Преступление и наказание Достоевского

В Разумихине Достоевский-художник подвел итоги «почвенничеству», на пропаганду которого он потратил столько сил в своих недолговечных журналах. Образ Разумихина и объясняет, быть может, почему Достоевский больше не предпринимал шагов для того, чтобы оживить спою публицистическую программу шестидесятых годов во всей её целостности.

1.3 Порфирий Петрович

Пристав следственных дел, дальний родственник Разумихина, Порфирий Петрович логичен и интуитивен, умен и хитер, осторожен и смел, насмешлив и серьезен. Он хорошо знает дореформенную следственную практику, но слишком образован и широк, чтобы держаться рутины. Он терпелив, даже уклончив, он находит смысл в случайных подробностях, он подбирает улики исподтишка, он все сужает и сужает описываемую им спираль – и вдруг, в нужный момент, наносит решающий удар.

Может показаться, что сюжетное движение романа после убийства Алены Ивановны определяется целиком поединком между Порфирием и Раскольниковым. Если выделить в романе конфликт между Порфирием, как следователем, и Раскольниковым, как убийцей, если свести его к розыску, с одной стороны, и к заметанию следов – с другой, то «Преступление и наказание» может быть воспринято как произведение детективное. Во всех детективах на этом и сосредоточивается интерес: преступник заметает следы, следователь распутывает скрытую нить и настигает виновного. Криминалисты так и рассматривают великий историко-философский и социально-этический роман Достоевского; случалось, что и критики подчинялись их влиянию, и в особенности подражатели и инсценировщики.

Порфирий действует так, как должно действовать следователю, у него нет улик, но он психологически доконал Раскольникова, он заставляет Раскольникова каждый час и каждую минуту думать, что знает всю подноготную, он закружил его ежесуточными подозрениями и страхом, он играет на его нервах, на его желчи. Порфирий не подвергает Раскольникова предварительному заключению, потому что рассчитал, что он «психологически не убежит, хе-хе!». Порфирий прямо в лицо говорит Раскольникову как бы о третьем лице: «Видали бабочку перед свечкой? Ну, так вот он все будет, все будет около меня, как около свечки, кружиться; свобода не мила станет, станет задумываться, запутываться, сам себя кругом запутает, как в сетях, затревожит себя насмерть!.. Мало того: сам мне какую-нибудь математическую штучку, вроде дважды двух приготовит, – лишь дай я ему только антракт подлиннее... И все будет, все будет около меня же круги давать, всё суживая да суживая радиус, и – хлоп! Прямо мне в рот и влетит, я его и проглочу-с, а это уж очень приятно, хе-хе-хе! Вы не верите?».

Изощренный Порфирий Петрович действует теми же методами, что и темный мещанин, интуитивно сообразивший, что странный, необычный, неуютный студент и есть тот человек, который убил Алену Ивановну. Порфирий понимает, что пьяный «мещанинишка» и он сам стоят по отношению к Раскольникову на одной и той же позиции, «потому что в его показании одна психология, что его рылу даже неприлично». У Порфирия, как и у мещанина, нет никаких фактов, никаких улик, и в его подозрениях и в его созревшей наконец уверенности нет ничего, кроме психологии. Но Порфирия не удовлетворяет одна психология, он мастер своего дела, он ищет улик, убедительных, как дважды два четыре, он добивается математической уверенности. Порфирий понимает ограниченность психологических доказательств. Психология не дает фактической точности, совпадающей с дважды два четыре.

Порфирий долго не арестовывал Раскольникова, потому что нет у него и юридически полноценных оснований для ареста.

При отношении к Порфирию только как к следователю-психологу теряется глубина образа, и сам он превращается всего лишь в героя-детектива. Тогда создается иллюзия, что Достоевский с Порфирием против преступного Раскольникова или, во всяком случае, на его стороне против стремящегося избежать наказания Раскольникова. На самом же деле отношение Достоевского к образу Порфирия не так просто и не так однозначно. Как автор, он поднимается над всеми своими персонажами, в том числе и над Порфирием, он судит всех, в том числе и Порфирия.

В конфликте лица и мира Порфирий целиком принадлежит миру, закономерному и злому порядку вещей. Мало того, в Порфирии с наибольшей силой проявляется упорствующая активность мира, его сопротивление изменениям, его способность переходить в контрнаступление.

Как большой художник, Достоевский поставил Порфирия в максимально выгодные условия перед судом человеческой совести, он наделил его многими привлекательными чертами, он сосредоточил в нем лучшее, что можно было найти в старом, грязном и неправедном мире. Порфирий бескорыстен, он старается не из-за карьеры, он не сухой формалист, его увлекает дело следователя заключенным в нем, «так сказать, свободным художеством в своем роде-с...».

Порфирий действует по правилам своего ремесла, он ставит ловушки; когда нужно для успеха игры, он становится расчетливо навязчив, раздражителен, невежлив.

Разобравшись в том, что представляет собой Раскольников как личность, он приводит в движение иные, более благородные пружины. В суждениях Порфирия мелькают следы историко-философской концепции, смыкающейся в иных пунктах не с вульгарным консерватизмом, не с пустозвонным либерализмом, а с «почвенничеством» журналов Достоевского. Порфирий язвительно замечает, что для оторвавшихся от народа, «беспочвенных» интеллигентов настоящие, посконные русские мужики предстают чем-то вроде иностранцев. Это повторение мысли, сформулированной в «Записках из Мертвого дома». Порфирий понял психологию Миколки, потрясенного жизнью в столичном городе Санкт-Петербурге, с его сектантским устремлением пострадать, приняв чужую вину на себя.

Порфирий отличает стыд совести от ханжеского буржуазного стыда, он верит в добрые начатки человеческой натуры, великодушно предоставляет уже пойманному Раскольникову самому явиться с повинной, что умалит в общественном мнении представление о его следовательском искусстве, но зато облегчит участь Родиона.

Порфирий – человек слова, человек честный, но Достоевский проводит различие между понятиями «честный» и «нравственный»: нравственно, по его мнению, только то, что совпадает с объективно значимым идеалом, с красотой, но у Порфирия нет представления о красоте совершенной и гармонической. Честность, честь и идеал Порфирия целиком от старого мира, отвергающего Раскольникова и столь уродливо отвергнутого Раскольниковым. Когда Порфирий подчеркнуто говорит Раскольникову – «без нас вам нельзя обойтись», – он предлагает ему капитуляцию не преступника перед уголовным кодексом, а капитуляцию реформатора перед предвечно существующим, издревле установленным порядком, каков бы он ни был.

В отношении к преступлению Раскольникова нельзя ограничиваться заповедью «не убий». Убийство недопустимо, безнравственно и уголовно наказуемо – это так, но ведь за злодеянием Раскольникова кроется еще его идея и его идеал, критика существующего злого и тоже безнравственного порядка вещей и судорожное искание нового, справедливого уклада.

Порфирий же убежден, что в «деле» Раскольникова обанкротились не только пути и средства, которыми последний хотел изменить мир, но и самое стремление к новой справедливости, к новому переустройству мира.

Порфирий ничего не может предложить Раскольникову, кроме перемены обстановки, то есть в данном контексте ничего, кроме наказания, как способа освобождения от ошибочной идеи и ступени в поисках нового «бога». «Ну, и найдите, и будете жить, – убеждает Порфирий. – Вам, во-первых, давно уже воздух переменить надо. Что ж, страданье тоже дело хорошее. Пострадайте... Знаю, что не веруется, а вы лукаво не мудрствуйте, отдайтесь жизни прямо, не рассуждая, не беспокойтесь, – прямо на берег вынесет и на ноги поставит. На какой берег? А я почем знаю?».

В рассуждениях Порфирия присутствует фарисейский элемент: он предлагает Раскольникову искать новый идеал, но сам встает на защиту старых норм. Он говорит: какой новый идеал выработает жизнь – неизвестно, но в его словах звучит молчаливая оговорка: он-то, Порфирий, не примет и не признает такого идеала, который не выдержит испытания традицией, религией, положительным законом. Порфирий поучает Раскольникова – найдите веру или бога, но у самого Порфирия нет идеала, который можно было бы противопоставить старой и временем лишь узаконенной неправде. Его идеал – это справедливость существующего неправедного мира с его богом и с его церковным учением о пользе и благости страдания.

Порфирий ломает и крушит Раскольникова не как судья, а как совесть старого мира. Он понимает, что стремление Раскольникова к новому берегу имеет свои причины, но он не знает, каков новый берег, да и сомневается, существует ли вообще новый берег. Порфирий советует Раскольникову отказаться от теорий, от утопий, от мечтательства. Новый берег не известен, поэтому надо держаться старых, практических, жизненных ориентиров, поэтому всякое нарушение старого закона неизбежно требует возмездия, всякое преступление неизбежно должно повлечь за собой наказание – в том и справедливость. Не та справедливость, которой взыскуют и Мармеладов-отец, и Катерина Ивановна, и Соня, и не та справедливость, к которой столь казуистическим и кровавым путем хотел прорваться Раскольников, а справедливость существующего государства, церковного бога, покаяния и страдания как кары, при помощи которой общество восстанавливает нарушенное равновесие, а бог очищает грешную душу.

Образ Порфирия сложен и диалектичен. В нем, как только что было сказано, сконцентрирована совесть старого мира, все, что делало жизнь в нем устойчивой, ясной, и все, что оправдывало карающий меч, обрушивающийся на всякого, нарушавшего власть традиций. Но старая патриархальность ко времени действия романа давно уже утратила свою цельность и свою оправданность, она сомкнулась с лужинщиной, она стала поддерживать не род, не всеобщее благополучие, а благополучие единиц, хищников, сумевших подчинить себе ее механизм.

Порфирий рефлективен, скептичен, в нем нет непосредственной убежденности в правоте того дела, которому он служит. Он вернулся к старым законам, но он уже не верит в них беззаветно; в его голосе звучит трещинка, когда он доказывает их правоту или хотя бы их незыблемость. Он даже подольщается к Раскольникову, несмотря На то, что уже назначил ему срок явки с повинной. Порфирий советует Раскольникову стать солнцем, тогда все его увидят, но что нужно делать, чтобы стать солнцем, сказать не может. Единственно, что он может ему посоветовать, – это молиться богу.

Субъективно честный и лично благородный Порфирий защищает переживший себя и несправедливый порядок. Достоевский находит очень осторожные, но умело подобранные художественные средства для того, чтобы показать «подмоченность» своего героя в историко-философском плане. Его фигура имела в себе «что-то бабье», его речь иногда сопровождается «бабьими жестами». Порфирий, в отличие от других персонажей романа, асексуален. Он однажды притворился женихом, «платье даже новое сшил». Окружающие уже начали было его поздравлять, но невесты не было, ничего не было, все оказалось миражем.

Какие бы личные или идейные драмы ни пережил Порфирий, он выбрал старый берег – бога, реально существующий порядок, позитивный закон; Порфирием мир преследовал, настигал и наказывал все и всех, кто восставал против установленных кодексов.

Порфирий несоразмерен Раскольникову, по своему значению в романе он много меньше Сони и даже Свидригайлова, но Порфирий главенствует в сюжетно-фабульном крушении Раскольникова. Порфирий победил Раскольникова, мир не изменился, мир остался таким, каким был. Все противоречия и конфликты его остались нерешенными, все боли – неутоленными, все беды и несправедливости – неисцеленными.

Глава 2. Родион Раскольников и его двойники

2.1 Пётр Петрович  Лужин

Лужин – самый ненавистный Достоевскому образ в романе. Без Лужина картина мира после поражения в «Преступлении и наказании» была бы неполной, односторонней. По фатальной, непонятной и неприемлемой для Раскольникова закономерности все причины вели к тому, чтобы торжествующим следствием, венцом всего сущего оказался именно Лужин, то, что он представляет, что за ним стоит.

Лужин взошел в провинции, там он накопил свои первые, видимо уже значительные, деньги. Он полуобразован, даже не очень грамотен, но он кляузник, крючок и теперь, в перспективе новых судов, решил переехать в Петербург и заняться адвокатурой. Лужин понимал, что в пореформенной обстановке, в нарождающемся капиталистическом обществе адвокатура обещает и жирные куски, и почетное положение рядом с первыми людьми потускневшей дворянской элиты: «...после долгих соображений и ожиданий, он решил наконец окончательно переменить карьеру и вступить в более обширный круг деятельности, а с тем вместе, мало-помалу, перейти и в более высшее общество, о котором он давно уже с сладострастием подумывал... Одним словом, он решился попробовать Петербурга» (6; 268).

Лужину сорок пять лет, он человек деловой, занятой, служит в двух местах, чувствует себя достаточно обеспеченным, чтобы завести семью и дом. Лужин решил жениться на Дуне, потому что понимал: красивая, образованная, умеющая держать себя жена может очень помочь его карьере, как жена из рода князей Мышкиных помогла возвышению Епанчина. Однако по сравнению с Епанчиным Лужин слишком еще Чичиков, расчетливость его не может еще освободиться от природного сквалыжничества. Невесту с матерью он отправил в Петербург по-нищенски. В Петербурге он поместил их в подозрительных нумерах купца Бакалеева, лишь бы вышло подешевле. Он рассчитывал на беспомощность, беззащитность и совершенную необеспеченность своей будущей жены.

Управляла им, однако, не только скаредность. Лужин был из мещан типа Млекопитаевых («Скверный анекдот»). Равенство он понимал по-своему. Он хотел стать равным с более сильными, с вышестоящими. Людей же, которых он обогнал на жизненном пути, он презирал. Мало того, он хотел над ними властвовать. Чем ниже была социальная трясина, из которой он поднялся, с тем большей жестокостью хотел он показать свой вес, тяжесть своих ударов. Его тешило чувство хищнической самоудовлетворенности, торжество победителя, столкнувшего другого вниз, на дно, чтобы занять его место. Вдобавок он еще требовал благодарности от зависимых и «облагодетельствованных». Отсюда и замысел, лелеемый им в браке с Дуней, замысел, который он почти что и не скрывал: Лужин «выразился, что уж и прежде, не зная Дуни, положил взять девушку честную, но без приданого, и непременно такую, которая уже испытала бедственное положение; потому, как объяснил он, что муж ничем не должен быть обязан своей жене, а гораздо лучше, если жена считает мужа за своего благодетеля» (6; 62).