Подход ученых к проблеме прав человека и религии

Однако о правах человека можно говорить только в том случае, если та или иная доктрина, та или иная идеология (в том числе и в первую очередь - религиозная!) признает человека существующим и достойным внимания. Христианство (особенно сильный акцент делается на этом в православии) в отличие от любой другой религии утверждает: "Бог стал человеком, а не растворил человека в Себе и, значит, человек существует". Кроме того, христианская правовая проповедь отличается от любой другой тем, что менее всего подвержена (конечно же, в своей истине, а не в многочисленных искажениях) радикальному экстремизму и инфантильной нетерпимости. Как бы нам ни хотелось общаться с человеком только на уровне его "экзистенциальных глубин"; как бы нам ни хотелось, чтобы благодать и любовь сменили жестокость и хладность Закона своим теплом, но в пределах земной истории нельзя отменить ни закона, ни государства, ни собственности, ни людских разноречий и человеческого своеобразия (к чему, кстати, очень часто призывают сторонники некоторых религиозных и нерелигиозных взглядов). А значит (и это особенно сильно звучит в христианстве), надо снова и снова постигать тяжелое искусство земного человеческого общежития как служение, предназначение, обязанность, в том числе юридическую.

В этом отношении особую значимость приобретает выбор, который сделала Христианская Церковь в IV в.- отнюдь не бедном ни святостью, ни глубиной, ни честью мысли. Это был век Амвросия Медиоланского и Иоанна Златоуста, Афанасия Великого и Макария Египетского, Григория Нисского и Григория Назианзина. Да, право, политика, закон - это в принципе инструменты насилия. И для христианского сознания здесь неизбежно встает вопрос: допустимо ли насилием противостоять злу? Русское православие и мыслью, и самой жизнью своих праведников ставит этот вопрос, продолжая святоотеческую традицию, с особой остротой. Известно, что св. Сергий Радонежский направляет двух иноков-воинов Дмитрию Донскому на битву с Мамаем, на защиту православия и духовной самобытности русского народа; а св. Серафим Саровский отстаивает достоинство духа перед разбойниками по-другому: он отбрасывает топор и говорит им: "Делайте свое дело". И те увечат праведника, имевшего, кстати, силу нескольких человек...

Да, лучше для человека противостоять злу лишь добром, да, бывает лучше принять на себя удар, не защищаясь. "Чада мои! Все православные русские люди! Все христиане! Когда многие страдания, обиды и огорчения стали бы навевать вам жажду мщения, стали бы проталкивать в твои. Православная Русь, руки меч для кровавой расправы с теми, кого считала бы ты своим врагом - отбрось его далеко так, чтобы ни в минуты самых тяжелых испытаний и пыток, ни в минуты твоего торжества, никогда-никогда рука твоя не потянулась бы к этому мечу, не умела бы и не хотела нести его", - призывал патриарх Тихон в июле 1919 г., когда казалось, что дни большевиков сочтены и близок час отмщения...

Но "вера - по силе". Бывают и иные ситуации. И для их понимания не поможет изначальное: "можно ли". Здесь вопрос (и ответ) звучит иначе: "должно ли". Бывают случаи, когда словом или примером нельзя остановить насилие - задача праведника-консультанта перед светской властью - точно поставить диагноз. И тогда должно защищаться, так как все иные возможности полностью исчерпаны. Здесь - самая неблагодарная участь и возможность совершить непоправимую ошибку. Но ведь "Не убий!" - это и "Не дай убить себя!", "Отстаивай свою жизнь, свободу и достоинство!". Иначе - величайший в христианстве грех убийства, самоубийство. И не важно - чьими руками он совершен - твоими или кого-то другого. Попытка разрушительного вторжения в человеческую душу и жизнь воспринимается христианством как насилие; и если угроза Вере, высшим ценностям и ближним смертельна, то и противодействие должно быть достаточно твердым. В общем: "волкодав прав, людоед - нет". Есть в жизни такие минуты, о которых Христос говорит: "Продай одежду свою и купи меч". Но эта неустранимость насилия из жизни общества (здесь не может быть никакой наивности, оборачивающейся, как известно, особой жестокостью) предполагает особую ответственность. И прежде всего ответственность политиков. Церковь при этом может быть отделена от государства; да вот государство не может и не должно быть отделено от христианской этики!

Совесть, по слову патриарха Алексия II, свободна у каждого человека. Не каждый эту свободу рискует реализовать. Но она нераздельна с человеком, тяготится ли он ею или радуется ей. Эта свобода не зависит от общественно-политических условий и законов. Насколько свобода совести реализуется в том или ином обществе, определяется тем, работают ли его государственные и общественные структуры на защиту людей, дерзающих жить по совести, или же государство своей мощью старается задавить автономию совести в людях. И здесь государству не обойтись без определенных представлений о том, что значит "жить по совести".

Согласно Блаженному Августину, государство, не соблюдающее законы, превращается в шайку разбойников. Принцип "Всякая власть - от Бога" превратно толковался разными политиками и богословами - в том числе и современными. Но у Апостола Павла "всякая" - это не квантор общности, а неопределенный артикль: речь идет не о всякой конкретной власти, а о самом принципе властвования. Это - не эмпирическая выборка, это - методика исследования. Тот факт, что человеческое общество структурировано, что в нем есть те, кто может взять на себя ответственность и харизму управления общественной жизнью, то, что большинство остальных людей относятся к этому спокойно, - залог существования общества и стабильности, консервативности, которая только и может дать необходимый простор для постепенного становления отдельного человека и всего общества.

Итак, участие Христианской Церкви в разработке тематики прав человека должно учитывать два обстоятельства. Первое - у Церкви (в России - у Православной Церкви) нет готовых ответов на все вопросы; социально-политическая этика в ней разработана гораздо слабее вопросов аскетики и непосредственных отношений с ближним хотя бы в силу особо-ситуативного, неустойчивого характера первой. И второе - в жизни Христианской Церкви есть изначальный опыт понимания человека, который определяет уникальность православного видения многих современных ситуаций и может, при адекватном его выражении, показать многие привычно-общие, социо-центричные вещи - в иной перспективе, в ином, человеко-центричном понимании. А значит - объемнее и реалистичнее. В этом плане не может быть ни социологической, ни богословской истины. Это все равно, что в духе тщетных дискуссий реалистов и номиналистов утверждать, что "реально только общее" или "реально только частное". Другими словами - после благодатного летнего дождя спорить о превосходстве радуги над полевыми цветами и хлебными злаками или наоборот... В одном из писем Марины Цветаевой есть удивительное замечание: "На том свету! Вещи, инако освещенные, иначе видимые... Пока это выражение будет - будет жить и народ...".

В начале нашего века русский политолог Лев Тихомиров писал в "Монархической государственности": "Из различных форм власти выше та, которая с наибольшим вниманием относится к личности, испытывает наибольшее ее влияние, дает ей наибольший простор для творчества. Способность государства к великому развитию в основе своей зависит от его допущения свободного творчества личности, особенно в сфере социального". Эту же мысль проводили в свое время Б.Н. Чичерин и П.И. Новгородцев, говоря о приоритете социально-гражданских, частных прав личности над правами политическими.

Церковь не предписывает определенной политической формы. Внутри самой Церкви остается в силе правило, сформулированное Поместным собором Русской православной церкви 1917-1918 гг.: священник или мирянин могут занимать любую политическую позицию. Это суждение вполне в духе его смысла может быть уточнено следующим образом: христианин имеет право занимать любую политическую позицию, кроме людоедской. У людоеда, у преступника - вообще никаких прав нет. Есть права человека, совершившего грех, преступное деяние и терпящего определенное поражение в своих правах, но в строгом законном соответствии со степенью тяжести содеянного. "Права человека" как право "на грех и преступление" - это оксюморон, который в любом случае и невозможен и недопустим.

2. Взаимоотношение концепции прав человека и религиозных ценностей

30 октября 2006 года Советом  Европы в рамках деятельности  Комиссара СЕ по правам человека  был организован и проведен  семинар “Эволюция моральных  принципов и прав человека  в поликультурном обществе”. Особенностью семинара стало участие в нем, наряду с представителями СЕ, политиками и специалистами по правам человека, также и официальных представителей Русской Православной Церкви (равно как и представителей католиков, протестантов и иудеев1. Соответственно целью семинара было выявление особенностей подхода к проблеме прав человека (по сравнению с той светской правозащитной концепцией, которую отстаивают Совет Европы и другие, типологически близкие, организации и группы) прежде всего со стороны именно современной РПЦ. Следует помнить, что другие христианские конфессии и иные религиозные сообщества могут демонстрировать и демонстрируют иные интерпретации прав человека, которые в настоящем тексте не рассматриваются.

Одной из характерных особенностей современной мировой ситуации можно считать процесс очевидной активизации религий. Этот вывод, который некоторое время назад сделали социологи2, сегодня, думаю, ни у кого уже не вызывает серьезных возражений. Другое дело, что эта активизация религии (иногда говорят о возродившейся религии — resurgent religion) происходит в разных формах — в зависимости от специфики самой религии и региона ее распространения.

Активизация религий проявляется, в частности, в их все возрастающем участии в общественной жизни. В том числе — и в политике. Носители и выразители религиозного сознания все чаще становятся участниками публичной дискуссии и политического процесса, что не было характерно для еще совсем недавнего прошлого, если иметь в виду европейское культурное пространство. И эта тенденция побуждает, естественно, обратить самое пристальное внимание на то, в каком внутреннем соотношении находятся логика религиозного сознания и логика сознания безрелигиозного, или секулярного.

Именно с этой точки зрения можно попытаться здесь кратко сопоставить современную концепцию прав человека в ее доминирующем светском варианте с тем пониманием человека, которое характерно для религиозного сознания. Причем под религией я буду иметь в виду по преимуществу европейскую христианскую традицию, в лоне которой и, одновременно, в полемике с которой и сформировалось современное представление о фундаментальных правах и свободах человеческой личности.

Понятно, что выражение “права человека” всегда так или иначе задает определенную антропологическую перспективу. То есть неразрывно связано с вопросом о том, чтo такое человек. Ответ же на этот вопрос зависит от представления о месте человека в универсуме — перед лицом космоса, истории, себе подобных и т. д. И это значит, что любое понимание человека всегда покоится на фундаменте какого-то мировоззрения, какой-то системы взглядов на то, что представляет из себя мир, в котором живет человек, и, соответственно, что составляет его собственный “жизненный мир” (Lebenswelt).

Какой же взгляд на мир можно различить за современной светской концепцией прав человека?

Этот взгляд базируется на концепции так называемого естественного права. Согласно этой концепции, каждый человек обладает определенными правами и свободами уже в силу рождения — своей принадлежности к человеческому роду (или виду homo sapiens). Соответственно источником этих прав является именно порождающая человека природа — или мир как природа. Природа наделяет человека разумом, и в контексте своих отношений с себе подобными (равно как и с самой природой) человек выступает как творец культуры —реальности, кардинально отличной от самой природы. В пространстве культуры субъекты прав человека, то есть все “рожденные людьми”, являются равными друг другу и абсолютно суверенными соучастниками общей жизни.

Но реализация врожденных прав и свобод в сообществе равноправных требует определенной культуры взаимоотношений. То есть — некоей конвенции, в качестве каковой, наряду с другими, выступает и концепция прав человека. Другими словами, люди сами устанавливают законы общежития, так как кроме природного пространства и обладателей прав человека в мире больше ничего нет. Человеческий индивид является не просто основным, но и последним в ценностном отношении элементом социальной реальности — абсолютно самодостаточной суверенной единицей, не подлежащей ни какому-либо делению, ни смешению или слиянию с другими единицами. Иначе говоря, правами человека в собственном смысле всегда являются, таким образом, права индивидуальные.

Нетрудно понять, что такая антропология и, соответственно, то мировоззрение, которые лежат в основе концепции прав человека, существенно отличаются от антропологии и мировоззрения религиозного типа.

В религиозной картине мира природный космос не является самодостаточной реальностью: за ним стоит Бог Творец. И место человека в мире определяется тем, что он является одним из творений, но вместе с тем — творением особенным. Imago Dei, образ самого Творца — вот первое определение человека. Разум и свободная воля являются чертами этого образа, и человек обретает их в силу рождения. Однако подлинный источник этих качеств — Бог, а потому их ценность определяется прежде всего тем, что они позволяют человеку следовать призыву, с которым к нему обращается Бог: призыву к богообщению и богоуподоблению. Собственно, именно этот призыв, или зов, с которым Бог обращается к человеку, и делает человека тем, что он есть. В то же время этот призыв означает, что “человек рожденный” только еще должен стать человеком в полном смысле — человеком в единстве с Богом.

Таким образом, с религиозной точки зрения, человек отнюдь не является самодостаточным целым, и его принципиальное равенство с другими людьми — это не просто равенство “начальных условий”, а прежде всего равенство призвания. Поэтому и взаимоотношения между людьми мыслятся в этой системе мировоззренческих координат не как отношения самодостаточно суверенных индивидов, вынужденных создавать неконфликтный социум посредством некоей конвенции, определяющей правила сосуществования. Нет, эти взаимоотношения мыслятся, — конечно, в идеале, — как братство, как отношения внутри семьи, которая потому и семья, что имеет общего небесного Отца.