесно открывать новые горизонты, которые уже нащупывала критическая молодежь (Маркс, Сартр, Мерло-Понти, Маркузе)» (4).
Таким образом, радикализм как социальная позиция не имеет ничего общего с терроризмом. Применительно к последнему речь идет о радикализме иного рода, онтология которого распространяется не в сфере социальной критики, а в сфере социального действия. Радикализм террориста – это радикализм не Ленина или Эрнста Никиша; это радикализм Маригеллы и Рёма. (Любопытно, что в свое время Х. К. Маригелла был одним из руководителей Коммунистической партии Бразилии, однако оставил ее, согласно У. Лакёру, возмущенный ее «реформистским» характером). Правомерно ли в таком случае утверждать, что террорист – это радикальный экстремист? Ответ на этот вопрос будет зависеть от того, какая цель преследуется тем субъектом, которого мы обозначили этим термином. Если речь идет о необходимости взорвать существующее общество, то мы попали в самую точку. Чтобы перейти грань, отделяющую активного критика системы от ее разрушителя, необходимо радикализоваться, т. е. заразиться тем нетерпением, при котором все средства хороши. М. Функе комментирует это следующим образом: «Современный образ действий… террористов как раз подходит под ленинское положение о левом радикализме как детской болезни левизны в коммунизме. Не осуществляется ни развитие революционных процессов, ни привлечение на свою сторону сторонников. Таким образом, террорист поддерживает недоверие к тем идеям, во имя которых он действует. Он утрачивает шансы чувствовать себя в авангарде народа как герильеро, сужает собственные возможности обеспечения и отступления, уничтожает террористическим актом часть революционного расчета… В противоположность к каждой… программе переворота, в которой содержится специальное обязательство систематической пропаганды, террористические акции не обладают должной рациональностью. Они не рассчитаны на то, чтобы быть щитом, под знаком которого прокладывается путь к новой свободе. Известный тезис Глютербурга о том, что террорист очень редко производит прогрессивные изменения, а большей частью он не создает ничего, «кроме того, что он разрушает и уничтожает», находит подтверждение…» (4). Можно добавить, что эта оценка верна не только для левого варианта терроризма, она верна для терроризма как явления в целом. Радикальная исламизация, после которой остаются взорванные школы, сожженные дома и изувеченные трупы - картины, которые мы наблюдали в Буденовске, Кизляре, Беслане и других российских городах, в Таджикистане и наблюдаем по сей день в Чечне, Дагестане, Ингушетии и Кабардино-Балкарии и в других странах (11.09. 2001г. – в США) – лучший пример тому. Возглавленное Сангаком Сафаровым кулябское сопротивление терроризму ваххабитов в Таджикистане, потому получило широкую поддержку населения, что в действиях боевиков Исламской партии Возрождения, среди которых так же как и на Северном Кавказе действовали выходцы из-за рубежа, люди увидели реальную опасность миру, согласию, порядку и спокойствию в республике, а не желание устроить жизнь общества в соответствии с нормами ислама.
В тоже время, если речь идет о практической реализации проекта перехода к новой общественной системе, когда старая явно безнадежно больна и по всему чувствуется, что она себя изжила, радикальный экстремист (с точки зрения старых социальных норм) предстанет перед нами в облике революционера. Революционеров часто обвиняют в терроризме. Так ли это? Вот как описывается соотношение между революционером и террористом у М. Функе: «Личность террориста перестраивается для тайного вынашивания идеи, что человек, несмотря на все доказательства противного, вытекающие из предыдущего хода исторического развития, в будущем может смириться с этим миром. Во всяком случае абсолютность его представлений и оценки ценностей дает террористу все большее право на это. Так же, как для революционера революция имеет характер освобождения, так и террорист представляет себя медиумом, который путем насилия выводит человека из тисков его прежней насильственной судьбы. Благодаря этому он сознает себя по отношению к существующим законам вне закона. Не революция, а только ее поражение может стоять перед судом, так как революционер защищает свое право, которое он не нарушал, а, напротив, за которое он боролся. Поэтому судьи могут санкционировать только его поражение; их приговор отражает не правовые отношения, а отношения власти. Безусловность его убеждений предоставляет террористу свободу для совершения его террористического акта… Практически революционер и террорист действуют, большей частью, по принципу «разделения труда». Террорист – это скорее ученик, последователь, апостол действия, но он редко определяет управление «диалогом» с врагом. Террорист – это не интеллектуальный стратег, это, в лучшем случае, высококвалифицированный руководитель боевого отряда. Проекты будущего – это в меньшей степени его дело, чем ослабление противника любой ценой, а также проверка прочности социальной структуры путем террористических актов. В них террорист посвящает себя революционной цели, в реальности которой он не сомневается; необходимость переворота оправдывает для него террористический акт. Террорист не чувствует ни потребности, ни необходимости отвергать ограниченность познаваемой истины и ее преходящий характер. Диалектический прцесс раскрытия сомнений первично предназначается для идеологов революции. Они узаконивают терроризм как притязание на силу веры и как критическую проверку вытекающей из исторического развития возможности качественных социальных изменений, для которых требуются в высшей степени различные рациональные и эмоциональные усилия…» (4).
Как видно из рассуждений М. Функе, революционер т террорист соотносятся для него как идеолог с практиком, но, на наш взгляд, данный подход грешит однобокостью. Конечно, с точки зрения удобно устроившихся на вершинах власти и вогруг них, лимит на революции всегда был исчерпан, и всякий призыв к революции расценивался и расценивается как экстремизм, а всякое революционное действие – как террористический акт. Но ведь и основатель США Дж. Вашингтон, пересекший в ночь на Рождество 1776 г. со своими войсками на лодках покрытую льдами реку Делавер, чтобы сразиться с состоящими на службе у английской короны немецкими наемниками, действовал в данный момент как революционер, а не как законопослушный обыватель. Не придет же нам в голову именовать его экстремистом и вождем террористов.
Отличие революционера от террориста заключается в том, что если революционера побуждают к совершению насилия объективные исторические условия, то террорист действует субъективно, пытаясь, подобно африканским племенам, вызывающим духов игрой на тамтамах, разбудить звуками взрывов и выстрелов джина революции. Р. Е. Рубинштейн недаром окрестил террористов «алхимиками революции». Поклонение революции как полумистическому символу, как духу, который можно призвать усилием воли, превращает радикальных экстремистов в «жрецов псевдореволюционного культа», где революция выступает не как средство разрушения назревших общественных проблем, а как самоцель.
Важным представляется и то, что революционером живущий активной социальной жизнью человек становится под влиянием внешних, во многом не зависящих от него обстоятельств. Революционная деятельность является продолжением его боевой жизненной позиции, но она не исключает возвращения в мирную жизнь. Террорист, напртив, это – солдат, сознательно избравший войну своим образом жизни и стилем поведения на много лет вперед. Мало кто задумывается сегодня над тем, что слово «солдат» начинает обозначать профессию, причем весьма доходную. Современная история богата фактами, когда разгромленные или не нашедшие себе места в своей собственной стране террористы разъезжались по миру в поисках похожего занятия, поскольку ни на что иное они уже были неспособны. Наряду с другими, разумеется, этот фактор также предопределил глобализацию терроризма в международных масштабах. В то время как трагический пример Че Гевары лишний раз убедил в том, что революции как явления уникальны и не ставятся на поток, каким бы обширным и универсальным ни казался опыт того или иного революционера. Террористическая деятельность Ильича Рамиреса Санчеса («Карлоса Шакала») и Усамы бен Ладена доказывает, что терроризм, в отличие от революции, может экспортироваться как технология или товар, на которые при сходной цене всегда найдется покупатель.
Таким образом, несмотря на то, что радикальный экстремизм является идейно-практической базой как террористов, так и революционеров, сравнение последних с террористами безосновательно и ненаучно. Если, следуя утверждению Э. Гидденса, понять, что такое терроризм, можно только на фоне относительного внутреннего спокойствия, царящего в современных государствах, то осознать смысл революции представляется возможным только на фоне существенного нарушения равновесия в обществе и связанного с ним оживления коллективной насильственной деятельности масс. Террорист в этом смысле – это псевдореволюционер. (8).
Как указывает А. С. Грачев (1), П. А. Кропоткин в свое время охарактеризовал действия анархистов как постоянное подстрекательство с помощью устного и печатного слова к насилию. Как считали идеологи анархизма, террористические акции одного или нескольких человек повлекут за собой другие; все большее число людей вступит в борьбу и правительство потеряет свою власть. Любые уступки, на которые оно сможет пойти, окажутся слишком запоздалыми, и наконец произойдет всеобщая революция. Признавая этот сценарий утопическим, Кропоткин писал, что «… никакая революция невозможна, если потребность ее не чувствуется в самом народе. Никакая горсть людей, как бы энергична и талантлива она ни была, не может вызвать народного восстания, если сам народ не доходит… до сознания, что ему нет другого выхода из положения, которым он не доволен, кроме восстания…» (1).
Западногерманские левые террористы в оправдание проводимых ими акций, которые они часто именовали «вооруженной пропагандой», любили повторять вслед за Мао Цзедуном, что «… бросать бомбы в аппарат насилия – значит врываться в сознание масс…» (1), однако подобный путь становится неизбежным только в том случае, когда массовые действия подменяются в социально-политической борьбе сектантством. Это замечание служит лишь дополнительным подтверждением справедливости вывода, сделанного В. И. Лениным на основании анализа опыта и теории революции: «Партия всегда прибегает к индивидуальному террору, если она пользуется поддержкой масс». Соревнуясь с государством в применении насилия, террористы полагают, что становятся вровень с ним, превращаясь в противостоящий полюс политического влияния, и в силу этого получают возможность вести с государством политическое единоборство «на равных». Таким способом террористы стремятся подвести идеологическое обоснование под заурядные уголовные преступления: убийства, причинение вреда здоровью, похищение людей. Все большее место в арсенале террористов занимают безадресные, не нацеленные на кого-то конкретно покушения и убийства. Их цель – спровоцировать общую ситуацию социальной нестабильности. В этом, согласно немецкому социологу Ч. Фетчеру , находят экзистенциальное выражение обуревающие террористов чувства отвращения и ненависти (1). «если ты решаешься стать террористом, - цитируетв этой связи М. Функе слова бывшего немецкого террориста М. Баумана, - это психически запрограммировано. Я сегодня могу это наблюдать на себе, как было у меня, это просто плод любви, из которого я вышел приверженцем абсолютного насилия…» (4).