Комплексы общественного мнения

     Действие  стереотипов общественного мнения можно видеть постоянно в тех  ситуациях, когда сложное явление  упрощается до знакомого и привычного образца, взятого из арсенала исторической памяти, известного «чужого» примера  и пр., вплоть до мифологических схем. Например, напряженные политические коллизии 1995–1996 гг. могут опознаваться в общественном мнении как склока «наверху», как политическая борьба, придворные интриги, бюрократическая конкуренция, «игра» по фольклорным канонам (государь и «посланец», который выполняет невыполнимые задания) и т. д. «Опознание» (отнесение к известной схеме) в таких процессах очевидно заменяет понимание. В то же время стереотип в поле общественного мнения может выступать и в качестве «руководства к действию», то есть реального поведения людей: люди не только опознают привычные образцы, но стараются следовать им, чтобы быть понятыми другими и собой — «сказку сделать былью».

     Ход рассуждений приводит нас к проблеме соотношения формул общественного  мнения (синтактики), их значения и применения (соответственно, семантики и прагматики, если использовать семиотическую терминологию). Стереотипные формулы могут использоваться в различных контекстах и соответственно менять свое значение. Поэтому возникает необходимость перейти к более крупным и сложным единицам анализа (как бы от слов к текстам, притом взятым вместе с их толкованием и применением). Примером таких единиц и могут служить комплексы общественного мнения.

     Характеристика  комплексов

     Таким образом, комплексами можно считать такие образования в «поле» общественного мнения, в которых определенный ряд стереотипных формул (структура) устойчиво связана с определенным типом их значений и способом использования (функция). Комплексы общественного мнения обладают определенным значением и смыслом именно потому, что они соединяют эти разные планы. Функции, исполняемые такими комплексами, могут быть социально-активными, «внешними», или преимущественно психологическими, «внутренними» (только здесь обнаруживается некоторая аналогия с соответствующими категориями аналитической психологии). Более конкретное представление об этой категории исследования даст рассмотрение некоторых «базовых» их типов. Представляется правомерным относить к ним такие:

• «комплекс приобщения» — наиболее универсальный по значению, обеспечивающий из уровней социализации индивида, то есть освоение «языка», правил «игры» и идентификацию с определенными группами и структурами массового общества;
• «комплекс зависимости» (господства и подчинения), который характеризует вертикальную структуру отношений в обществе;
• «комплекс ожидания» (отложенной гратификации) — выражение определенной установки по отношению к социальному времени;
• «комплекс сравнения», вводящий в определенные рамки отношения с «другими» людьми, группами, странами и пр.

    Собственно, каждый из выделенных комплексов определяется некоторой парой крайних значений соответствующего вектора (например, единодушие—многообразие, патернализм—либерализм, ожидание—достижение, униженность—возвеличение). В совокупности выделенные типы охватывают основные измерения поля общественного мнения: горизонтальное, вертикальное, темпоральное, сопоставительное. Те же типы могут быть представлены соответственно как тематические узлы «человек и общество», «человек и власть», «человек и история», «наш человек и другие». В подражание Т. Парсонсу можно построить не лишенный содержательности «квадрат» ведущих переменных значений рассматриваемых комплексов примерно такого вида:

      Каждая  из вершин четырехугольника (Приобщение—Зависимость—Ожидание—Сравнение) может обозначать эмпирически выделенный тип, а следовательно, целое «гнездо» близких по значению образований.

      «Комплекс приобщения» — набор приемов, которые задают социально-одобряемые стандарты мышления и поведения людей. Это механизм поддержания общей системы ценностей и норм, практического референта «коллективной души» Э. Дюркгейма (применительно к современному обществу), «общего мнения», принципа «все как один» и т. п. Это самый примитивный механизм вторичной, то есть «взрослой» социализации человека. За этими — как будто самоочевидными — характеристиками («человек общественный») кроется сложная проблема взаимодействия разных структур такой социализации и драматического перехода от одного из них к другому, — перехода, занявшего в Европе почти два последних столетия и сейчас порождающего множество напряжений в наших отечественных условиях.

      В условиях традиционных, досовременных  обществ «общественное» выступает  как непосредственно-групповое, относящееся  к племени, общине, толпе, единоверцам, сословию, поселению, коллективу избранных, — то есть к одному конкретному наличному, «зримому» множеству, сплоченному традиционными или членскими рамками принадлежности. Нарушение социальной нормы ставит человека в положение вне группы, то есть «вне закона». Здесь работает «общее мнение» (реализация групповой нормы в установках), но нет места категории «общественного мнения» (если последний термин иногда и употреблялся, то как раз в смысле обязательно-общего, группового). По Ф. Тённису, в таких условиях человеческая деятельность строится по принципу «общины» (Gemeinschaft), но не «общества» (Gesellshaft). В этом — и только в этом — состоянии общественных структур «глас народа» (vox populi, то есть воля общины) сопоставлен «гласу божию» (vox dei, то есть требованию традиции).

      Переход от общего мнения к общественному — одна из важных сторон трансформации традиционных общественных структур в современные (собственно общественные, по Тённису). Эта трансформация, в числе прочего, предполагает переходы:

• от тотального однообразия к множеству разноуровневых нормативных механизмов (а значит и социально-принятых мнений);
• от партикуляристких регулятивных структур, то есть «норм для своих», к универсалистским (общезначимые нормы и ценности);
• от принудительной обязательности «правильных» взглядов и оценок к спектру социально-допустимых мнений;
• от публичной или «площадной» общности, где «каждый знает каждого» в непосредственном общении, к общественно-значимой анонимности (массовое потребление, тайное голосование, анонимные опросы);
• от нормативной (инструментальной или ритуальной) «серьезности» мнений к «игре» на поле общественного мнения, о которой говорилось ранее.

      Такой переход противоречив и не завершен нигде; особенно хорошо видно это  в обществах посттрадиционных и посттоталитарных, в том числе и в особенности, в нынешнем российском.

      Как известно, в советской системе  апелляция к принудительно-«общему» мнению играла огромную роль в формировании механизма всеобщего единомыслия (что, кстати, делало невозможным и  изучение общественного мнения). Идеологическая монополия государственной партии не допускала возможности остаться при своем мнении, даже при безоговорочном подчинении «линии». Хотя «сплошного» единомыслия не было никогда, а попытки его насаждения формировали систему лукавого двоемыслия, на коллективном принуждении (организуемом через группу или от имени группы, с помощью механизма коллективного заложничества по принципу «один за всех и все за одного») строились массовые обличения, публичные покаяния и «чистки».

      Подобные  примитивно-насильственные механизмы  формирования «общего мнения» выглядят сегодня устаревшими, хотя они не вышли из употребления. Даже если оставить в стороне рудиментарные ситуации существующих репрессивных режимов, в  современных, а тем более в «переходных» обществах, временами приходится наблюдать мобилизацию ресурсов прямого государственного и «коллективного» принуждения. (Военные и пр. чрезвычайные ситуации — а у нас также электоральные, криминальные, этноконфликтные и т. д.)

      «Спираль  молчания» и унификация мнений

      В упоминавшейся книге известной  немецкой исследовательницы Э. Ноэль-Нойман представлено такое средство формирования «общего» мнения, как «спираль молчания» (Schweigenspirale). Логика автора такова. Поскольку люди всегда боятся изоляции, они стремятся знать, какие мнения одобряются большинством (каков «климат мнений»), и присоединиться к ним. А те, кто оказываются в меньшинстве, скрывают свои взгляды и отмалчиваются, — возникает «спираль молчания», которая усиливает видимый перевес большинства. Это положение проверялось эмпирически с помощью методики «зеркала» (сопоставлялись ответы на вопросы двух типов «Что Вы думаете о...» и «Как об этом думает большинство»; по данным исследований Института демоскопии г. Алленсбаха 70-х годов). По мнению Ноэль-Нойман, понятие «спираль молчания» является ключевым для понимания самой природы общественного мнения, которое определяется так: «Это мнения, способы поведения, которые нужно выражать или обнаруживать публично, чтобы не оказаться в изоляции»⁴.

      В концепции «спирали молчания» представлен — и доступен проверке — важный механизм формирования единомыслия в обществе. Представляются, однако, правомерными два вопроса: во-первых, насколько универсален страх изоляции, а во-вторых, достаточен ли он для сплочения воедино мнений и оценок множества людей.

      «Страх  изоляции» как фактор сплочения  был описан разными авторами давно, и прежде всего применительно  к досовременным «общинным» социальным структурам. «Люди в общем судят  больше на глаз, чем на ощупь: глядеть ведь может каждый, а ощупать — только немногие. Каждый видит, каким ты кажешься, немногие чувствуют, какой ты есть, и эти немногие не смеют выступить против мнения толпы, на стороне которой величие государства...»⁵. Настойчиво звучит эта тема и у А. де Токвиля: «Среди американцев английского происхождения одни исповедуют христианскую религию потому, что верят в нее, другие — потому, что боятся прослыть неверующими»... «Ощущение своей изолированности и беспомощности тотчас же начинает угнетать инакомыслящих, доводя их до отчаяния»⁶.

      Заметим, что все цитированные авторы имели  перед собой скорее «общинные» социальные структуры (Gemeinschaft), чем общественные. Их предмет исследования — непосредственно-публичные сообщества, опирающиеся на прямое насилие и совершенно реальную угрозу, если не уничтожения, то изгнания инакомыслящих. Когда Токвиль писал о «тирании общественного мнения», которая подавляет свободу мысли, он имел в виду давление на человека со стороны сообщества с его «общим» мнением. Аналогия с нашим тоталитарным опытом здесь уместна, но с существенной оговоркой: в ХХ веке шаблоны единомыслия накладывались на уже заметные основы многообразия и независимости мнений, что и делало неизбежным лукавое двоемыслие.

      Вопрос  в том, что и как побуждает  людей в развитом современном обществе, где — принципиально и привычно — гарантируются возможности быть в меньшинстве, оставаться при своем мнении, где уже в силу анонимности социальной организации почти нет прямого группового давления на человека, — стремиться «примкнуть» к побеждающему большинству. (Речь идет, разумеется, не о поддержке по привычке или по каким-то идейным, личностным и т. п. мотивам.) Объяснить это побуждение только страхом перед преследованиями или перед изоляцией вряд ли правомерно, если в обществе реально действуют плюрализм и терпимость и, в частности, устойчивой поддержкой некоторой части электората пользуются и такие политические направления и деятели, которые не имеют шансов завоевать большинство или значительную часть населения.

      Можно полагать, что здесь действует такой фактор, как авторитет власти, обеспечивающей какой-то порядок и спокойствие в обществе. Как известно, в условиях президентской избирательной кампании 1996 г. именно расчет на сохранение хотя бы минимальной стабильности в обществе, в конечном счете, обеспечил большинство Б. Ельцину.

      Представляется  интересным обратить внимание на другой, более деликатный, «внутренний» фактор. Следуя за предполагаемым большинством, человек преодолевает собственную неуверенность и избавляется от необходимости делать собственный выбор. Такой фактор в принципе неисторичен, а потому может действовать в разные времена. Дж. Медисон, один из отцов американской конституции писал, что влияние общественного мнения на человека «в значительной мере зависит от его представлений о том, сколько других людей думают так же, как он. Человек... вообще боязлив и осторожен, когда остается один, но становится сильнее и увереннее в той мере, в какой полагает, что многие другие думают так же, как он»⁷.

      Можно усмотреть два социально-значимых компонента в стремлении людей действовать «как большинство», «как все». Во-первых — это позитивная ориентация на возможный успех, достижение или хотя бы сохранение некоторой позиции, статуса и пр. Во-вторых — страх «высунуться», оказаться идущим «не в ногу». И не только потому, что отступник опасается каких-то санкций, но и потому, что у него существует, так сказать, «внутренний страх», примерно такой, какой описан Дж. Медисоном: человек боится не того, что его накажут, а самой позиции «не как все» или даже «против всех», грозящей разрушением слабой личности. Такой страх играл свою роль и при наличии, и при отсутствии внешних угроз. Человек может быть подвержен ему и вне всякой видимой связи с коллективной волей или репрессивными институтами общества. Этот страх растворяет в толпе даже одинокого и намеренно противостоящего этой толпе человека.