Ранняя лирика М. Ю. Лермонтова, её жанры и особенности

М. Ю. Лермонтов рано начал пробовать  свои силы в различных родах и  жанрах. Но основанием его художественного  мира явилась лирика. Ранняя лирика поэта поначалу имела подражательный характер. Лермонтов много учится у своих предшественников и современников:  А. С. Пушкина, В. А. Жуковского, К. Н. Батюшкова, К. Ф. Рылеева, И. В. Гёте. Но с самого начала ему свойственно не покорное следование «созвучным» образцам и  традициям, а все более крепнувшая тенденция к их переосмыслению.  Интенсивная духовная жизнь, работа мысли, сопровождаемая глубоким чувством, стремление к познанию окружающего  мира и своего места в нем —  все это получает многообразное  отражение в ранней лирике поэта, справедливо уподобляемой поэтическому дневнику. В нем при всей его  интимности большое место занимает социально-историческая проблематика. Видимо, откликом на поражение декабристов  является стихотворение «Новгород» (1830), в котором Лермонтов, как  и Пушкин, призывая к мужеству и  стойкости, предсказывает неизбежную гибель самодержавной тирании.

Юный поэт верит в близкое  историческое возмездие: «Настанет  год, России черный год, когда царей  корона упадет...» («Предсказание», 1830). В раздумьях о будущем он видит  себя участником жертвенной борьбы за свободу («Настанет день — и миром  осужденный...», 1830; «Из Андрея Шенье», 1830—1831). Уже в это время закладываются  основы гражданского патриотизма поэта, объединяющего в себе любовь к  родине с ненавистью к ее поработителям. «Я родину люблю, и больше многих», —  заявляет поэт («Я видел тень блаженства...», 1831). Он обращается к истории, к борьбе русского народа за свою политическую свободу и национальную независимость, например, в «Отрывке» («Три ночи я  провел без сна — в тоске...»), в «Балладе» («В избушке позднею  порою...»), посвященных Древней Руси, в стихотворении «Два великана» (1832), запечатлевшем в символико-аллегорических образах борьбу русского народа с  полчищами Наполеона.

Но помимо этого, наряду с социально-политическими, гражданско-патриотическими мотивами у поэта складываются и тенденции иного плана, обусловленные как эпохой, так и его личностью с ее тяготением к самоуглублению, к нравственно-этическим проблемам. Жажда познания и активного действия приводит Лермонтова к необычайно ранней постановке серьезных философских проблем («Молитва», «Монолог», 1829; «Мой демон», 1831).

В ранней лирике поэта выделяется стихотворение «1831-го июня 11 дня». Оно  отличается итоговостью и вместе с тем программностью. Романтическое  по содержанию и форме, как и вся  ранняя лирика Лермонтова, стихотворение  выражает средствами романтической  поэтики через развернутую систему  антитез «диалектику души» поэта. Но здесь нет замкнутости лирического  героя в пределах его внутреннего  мира. Мир внешний во всем ему  сопутствует, и через романтические  образы «просвечивают» реалии эпохи  — времени несбывшихся надежд.  «Так жизнь скучна, когда боренья нет...» - строки из стихотворения того периода молодогог поэта, когда духовная борьба, или лучше сказать «боренье дум», переходит в жажду жизненного «боренья». В стихотворении возникают пророческие предчувствия безвременной гибели в столкновении с жестокой и бесчеловечной действительностью («Кровавая меня могила ждет. Могила без молитв и без креста»).

М. Ю. Лермонтов уже в ранней лирике настойчиво «стирал» межжанровые границы. В основе его стихотворений лежит не тематическое или жанровое, а целостно-личностное содержание, отсюда их многогранность, жанрово-тематическая синтетичность.

 

Большое место в ранней поэзии Лермонтова занимает любовная лирика. Однако и  она представлена не в жанрах любовных элегий, посланий, признаний, а в  стихотворениях более емкого жанрово-тематического  наполнения — даже в циклах стихотворений, вроде бы целиком посвященных  любви.

 

Нет, не тебя так пылко я люблю,

Не для меня красы твоей блистанье:

Люблю в тебе я прошлое страданье

И молодость погибшую мою.

 

Когда порой я на тебя смотрю,

В твои глаза вникая долгим взором,

Таинственным я занят разговором,

Но не с тобой я сердцем  говорю.

 

Я говорю с подругой юных дней,

В твоих чертах ищу черты другие,

В устах живых — уста давно  немые,

В глазах — огонь угаснувших очей.

 

Но в них обнаруживается такое  богатство содержания, которое не укладывается в рамки только любовной лирики. Например, миниатюра «Нищий», адресованная Е.А. Сушковой. Двенадцать строк, три строфы. Последняя непосредственно обращена к адресату, а две первые представляют как бы самостоятельную жанровую картину, рисуемую в подчеркнуто сдержанных тонах. В четвёртом четверостишии поэт дает волю своим чувствам, «обманутым навек» возлюбленной:

 

У врат обители святой

 Стоял просящий подаянья

 Бедняк иссохший, чуть живой

 От глада, жажды и страданья.

 

 Куска лишь хлеба он просил,

 И взор являл живую муку,

 И кто-то камень положил

 В его протянутую руку.

 

 Так я молил твоей любви

 С слезами горькими, с тоскою;

 Так чувства лучшие мои

 Обмануты навек тобою!

 

Страдания нищего, лирического персонажа  стихотворения, оттеняют страдания  лирического героя — и наоборот. В стихотворении скрыто присутствуют не только социально-политические мотивы, но и философские, духовные.

С подобной же «диффузией» жанров встречаемся мы в «лирических  романах», связанных с Н.Ф. Ивановой и В.А. Лопухиной. Так, в послании «К*» («Мы случайно сведены судьбою...») поэт, обращаясь к В.Лопухиной, восклицает: «Я рожден, чтоб целый мир был  зритель Торжества иль гибели моей!..».

 

Титанизм устремлений лирического  героя обусловлен не только романтическими позициями автора. Много значили  в этом отношении для Лермонтова жизнь и подвиг декабристов, участие  Байрона в освободительном движении греков. Знакомство Лермонтова с творчеством  английского поэта началось в 1828—1829 гг. с чтения его в переводах  В.А. Жуковского, И.И. Козлова, а затем, с 1830 г., когда поэт овладел английским языком, и в подлинниках.

Байроном навеяны такие стихотворения  Лермонтова этой поры, как «Ночь.I», «Ночь.II» (1830), «Подражание Байрону» (1830-1831), «Видение» (1831) и др. Однако все  они в большей мере, чем с  «источником», связаны с фактами  внешней или внутренней биографии  самого Лермонтова. Уже в 1832 г. он со всей определенностью заявит: «Нет, я не Байрон, я другой...».

 

Нет, я не Байрон, я другой,

Еще неведомый избранник,

Как он гонимый миром странник,

Но только с русскою душой.

Я раньше начал, кончу ране,

Мой ум немного совершит;

В душе моей как в океане

Надежд разбитых груз лежит.

Кто может, океан угрюмый,

Твои изведать тайны? кто

Толпе мои расскажет думы?

Я - или бог - или никто!