Комплексы общественного мнения

      Весьма  важная черта того же комплекса — установка на поиск «врага», обидчика, некой злой силы, на которую принято сваливать вину за бедствия прошлые и нынешние.

      В годы расцвета «перестроечной» самокритики  ссылки на внешних врагов утратили популярность: по исследованию «Советский человек»–1 (конец 1989 г.) только 3% опрошенных отмечали, что «страна окружена врагами со всех сторон», большинство же (51%) соглашались с тем, что «зачем искать врагов, когда корень зла — в собственных ошибках». Но веяния начальной перестройки и в этом пункте не оказали устойчивого влияния на массовое сознание. Пять лет спустя 42% (против 38%) готовы были вновь согласиться с тем, что «Россия всегда вызывала у других государств враждебные чувства, нам и сейчас никто не желает добра». Причем в качестве основных «врагов» снова фигурируют западные державы и капиталисты. По более поздним данным (июль 1996 г.), четверть опрошенных выразили мнение, что Россия плохо живет, потому что это «выгодно западным странам».

      Не  утратила своего значения и ссылка на «внутренних врагов». Притом, если в исследовании 1989 г. (где «внутренних врагов» упомянули 23% опрошенных) этот образ можно было интерпретировать как «врагов перестройки» и т. п., то в последнее время он приобрел вполне определенные черты «чужого», прежде всего — этнически чужого. В 1995–1996 гг. около 30% респондентов поддерживали утверждение о том, что многие социальные беды страны происходят «по вине нерусских, живущих в России».

      Понятно, что отсылки к образам врагов и виновников играют исключительно  важную роль как в недопущении самого духа рациональной самокритики, так и в вытеснении за пределы массового сознания идеи вины и раскаяния. Многочисленные и слабые попытки преодоления собственного прошлого, предпринимавшиеся за сорок лет, после 1956 г., по всей видимости, способствовали тому, что массовый человек оказался просто неспособен отстраниться от этого наследия. В результате утратили смысл (или превратились в проблемы исторической перспективы) все призывы к покаянию, осуждению виновных и пр.; не получили популярности требования кадровых чисток (люстрации). В то же время ни повседневный опыт, ни исследования не обнаруживают настроений мести, в том числе и по отношению к населению стран, бывших противниками в войнах. Возможно это связано именно с тем, что «враги» и «виновники» в массовом сознании выступают не как конкретные субъекты правовой или нравственной ответственности, а как исполнители некой необходимой «мифологической» функции: «образ врага» нужен для самооправдания, самоутверждения.

      Комплексы и фобии

      Фобии — устойчивые, навязчивые страхи, присущие общественному мнению. Их, разумеется, не следует смешивать с предметными или ситуативными опасениями, которые постоянно обнаруживаются в исследованиях (скажем, страхи в отношении утраты здоровья, работы, благополучия, опасения конфликтов и пр.) Фобии связаны не с «предметом», а с самой структурой общественного мнения. В отличие от комплексов фобии, как представляется, дисфункциональны: они определяют «утрату», разрыв (возникновение проблемы), комплекс как бы «находит» некий выход, подсказывает готовый вариант решения.

      Отметим два, видимо, наиболее общих, типа фобий, связанных с рассмотренными выше комплексами общественного мнения: во-первых, это страх утраты «ресурсов», а во-вторых — страх утраты собственной идентичности. Вокруг этих осей вертятся едва ли не все устойчивые страхи, которые фиксируются в исследованиях.

      С опасениями в отношении ресурсов связана значительная часть «личных» страхов (здоровье, работа, благополучие и пр.), но также и угроз, относимых к социальным общностям. Как известно по опросным данным, общественное мнение постоянно опасается распродажи или расхищения национальных богатств России частным бизнесом или иностранцами. Понятно, что «ресурсная» проблема ставится в рамках противопоставления «своего—чужого», а отнюдь не в парадигме эффективного хозяйствования.

      Фобия утраты идентичности количественного  выражения не имеет и относится  к тождественности личного или  социального субъекта как такового. Это как бы страх потерять себя, перестать быть собой, утратить идентичность со своей страной, группой и т. д.

      Идентификационный кризис российского общества последних  лет постоянно акцентирует разные версии фобии идентичности. Опасения количественного ущерба территории или культурному своеобразию воспринимаются как угрозы «качественного» порядка — в отношении целостности страны и тождественности культуры. Сюда можно отнести, вероятно, и страх перед «неожиданным», который играет в последнее время роль фактора общественной стабилизации.

      Постоянное опасение утраты идентичности стимулирует такой распространенный жанр демонстративной социальной активности как разоблачения. В отличие от юридических или подобных им ситуаций, где определенные действия соотносятся с нормативными предписаниями, акты разоблачения ориентированы на переоценку идентификации («срывание масок», обнаружение некой потаенной структуры личности или организации). По этому шаблону строились все виды «охоты за ведьмами», независимо от эпохи и характера участников соответствующего действа. Угроза разоблачения закрепляет страх «быть разоблаченным» (синдром «голого короля»), стремление затаиться, укрыться от публики и т. д. Неудивительно, что трансформация публичной политической борьбы в подковерную, увенчавшая избирательные перипетии лета 1996 г., приводит к долгой серии акций такого рода.