М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях А. П. Шан – Гирея

   Но  тут было и не  только непосредственное наслаждение: синий цвет неба уносил мысль Лермонтова и его героя  в мир высший. К чему тут страсти, желания, сомнения... Небо рождало в  поэте и райские видения (Мцыри  видит ангела в глубоком синем  небе), и мучительные вопросы: в "Валерике" поэт говорит:

   "...Небо  ясно...

   Под небом  много места всем,

   Но  беспрестанно и напрасно

   Один  враждует он... зачем?

   Чудные  сады в "Мцыри" и "Демоне", будто  все пропитанные райским сиянием, рисуются поэту под солнцем и  синим небом. Во всех волшебных снах (а Лермонтов любит этот мотив) над поэтом непременно день:

   Надо  мной чтоб вечно зеленея [зелень дуба видна только днем]

   Темный  дуб склонялся и шумел.

   Таков и волшебный сон при плеске фонтана в поэтичнейшем "Мцыри" на речном дне, где:

   Солнце  сквозь хрусталь волны

   Сияло сладостней луны.

   Как певец  гор, Лермонтов любил краски. Поэт любит розовый закат, белое облако, синее небо, лиловые степи, голубые  глаза и золотистые волосы. "Цветов" в его поэзии почти нет. Розы и  лилии у него - это поэтические  прикрасы, а не художественные ощущения: "бела, как лилия, прекрасна, как  роза" - все это только мелкая монета поэзии. Конь поэта топчет цветы, пока сам поэт смотрит на облака и звезды. Цветы являются у него разве в  виде серебряного дождя. Но главная  прелесть лермонтовских красок в их сочетаниях. Кроме того, поэту доставляло особенное эстетическое наслаждение соединение блеска с движением - в тучах, в молнии, в глазах; поэзия его "полна змей"; чтоб полюбоваться грациозной и блестящей змейкой, как часто прерывает он рассказ. У него змейка то клинок, донизу покрытый золотой надписью:

   ...лишь  змея,

   Сухим бурьяном шелестя,

   Сверкая желтою спиной,

   Как будто  надписью златой

   Покрытый  донизу клинок,

   Браздя рассыпчатый песок,

   Скользила бережно...,

   ("Мцыри»)

   …то "сталь  кольчуги иль копья, в кустах найденная  луною". Он видит змей в молнии, в дыме, на горных вершинах, в реках  и в черных косах, в тонкой талии, в тоске, в измене, в воспоминании, в раскаянии.

   Как пишет  М.Логиновская, из-за изобилия картин экзотической природы Кавказа в наиболее знаменитых лермонтовских поэмах, поэта часто обвиняли в чрезмерном подражании романтическим течениям того времени. Между тем, кавказский материал в «Мцыри» и «Демоне» – не экзотическое обрамление в стиле традиционных «восточных повестей» романтиков (хотя у Лермонтова «Демон» и назван «восточной повестью»), а органическое претворение непосредственных переживаний и наблюдений, благодаря которым прежние сюжеты приобрели новое качество. Кавказские пейзажи как сами по себе, так и в качестве «декораций» к поэмам Лермонтова занимают немалую часть его творчества.

   Рассмотрим  чуть ближе то, как необыкновенно  выразительно Михаил Юрьевич рисует нам кавказскую природу в поэме  «Демон». Известно, что изначально действие поэмы должно было происходить в  Испании, но, вернувшись из первой кавказской ссылки, поэт переделывает свое творение, перенося действие на Кавказ. В этой «кавказской» редакции, созданной в 1838 году, «Демон» становится одним  из самых замечательных произведений русской поэзии. Лермонтов не мог  бы создать новую, окончательную  редакцию «Демона», столь разительно отличающуюся от первоначальной редакции поэмы, если бы не нашел нового, еще  не открытого поэзией материала, который помог ему воплотить  отвлеченную философскую мысль  в конкретных поэтических образах.

   Как пишет  Ираклий Андроников «горы Кавказа, Казбек, который кажется пролетающим  над ним демоном «гранью алмаза», «излучистый Дарьял, Кайшаурская долина, зеленые берега светлой Арагвы, угрюмая Гуд-гора оказываются самой подходящей обстановкой для лермонтовской поэмы».

   Мир же, увиденный Демоном и есть те самые  вершины Кавказа, увиденный издали Казбек, чернеющий «глубоко внизу» Дарьял и Терек, это скалы, облака и башни замков – как бы неотделимые от мира фантастической дикой природы, одушевленной лишь присутствием горного зверя или кружащей в "лазурной вышине" птицы. Использованные здесь сравнения взяты исключительно из царства животных и минералов:

   Под ним  Казбек, как грань алмаза,

   Снегами вечными сиял,

   И, глубоко  внизу чернея,

   Как трещина, жилище змея,

   Вился излучистый Дарьял

   И Терек, прыгая как львица

   С косматой гривой на хребте

   Ревел…

   Таков же и мир олицетворений:

                   И золотые облака

   Из  южных стран, издалека

   Его на север провожали;

   И скалы  тесною толпой,

   Таинственной  дремоты полны,

   Над ним  склонялись головой,

   Следя мелькающие волны;

   И башни  замков на скалах

   Смотрели  грозно сквозь туманы –

   У врат Кавказа на часах

   Сторожевые  великаны!

   Далее рисуются иные – еще более земные, еще более «живые» красы –  «роскошной» Грузии. Поэт показывает нам уже не отдельные фрагменты  и детали, увиденные Демоном с  высоты полета, а целый «край земной» - во всем богатстве бесконечных  картин природы – эта строфа рассыпает  перед изумленным взором читателя яркие  краски, насыщает  рисуемые картины  богатством звуков и голосов, одушевляет их новой жизнью – жизнью человека. Все это прорывается в эпитетах «счастливый край земли», «сладострастный зной полдня, и в образах, воспроизводящих экзотический мир Востока со «столпообразными» руинами, «звонко-бегущими ручьями», с красавицами, внимающими пенью соловьев, и в заключительном сравнении, необычно, парадоксально сопоставляющем не глаза со звездами, а звезды – с очами земной красавицы, и, наконец, в прорывающейся авторской эмоции:

   И блеск, и жизнь, и шум листов

   Стозвучный  говор голосов,

   Дыханье тысячи растений. 

   После завершения экспозиции автор переносит  нас из мира поднебесных сфер, в  которых летает Демон, и видит  земные красы с высоты своего полета, в мир людей:

   Высокий дом, широкий двор

   Седой Гудал себе построил…

   Трудов  и слез он много стоил

   Рабам послушным с давних пор.

   С утра на скат соседних гор

   От  стен его ложатся тени.

   В скале  нарублены ступени;

   Они от башни угловой

   Ведут к реке, по ним мелькая,

   Покрыта белою чадрой,

   Княжна  Тамара молодая

   К Арагве ходит за водой.

   Посредством такого простого движения взгляда автор  как бы приближает нам Кавказ все  ближе и ближе – сначала  с высоты полета Демона, затем уже  в более мелких деталях, а после  кавказский пейзаж изображает нам уже  жизнь обитателей этой горной страны.

    Во  второй части «Демона», третьей  и четвертой строфе мы также  видим картины природы, но уже  в сопоставлении с внутренним  миром героини.

   Земная  природа изображается теперь «изнутри», увиденная глазами заключенной  в монастырь Тамары:

            Кругом, в тени дерев миндальных,

   Где ряд  стоит крестов печальных,

   Безмолвных  сторожей гробниц,

   Спевались хоры легких птиц.

   По  камням прыгали, шумели

   Ключи студеною волной,

   И под  нависшею скалой,

   Сливаясь  дружески в ущелье,

   Катились  дальше, меж кустов,

   Покрытых  инеем цветов.

   Этот  контраст двух частей подчеркивает, что  природа Кавказа (и, в частности, изображаемая Лермонтовым) может быть не только буйной, но и спокойной, безмятежной.

   Такой же спокойной, по мнению Ираклия Андроникова, изображается природа в знаменитом стихотворении «Из Гете»:

   Горные  вершины

   Спят  во тьме ночной;

   Тихие долины

   Полны свежей мглой;

   Не  пылит дорога,

   Не  дрожат листы…

   Подожди немного,

   Отдохнешь и ты.

   Содержание  Лермонтовского стихотворения и его основные мотивы не совсем совпадают с переводимым оригиналом. Некоторые исследователи считают, что обращение к Гете послужило поводом для создания собственного произведения.

   Но  возможно, оно навеяно Лермонтову службой на Кавказе. Представьте  такую картину: вечер в горах. Устало тянется по дороге колонна  войск. Застыли в молчании окрестные  вершины, зажигаются первые звезды. И  угасают дневные заботы, мелочными  кажутся земные страсти, тревоги  и желания. Остается ощущение бренности  нашей жизни на земле. «Подожди немного, отдохнешь и ты…»   

              
 

   b) Легенды Кавказа в творчестве Лермонтова.

    

   В книги  Ираклия Андроникова рассказано о том, что мотивы фольклора народов  Кавказа можно легко найти  в творчестве поэта. Возьмем, к примеру, поэму «Демон», рассказывающую о  духе, полюбившем земную девушку.

    В  верховьях Арагвы  в 19м веке живет еще легенда о горном духе Гуда, полюбившем красавицу грузинку. Впервые эта легенда была записана в 50-х годах прошлого века со слов проводника-осетина.

   «Давным-давно  — так начинается эта легенда  — на берегу Арагвы, на дне глубокого ущелья, образуемого отвесными горами при спуске с Гуд-горы в Чертову долину, в бедной сакле убогого аула росла, как молодая чинара, красавица Нино. Когда она поднималась на дорогу, купцы останавливали караваны, чтобы полюбоваться красотой девушки.

   От  самого дня рождения Нино ее полюбил Гуда — древний дух окрестных гор. Хотела ли девушка подняться на гору— тропинка незаметно выравнивалась под ее ножкой, и камни покорно складывались в пологую лестницу. Искала ли цветы — Гуда приберегал для нее самые лучшие. Ни один из пяти баранов, принадлежавших отцу Нино, не упал с кручи и не стал добычей злых волков. Нино была царицей гор, над которыми властвовал древний Гуда.

   Но  вот, когда Арагва в пятнадцатый раз со дня рождения девушки превратилась в бешеный мутный поток, Нино стала такой необыкновенной красавицей, что влюбленный Гуда захотел сделаться ради нее смертным.

   Но  девушка полюбила не его, а юного  своего соседа Сосико, сына старого Дохтуро. Этот юноша во всем ауле славился силой и ловкостью, неутомимо плясал горский танец и метко стрелял из ружья.

   Когда Сосико гонялся с ружьем за быстроногою арчви серной,— ревнивый Гуда, гневаясь на молодого охотника, заводил его на крутые скалы, неожиданно осыпал его метелью и застилал пропасти густым туманом. Наконец, не в силах терпеть долее муки ревности, Гуда накануне свадьбы засыпал саклю влюбленных огромной снежной лавиной и, подвергнув их любовь жестокому испытанию, навсегда разлучил их».

   По  другой версии, злой дух завалил  хижину влюбленных грудой камней. Спускаясь  с Крестового перевала в Чертову  долину, проезжающие часто обращают внимание на груду огромных обломков гранита, неизвестно откуда упавших  на травянистые склоны Гуд-горы. По преданию, их накидал сюда разгневанный горный дух

   Наименование  свое грозный Гуда получил от Гуд-горы, а Гуд-гора, в свою очередь, от ущелья Гуда, откуда берет начало Арагва. «Подле висящего завала Большого Гуда, именно в Чертовой долине,— как сообщала в 40-х годах газета «Кавказ»,— чаще всего и подстерегали путешествовавших по старой Военно-Грузинской дороге снежные заносы и метели».